Когда стихло первоначальное ликование, пришла привычка не только к затемнению и, полагаю, к бомбежкам, но и к голоду. Иначе зачем было рекомендовать юным балиллам в 1941 году разводить на балконах огороды? Имелась, видимо, нужда в этих четырех морковках. А почему балилла вдруг перестал получать вести с фронта от своего папы?
Любимый папа,
Вот я пишу тебе, и от тревоги
Почти не повинуется рука.
Уже который месяц ты в дороге
И весточки не шлешь издалека.
Пишу и плачу светлыми слезами,
Но это слезы гордости, поверь.
Вот у меня стоит перед глазами,
Что ты вернулся, постучался в дверь.
Сражаемся и мы, моя забота —
Трудиться и терпеть, как весь народ.
Я выполняю скромную работу —
Полю и поливаю огород.
Молю, чтобы господь небесной силой
Оборонил тебя, мой папа милый.
Стране нужны были морковки первоклашки. В тетрадке – продиктованные учителем устрашающие данные про англичан: те едят пять раз в день! Почему-то мне в голову не приходило, что я и сам ем не менее пяти раз: с утра кофе с молоком и бутерброд, в школе в десять часов второй завтрак, потом обед, полдник и ужин. Но это у меня так устраивалась жизнь. Думаю, не всех детей в Италии так кормили. Как, кто-то питается пять раз в день! – негодовали итальянцы, вынужденные растить помидоры на балконах.
Пятикратное питание? С чего же они такие тощие, англичане? На открытке «Молчите!» в коллекции деда зловредный англичанин подслушивал военные секреты, выбалтываемые, по всей видимости, беззаботным итальянцем в кругу товарищей в каком-то баре. Хотя откуда взяться англичанину в итальянском баре? То есть это что же, и среди итальянцев бывают шпионы? Рассказики в школьных хрестоматиях убеждали нас, что после муссолиниевского «похода на Рим» все вредители полностью обезврежены. Выходит, это не совсем так?
На страницах тетрадей речь шла о неотвратимой победе. Но по ходу чтения я вдруг навострил уши – на тарелке проигрывателя закружилась песня обворожительной красоты. В ней рассказывалось, как держался в окружении до последнего патрона героический дивизион среди далекой африканской пустыни, в местности Джарабуб. Гарнизон израсходовал боеприпасы и продовольствие и умер с голоду. Это был поразительный эпос. Недели две тому назад, перед отъездом в Солару, в Милане, я посмотрел по телевизору цветной фильм о сопротивлении форта Аламо – Дэви Крокетта и Джима Боуи. Ничто не сравнится по накалу эмоций с сагами об осажденных крепостях. Я подпевал балладе о блокаде голосом мальчишки, насмотревшегося ковбойских фильмов.
Я пел, что настанет конец Британии, что его возвестил собой Джарабуб, при этом в подсознании у меня звенело: «Что ж ты умер, кот мурлыка?» – ведь «Мурлыка» тоже был балладой посмертной славы. Ассоциация полностью подтвердилась после чтения дедовых газет. Оазис Джарабуб в Киренаике пал, после героической обороны, в марте сорок первого года. Поднимать боевой дух, воспевая сокрушительные поражения, – это совсем уж конец света, подумалось мне.
Из той же оперы была еще одна песня того же сорок первого года и с теми же прогнозами близких побед. «Жить лучше станет!» Лучшую жизнь обещали к апрелю, в точности когда мы потеряли Аддис-Абебу. И в любом случае «жить лучше станет» – это говорят, когда жизнь совсем паскудная и остается только уповать на перемены.
Вся та героическая пропаганда, которую обрушивали на нас, была со скрытым надрывом. Как иначе воспринимать припев «Мы возвратимся!» – это ведь надежда отбить обратно те рубежи, с которых мы были отброшены?
И что можно сказать по поводу «Гимнов батальонов М.»?
Battaglioni del Duce, battaglioni
della morte, creati per la vita,
a primavera s’apre la partita,
i continenti fanno fiamme e fior!
Per vincere ci vogliono i leoni
di Mussolini armati di valor.
Battaglioni
della morte,
battaglioni della vita,
ricomincia
la partita,
senza l’odio non c’è amor.
“M” rossa
uguale sorte,
fiocco nero
alla squadrista
noi la morte
l’abbiam vista
con due bombe e in bocca un fior.
Батальоны дуче, рати смерти,
призванные мир и жизнь спасти,
по весне возобновим сраженье,
пламени – пылать, цветам – цвести!
Так идут по выжженной равнине
эти львы Бенито Муссолини!
Рати смерти,
рати жизни
выступают в бой весною,
буква «М» сияет ало,
чернотой блестит темляк.
Не пугает
канонада
нас – отчаянных рубак!
Встретим гибель
мы с гранатой,
встретим с розой смертельной в зубах!
Согласно дедушкиной подписи, эта пластинка была сорок третьего года выпуска. В сентябре того же года Италия заключила перемирие и проиграла войну. Помимо очаровавшего меня в песне образа – выхода навстречу смерти с гранатой и с розой смертельной в зубах, – остальной текст вызывал некоторое количество вопросов. Сраженье возобновят по весне? Когда же его приостановили, сраженье? В любом случае нам полагалось петь все это с неколебимою верой в окончательную победу.
Единственный по-настоящему оптимистичный гимн, поступивший из радиолы, назывался «Песнь подводников» (Canzone dei Sommergibilisti): Мы бороздим моря, в лицо смеемся Костлявой дуре смерти, своей судьбине… От мысли об этих мореходах мне пришла в голову еще одна песенка, и я быстро отыскал ее – вот, пластинка «Девушки, не верьте вы матросам» (Signorine non guardate i marinai).
Эту уж точно мне в школе не преподавали. Эта песня явно пришла из радиопередачи. В передачах уживались и матросы-подводники, и не доверяющие им девушки. В разные часы дня. Гимны двух совершенно различных миров.
Какие бы песни я ни слушал, везде ощущалась раздвоенность: при подобных бедственных сводках с фронта, откуда только брались оптимистичный посыл и заразительное веселье, прыщущее из оркестров! Когда разразилась испанская война, где погибали итальянцы (и воевавшие за фалангистов, и воевавшие за республиканцев), и когда Верховный глушил нас громоподобными пророчествами, что-де грядет еще более великий, еще более последний поход, – Лучана Долливер напевала (трепетнуло во мне таинственное пламя): Не забудь моих слов, малышка, Ты не знаешь любви, глупышка, оркестр Барцицца наяривал: Малышка, ты влюбилась, Всю ночь во сне мне снилась, На грудь ко мне склонилась И улыбалась ты, и все без исключения нашептывали: О мой цветочек, ты хоть часочек Люби меня.
Власти провозглашали курс на упрочение семьи и на многоплодие, вводили налог на бездетность? Радио оповещало массы, что мораль устарела и что безумная ревность в новые времена уже не в моде.
Новые времена были военными, окна были залеплены плотной бумагой, люди ловили каждое слово радиосообщений? Альберто Рабальяти шептал:
Приглуши-ка радио, детка, на минутку,
И послушай, мое сердце бьется не на шутку.
Армия ввязалась в экспедицию, предназначенную «перебить хребет Греции», и в наших окопах, заваленных грязью, хозяйничала смерть? Что поделаешь: Если дождик зарядил, то любви не жди.
Неужто Пиппо и впрямь-таки знать не знал? Сколько же обличий было у этой власти? На знойных африканских широтах бушевала битва при Эль-Аламейне, а радио голосило: Под солнышком нежным, В краю безмятежном Люби меня. Мы объявили войну Соединенным Штатам Америки. Наши газеты тщеславились – славно японцы вломили американцам в Пёрл-Харборе! А радио, вообразите, им в ответ: Под солнышком Гавайев, Средь пестрых попугаев, Средь милых шалопаев Гуляли мы… Остается предположить: широкая публика знать не знала, что Пёрл-Харбор находится на Гавайях, а Гавайи принадлежат Соединенным Штатам! Фон Паулюс сдавался со всей армией под Сталинградом, шли оборванные пленные по земле, заваленной мертвецами, мы же слушали: В твоей туфельке песчинка, ай-яй-яй, Что ж, прекрасная блондинка, вынимай.
Когда союзники высадились на Сицилии – радиоточка голосом Алиды Валли убеждала нас, что Любовь, о нет, любовь не выцветает, Как золото волос, когда Рим бомбили в первый раз, Йоне Качальи лепетала: И днями, и ночами, одни с тобой, Сплетаемся руками, любимый мой; на десант англо-американцев под Анцио радио отреагировало призывом: Besame, besame mucho, а на массовый расстрел в Ардеатинском рву – песенками Crapapelata и Dove sta Zazà. Милан погибал под бомбежками. Миланское радио изрыгало куплеты La gagarella del Biffi Scala.
Ну а я, я-то сам как переживал эту раздвоенность? Верил в победу, любил дуче, был готов умереть за него? Верил в изречения Верховного, которые учитель велел зазубривать: «Плуг пашет борозду, но меч обороняет пахаря», «Если я наступаю – за мной, друзья, если я отступаю – убейте меня»?
Я обнаружил свое сочинение в тетради пятого класса, 1942 год, Anno XX Фашистской эры:
Тема – «Юноши, вы должны всю вашу жизнь посвятить защите нового героического общества, создаваемого нами в Италии» (Муссолини).
Развитие темы – Вот по пыльной дороге марширует колонна детей.
Это балиллы идут гордой поступью под теплым солнцем нарождающейся весны, дисциплинированно маршируют, исполняя краткие команды своих начальников; это юноши, которые в двадцать лет оставят книги, дабы взять оружие и оборонять родину от неприятельских козней. Это балиллы, шествующие по улицам в субботу, а остальные дни отдающие учебе. Придет время, и они станут верными и неподкупными хранителями Италии и нового итальянского общества.