В «Коррьере» от 7 июня 1944 года красовался заголовок на всю первую полосу: «Обороняющиеся немецкие войска огненным шквалом отбросили союзников на берегах Нормандии». Как? Откуда вообще взялись союзники на берегах Нормандии? И немцы тоже откуда там взялись? Шестого июня был день высадки англичан и американцев, открытие фронта в Европе. Газета сделала вид, будто это само собою всему миру известно, а также известно и что маршал фон Рундштедт, естественно, готовил отпор союзникам и именно поэтому в данный момент все побережье завалено трупами. Короче говоря, неправды газета не сообщала.
Так что имелась возможность получать информацию о реальных событиях в мире. При известном умении читать фашистскую прессу, том самом умении, которым, думаю, обладали все. Я зажег подсветку в радио, запустил проигрыватель и уселся проживать свое детство наново. Разумеется, результат был – как если бы я проживал чужое детство.
Первая школьная тетрадь. В те времена начинали с палочек. К буквам переходили, только научившись заполнять всю страницу ровненькими палочками с одинаковыми промежутками. Ставили почерк, ставили руку. Каллиграфия имела большое значение во времена, когда пишущие машинки встречались только в конторах. Я перешел к учебнику первого класса, составленному синьориной Марией Занетти, с иллюстрациями Энрико Пиноки; издательство Libreria dello Stato, год XVI Фашистской эры.
Параграф о дифтонгах io, ia, aia завершался возгласом «Эйя! Эйя!» и ликторским пучком. Этот фашистский клич в свое время изобрел, если я правильно помню, Д’Аннунцио. Какое лучшее слово на букву «Б»? Бенито. Рядом вся страница посвящена балиллам. «Б» учили с помощью Бенито и балилл, однако, как я слышу, мое собственное радио сейчас поет bа, bа, baciami piccina (no-no-поцелуй же, крошка!). Удавалось ли мне четко выговорить «Б»? – мой внучок Джанджо до сих пор путает «Б» и «В» и говорит «вомба» вместо «бомба».
Балиллы и Сыны Волчицы. На странице мальчик в форме: черная рубашка и белые, перекрещенные на груди помочи с буквой «М» в центре. «Марио – мужчина» – гласила подпись. Рядом римская арка. Надпись: «На Рим! На Рим! На Рим, герои!» Следует страница в духе Images d’Epinal, но на ней не зуавы и не французские кирасиры, а униформы фашистских молодежных союзов.
Букварь: «Сын Волчицы. Был день 24 мая. Гульельмо надел красивую новую форму, форму Сынов Волчицы. «Папа, я тоже солдат дуче, правда? Вырасту, буду балиллой. Буду носить значок, мне дадут вымпел, буду Передовым. Буду смелым воином. Буду сильнее всех, добуду награды».
Для закрепления группы согласных gl давались слова gagliardetto, battaglia, mitraglia («вымпел», «битва», «пулемет»). Это шестилеткам-то. Это к которым «весна, танцуя, прилетает С дарами, с полными руками». На середине букваря авторы вдруг вспоминали об ангелах-хранителях:
Дорогой долгою малыш идет,
куда его дорога приведет?
Он невелик, равнина велика,
но Ангел с ним идет, в руке рука.
Куда этот Ангел держал путь вместе со мной? К вымпелам, битвам и пулеметам? У фашизма с церковью были подписаны Латеранские соглашения, соответственно которым, дрессируя нас на балилл, учителя обязывались время от времени поминать ангелов.
Я тоже носил фашистскую форму? Мечтал пойти на Рим, сделаться героем? Радио передавало героический гимн – шел парад чернорубашечников. И вдруг, когда менялась пластинка, в парад вступал нелепый Пиппо, обиженный природой и выставленный портным на всенародное посмешище. У Пиппо тоже была рубашка, но она была надета на жилет. Пиппо, так звали облезлого пса Амалии. Я представил его себе в нелепом наряде рассеянного прохожего: полуопущенный взгляд водянистых глаз, застывшая улыбка, заплетающиеся плоскостопые ноги… Но если есть руки и ноги, значит, это уже не пес? Значит, он не Пиппо из комиксов (Пиппо звали в Италии того же персонажа, который у Диснея – Гуффи). Этот Пиппо не имел отношения к сокровищу коровы Кларабеллы. А к секрету Пипетто?
Fuoco di Vesta
che fuor dal tempio irrompe,
con ali e fiamme la giovinezza va.
Fiaccole ardenti
sull’are e sulle tombe
noi siamo le speranze
della nuova età.
Duce, Duce,
chi non saprà morir?
Il giuramento chi mai rinnegherà?
Snuda la spada!
Quando tu lo vuoi
gagliardetti al vento
tutti verremo a te.
Armi e bandiere
degli antichi eroi,
per l’Italia, o Duce,
fa balenare al sol.
Жертвенник Весты изрыгает пламя,
пламя на склепах и на алтарях.
На крыльях славы
мы летим орлами,
миру мир новый
несем мы на штыках.
Дуче, о дуче,
пока мы живы,
в верности клянемся, не изменим мы,
дуче, о дуче,
по первому призыву
меч обнажим
и жизни отдадим…
Ma Pippo, Pippo non lo sa
che quando passa ride tutta la città
e le sartine,
dalle vetrine,
gli fan mille mossettine.
Ma lui con grande serietà
saluta tutti, fa un inchino e se ne va,
si crede bello
come un Apollo
e saltella come un pollo…
…Однако Пиппо знать не знал,
что за его спиной весь город хохотал.
И все портняжки,
И все дворняжки,
И кто б его ни видел, сразу запевал:
«Ах, Пиппо, наш тебе привет!
Гляди-ка, Пиппо, что за вид, как ты одет!
Все нараспашку,
и руба-а-ашку
напялил ты, гляди-ка, Пиппо, на жилет!»
Шагает он, как Аполлон,
вокруг него народ вопит со всех сторон:
«Глянь, на штиблеты
носки надеты!
Гляди, без пуговиц ширинка панталон!»
…А Пиппо знай себе идет,
не замечая, что смеется весь народ:
«Что за потеха!
Умрем от смеха!
Ты погляди, на нем же все наоборот!»
Пиппо – рассеянный прохожий – напяливал рубашку на жилет. Как забыть эту распевную «руба-а-шку» (растянутый звук, чтоб зарифмовать с «нараспашку»). В каком же еще в другом похожем случае полагалось таким же манером ввинчивать лишний слог в текст? Я попробовал напеть про себя «Джовинеццу», слышанную накануне, вставив лишнее «и»: «Per Benito e Mussolini, Eja Eja Alalà». He «За Бенито Муссолини…», а «За Бенито и Муссолини все мы как один умрем». За Бенито Муссолини мы как один нараспашку наденем руба-а-шку.
Кто же все-таки проходит перед глазами всего города? Бенито или Пиппо? А над Бенито Муссолини не хохотали за спиной? Не было ли оттенка политической иронии в наивной песенке? Может, народный юмор изливался в полудетской форме, потешаясь над помпезной риторикой?
Думая об этом, я рассеянно долистал до страницы, полной тумана.
На странице была картинка: Альберто и его отец, два силуэта на фоне тумана, черные, четкие на сером небе, а вдалеке, тоже серые, темнеют абрисы городских домов. На странице рассказик, в нем говорится, что в тумане люди кажутся тенями. Туманы, значит, были сизого цвета? Значит, небу полагалось быть серым, а не белеть как молоко? Не белеть небу подобно смеси воды с анисовой настойкой? Не забеливать людские фигуры? Ну нет, вот в моем собрании цитат туманы выглядели иначе. В моих цитатах люди не вычерчивались на фоне тумана, а формировались туманом, как сгустки, сливались с туманом, мерещились даже в тех местах, где людей вовсе не было, где не было вовсе ничего, а потом из этого ничего вылеплялись тени… Составители букваря переврали даже туман. Даже туман! Букварь полнился призывами к солнцу, к ясному солнцу, оно должно развеять морок и хмарь. Туман, как гласил этот букварь, хотя и неизбежен, но нежелателен. Выходит, они учили меня не любить туманы, а в результате у меня выработалась к туманам замаскированная приязнь?
Замаскированная… маскировка. Слова тащат за собой слова. Во время войны, по описаниям Джанни, города жили с затемненными окнами из-за бомбежек. Не должно было быть ни одной светящейся щелки. А следовательно, туман бывал людям на руку, он покрывал города защитною пеленою. Туман бывал нам другом.
Конечно, в букваре 1937 года о маскировке еще не могло быть речи. Поэтому туман описывался как то, что мешает людям. «Туман по дикому склону карабкается и каплет». Я полистал учебники более старших классов. О войне ничего не говорилось и в выпущенной в 1941 году «Книге для чтения в пятом классе». Хотя война уж год как шла. Но «Книга для чтения» была изданием не новым, так что речь в ней велась только об испанской герилье и о завоевании Эфиопии. И вообще писать в учебниках о тяготах войны считалось неуместным. Современность как-то затушевывалась, зато былая слава воспевалась вовсю.
«Книга для чтения в четвертом классе», 1940–1941, а это была осень первого военного года, изобиловала рассказами о Первой мировой войне, картинки изображали наших воинов на Карсе, обнаженных и мускулистых, как древнеримские гладиаторы.
Но на других страницах печатались, дабы примирить балилл с ангелами, сахарные рождественские сказочки. Поскольку мы начали проигрывать войну во всей Северной Африке только в конце сорок первого года, когда «Книга для чтения» уже была принята в школьную программу, итальянские войска для нас, пятиклассников, все стояли на прежних позициях, и нам показывали «дубата» («белотюрбанника») в Сомали в красивейшем наряде, соответствующем нравам туземцев, которым мы несли свет цивилизации: солдат был с обнаженным торсом и перепоясан только белой пулеметной лентой. Этот портрет сопровождался стихами: Орел легионов летит над планетой, Его остановит один лишь господь. Англичане заняли Сомали в феврале. Именно тогда я, должно быть, читал про орла. Знал ли я, какова была оперативная обстановка на самом деле?