Allorché dalla trincea
suona l'оrа di battaglia
sempre primo è la fiamma nera
che terribile si scaglia.
Con la bomba nella mano,
con la fede dentro il cuor
egli avanza, va lontano
pien di gloria e di valor.
Giovinezza, giovinezza,
primavera di bellezza
della vita nell'asprezza,
il tuo canto squilla e va…
Per Benito Mussolini
Eja Eja Alala
Если горн трубит в траншее,
это значит — наступленье,
это значит — всех звончее
раздается наше пенье.
С огнедышащей гранатой,
с твердой верою в сердцах,
на беду врагов заклятых
молодежь чеканит шаг.
Молодежи, молодежи
незнакомо чувство дрожи, мы
смелее, мы моложе!
Ждут великие дела…
За Бенито Муссолини
Эйя, эйя, алала…
Tonda
nel ciel di maggio
come un formaggio d'Olanda
monta
la luna in viaggio
e il suo raggio ci manda…
Questo paesaggio
Che miraggio
che sogno
che sogno…
Parlano d'amore
i tuli tuli tulipan,
mormorano in coro
i tuli tuli tulipan…
Odi il canto delizioso
nell'incanto sospiroso…
Играя
на небе мая,
сияя диском гигантским,
сверкая,
луна большая
казалась сыром голландским…
Рассиявшись
над пейзажем,
как над сказочным
миражем,
в мечтах,
в мечтах…
Полнится любовью
тюли-тюли-тюлипан,
подпевает в хоре
каждый тюли-тюли-тюлипан…
Обольстительным
мотивом,
над прельстительным
заливом,
в мечтах,
в мечтах…
Flachia il sasso, il nome squilla
del ragazzo di Portoria,
e l'intrepido Balilla
ata giganto nella Storia.
Fiero l'occhio, svelto il passo,
chiaro il grido del valor,
ai nemici in fronte il sasso,
agli amici tutto il cuor…
Вот фанфары вострубили в честь
парнишки из Портории,
и отчаянный балилла,
как гигант вошел в историю.
Преподал всем нам науку
скромный парень из трущоб;
другу — сердце, другу — руку,
а врагу — булыжник в лоб!
Quando tutto tace e su nel ciel
la luna appar,
con mi о più dolce e caro miao
chiamo maramao
Vedo
tutti i mici sopra i tetti a passeggiar,
ma pure loro senza te
sono tristi come me.
Maramao perché sei morto?
Pane e vin non ti mancava,
l'insalata era nell'orto
e una casa avevi tu.
Le micine innamorate
fanno ancora per te le fusa,
ma la porta è sempre chiusa
e tu non rispondi più.
Когда все умолкает
и на небеса
выходит луна,
Когда на город идет темнота,
я зову мурлыку кота.
Вижу…
Выходят кошки по крышам гулять,
Но эти кошечки без тебя
Живут печально, мурчат, скорбя.
Что ж ты умер, кот мурлыка?
Жил привольно на природе,
Ел салаты в огороде
И мяукал мне в ответ.
А теперь мне, горемыке,
На призывы и на клики
От тебя, кота мурлыки,
Никаких ответов нет.
Я ставил их весь вечер. Чувства незнакомости не было. Хотя порой мне удавалось предугадать только слова, порой — только мотив… «Джовинецца» («Гимн фашистской молодежи») была настолько общим достоянием, что я обязан был знать ее в любом случае. Официальное песнопение на любом фашистском сборище. Но почему-то я знал доподлинно, что не раз старое радио передавало эту «Джовинеццу» прямо сразу после «Влюбленного пингвина», «Il pinguino innamorato», а «Пингвина» исполнял, как сообщала надпись на конверте, женский ансамбль «Трио Лескано».
Как будто с ними всю жизнь не расставался… Ну конечно, три женских голоса, звучащие с интервалом в терцию и в сексту, казалось бы — должна выйти какофония, а выходило чрезвычайно приятно. «Юные итальянцы, единые во всем мире» учили меня превыше всего гордиться своей принадлежностью к Италии — а сестрички Лескано поворачивали мои симпатии в сторону Голландии с ее тюльпанами.
Я решил перемежать гимны песенками (думаю, примерно в таком порядке их передавали и по радио). От тюльпанов к гимну «Балилла». Поставил пластинку и спел в унисон с хором всю песню, не запинаясь, наизусть. Гимн прославлял подвиг юноши (сам не зная того, живя в восемнадцатом веке, Балилла[235] был истинным фашистом), который метнул булыжник в австрийских оккупантов, положив начало восстанию в Генуе. Фашизм не чурался террористических поступков. В моем варианте «Молодежи» присутствовали строки «У Орсини — меч террора». Орсини — это тот, который покушался на Наполеона Третьего.
Я слушал, наступила ночь. Из огорода и из сада, со всхолмий притек сильнейший аромат лаванды, а может, и не лаванды, а чего-то еще (тимьяна, базилика? у меня вообще-то с ботаникой… я, как известно, силен совсем по другой части, быть посланным за розами — и вернуться с собачьим хером). Может, пахло голландскими тюльпанами. Нет, это были какие-то новые насаждения Амалии, не то далии, не то циннии. Пожаловал Мату. Стал тереться. Среди пластинок одна была с котиком. Я взял кошачью пластинку и запустил вместо «Балиллы». Отпевание дохлого кота. «Что ж ты умер, кот мурлыка?» — «Maramao, perché sei morto?»
Певали ли юные балиллы этого «Мурлыку»? Назад к патриотическим пластинкам. Мату простит. Я поудобней уселся, кота на колени, стал почесывать за правым ушком. Закурил сигарету и устроил себе full immersion[236]в море фашистского агитпропа.
Через час этого времяпрепровождения в голове у меня бурлили всевозможные призывы в атаку, вперед, на смерть, за дуче, за империю — и до последней капли… Жертвенник Весты изрыгает пламя, пламя на склепах и на алтарях. На крыльях славы мы летим орлами, миру мир новый несем мы на штыках. Помните — воины вы и мужчины, помните, Древнего Рима сыны… Не остановят тюрьмы нас и сечи, не страшен град безжалостной картечи, мы поведем полки в последний бой, исполним что назначено судьбой… Ни страх, ни смерть, ничто не устрашает, мы обуздаем вражескую рать, весь мир узнает — черные рубашки умеют драться и умеют умирать. Здравствуй, Король Император, и славься. Ты, дуче, дал закон и благо миру, ты Риму дал имперскую порфиру. С тобой прощаюсь, еду в Абиссинию, прощай, Вирджиния, но я вернусь. Из Африки пришлю тебе цветок, что распустился там под небом знойным. Ницца, Савойя, Корсика, Мальта — кровные земли сумеем вернуть, смело в атаку, берег Туниса нас ожидает, храбрые, в путь!
Так чего мне хотелось все-таки: чтобы Ницца под нашим флагом, — или тысячу лир в получку и домик? Я, поди, понятия не имел на самом деле, много это или мало — тысяча лир. Мальчики обычно играют в войну и в солдатики, мечтают вернуть Родине кровную Корсику, а не мяукать песенки про мурлык, тюльпаны и влюбившихся пингвинов. Но все-таки наряду с «Балиллой» я ведь слушал и «Влюбленного пингвина»? Читая «Капитана Сатану», я воображал, как влюбляются пингвины в ледовых заторах, в холодных морях? А когда читал «Вокруг света за восемьдесят дней», видел мысленным взором Филеаса Фогга среди цветущих тюльпанов? И мне удавалось совместить в фантазии Рокамболеву булавку с булыжником балиллы — Джанбаттисты Перассо? «Тюльпаны» — песенка 1940 года. То есть началась война, а следовательно — мне полагалось горланить «Джовинеццу»… С другой стороны, я вполне мог читать «Капитана Сатану» с «Рокамболем» в 1945 году, то есть когда война кончилась и фашистских песнопений, как говорится, и след простыл.
Так. Вдобавок ко всему, я должен найти свои школьные учебники. Это ведь летопись первых чтений. Пластинки, расставленные по годам, помогут восстановить звуковой фон. Тогда четче определится пропорция между Мы обуздаем вражескую рать и соблазнительной экзотикой сражений, которые бушевали на страницах «Иллюстрированного журнала путешествий и приключений на суше и на море».
Нет времени прохлаждаться! Завтра же утром отправлюсь снова на чердак. Поскольку дед был до невероятия педантичен, школьные учебники он должен был сложить где-нибудь неподалеку от детских книжек. Конечно, если потом тетя с дядей все не перевернули с ног на голову…
От патриотической музыки я очень устал. Пошел к окну, высунулся: на горизонте плавная линия холмов выделялась чернотой на синем, ночь была без луны, небо испещрено звездами. Что это за слово мне пришло на ум? Откуда «испещрено»? Да из какой-то песенки, вероятно. Небо виделось мне таким, каким оно воспевалось в романсах.
Я прошелся вдоль полок с пластинками и повыдергивал все те, где, как можно судить по названиям, была тема ночи и поднебесного пространства. Проигрыватель деда был самой лучшей модели, на него можно было ставить сразу несколько пластинок, когда доиграет одна, другая сама укладывается на ее место. В точности будто из радио: льется песня на просторе, песня за песней, все на одной и той же частоте, без нужды искать музыку, крутить ручки. Поехали. Я откинулся на подоконник. Звездное небо над головой. И такая прекрасная паршивая музыка. Пусть же она пробуждает нечто внутри меня.
Тысяча звезд сияет с неба… Звезды, небо, ночь и ты… Говори под звездами, говори мне, милая… Ты сияй, звезда ночна