ия, которая превосходит возможности индивида – если и дальше считать, конечно, что я индивид, а не колония сообщающихся между собой интеллектов.
А если все не так и Некто показывает мне фильм непосредственно у меня в голове? Может, я только лишь отдельный мозг в питательном растворе, в бульоне, в стеклянной банке, подобный собачьим гениталиям, заформалиненный, и некий Манипулятор вводит стимулы с целью заставить меня верить, будто у меня и тело настоящее было, и разные другие существа вели свою жизнь от меня неподалеку? А на самом деле имеются только Манипулятор и мозг. Но если мы только заспиртованные мозги, способны ли мы осознавать, что мы заспиртованные мозги, или наш удел – думать, будто мы являем собой нечто инакое?
Если я мозг в банке раствора, мне остается только дожидаться новых стимулов. Идеальнейший наблюдатель, я проживаю этот нескончаемый кинопросмотр и верю, будто фильм рассказывает про меня… Нет, нет. То, что я сейчас вижу, – не что иное, как фильм номер десять тысяч девятьсот девяносто девять, а предыдущие почти одиннадцать тысяч фильмов я уже просмотрел во снах, в одном я отождествился с Цезарем, и перешел Рубикон, и принял в мучениях, как бык на бойне, двадцать три ножевые раны. В другом сне я был синьор Пьяцца, я бальзамировал куниц. В третьем сне я был Анджело-Мишкой и не в силах был понять, отчего меня кинули в огонь после стольких лет вернейшей службы. А в каком-то еще другом сне мне могло бы выпасть оказаться Сибиллой и терзаться неведением – припомнит ли Ямбо когда-нибудь нашу любовную историю. В данный момент я являю собой временное «я». Завтра, может быть, стану динозавром, у которого начинает кое-где побаливать от холода, надвигается оледенение, холод приведет к полному вымиранию нас. Послезавтра мне выпадет на долю побыть абрикосом, воробьем, гиеной, былинкой.
Я решаю не сдаваться. Я решаю выяснить, кто я. Что есть полностью бесспорного в моем статусе? Вот что в точности: воспоминания, выплывавшие на начальной стадии этого моего периода, который я считаю пребыванием в коме, – были смутными, были туманными, и между ними имелись зияния, как в недоделанной мозаике. Гадательность, прерывистость, крошенина… в частности, я до сих пор не в состоянии восстановить лицо Лилы. А воспоминания недавней Солары и недавнего перед Соларой Милана после апрельского пробуждения в больнице – вполне отчетливы, простроены в логическом порядке и поддаются топографическому и хронологическому ранжированию. Я повстречался с Ванессой на площади Каироли, перед тем как приобрел собачьи гениталии на Кордузио. Конечно, может и сон быть срежиссирован таким образом, что одни воспоминания четки, а другие мутны, но явная разноплановость двух этих типов подводит меня как бы то ни было – к решению. Чтобы все-таки выжить (очень смешная формулировка для такого, как я, который, не исключается, что умер), я принимаю принципиальное решение, что Гратароло, Паола, Сибилла, мое бюро, Солара со всем, что в ней есть, с Амалией и с историей про дедушкину касторку, – суть факты истинные. На подобных принципиальных допущениях строится жизнь у всех и всегда. Не исключается, что всех и всегда дурит и морочит некий пакостный гений… но для того чтобы жить и чтоб действовать, люди принимают за основополагающий принцип, что все наблюдаемое ими – реально. Если давать себе волю и сомневаться, существует ли жизнь вне сознания, – действованию крышка. Остается жить мыслями. А так как мыслями руководит-таки пакостный гений, мы либо свалимся с лестницы, либо попросту помрем с голодухи.
Именно в Соларе (которая, соответственно моему допущению, реально существует) я читал свои старые стихи, посвященные Существу, заключенному в эту тайну текучую, и именно в Соларе я услышал от Джанни по телефону, что существо существовало и именовалось Лила Саба. О Лиле Саба говорил и мой сон. Следовательно, Анджело-Мишка может быть и полной фикцией, но Лила Саба – реальный факт. С другой стороны, если бы она не была реальным фактом и являла собой только порождение сна, почему бы сну не предоставить мне среди прочего и лицо Лилы? Когда нам снятся покойники, они обычно вежливы и услужливы, даже советуют, на какие цифры в лотерее ставить, чтобы выиграть, и с чего бы Лила отказывала мне? Если я не в силах вспомнить ее полностью, это означает, что где-то вне пределов сна имеется довольно строгий контрольный пост и почему-то мне не удается пройти сквозь контроль и просочиться в собственный сон.
Разумеется, ни одна из моих путаных выкладок не выдерживает критики. Что я не могу пройти через контрольный пост – возможно, что и само это непрохождение как раз мне приснилось. А возможно, Манипулятор не захотел (столь коварен? или столь сострадателен?) зарядить в меня изображение Лилы. Не желает показывать ее лицо… Но и это не очень существенная помеха. Во сне люди часто видят знакомцев или знаменитостей без лиц, тем не менее моментально понимают, что это именно тот-то.
Ни одна моя гипотеза не выдерживает логической проверки. Однако именно тот факт, что я проверяю свои мысли логикой, доказывает, что я не сплю. Мысли во снах нелогичны. Спящие на нелогичность не жалуются.
Словом, я принимаю за данность, что имеется определенный порядок вещей. Интересно, кому придет в голову прийти в мою голову и со мной поспорить.
Если б я увидел лицо Лилы, я уверился бы, что она существовала на свете. Да не к кому обратиться за помощью. Я совершенно одинок. Я не могу обратиться ни к кому из тех, кто вовне меня, ибо и господь, и Манипулятор, если кто-то из двух существует, несомненно, обретаются снаружи сна: а сообщение со всем, что снаружи сна, у меня оборвано. Может, обратиться в частный сектор? К частному божеству? У него силенок, конечно, не так много, однако подобное небольшое божество уж точно будет мне благодарно за то, что я вдыхаю в него живую жизнь.
Так к какому бы небольшому божеству… К кому же обращаться, как не к царице Лоане! Я знаю, царица Лоана тоже почерпнута из пресловутой бумажной памяти. Однако я имею в виду не ту, не царицу Лоану из реального комикса, а мою собственную царицу Лоану, переработанную моим воображением – значительно более эфирную и бестелесную. Царицу – хранительницу таинственного пламени воскресения, способную оживить «каменных гостей» из любого, самого отдаленного былого.
Я обезумел? Обезумел. О, какое разумное допущение. Не в коме я, а в летаргической аутичности, и навоображал себе, будто я в коме, и навоображал, что все мною виденное во сне нереально, и даже вообразил, будто я имею право реализовывать нереальное. Хотя… разве способен безумец выработать разумную гипотезу? К тому же сумасшествие определяется как несоблюдение «чужой» нормы. А здесь нет «чужих», единственная мера всему – я сам, единственная реальность – Олимп моей памяти. Так что я заключен, как в темницу, в собственную угрюмую оболочку, в свирепую зацикленность на себе. А следовательно, если именно таково мое состояние, какая тогда может быть разница между мамой, Мишкой Анджело и царицей Лоаной? Я живу в довольно расхристанной онтологии. Обладаю верховными полномочиями создавать себе собственных богов и собственных Матерей.
И поэтому я произнес молитву:
– Добросердечная царица Лоана, во имя твоей безнадежной любви, не прошу пробудить от каменной дремы тех, кого ты принесла в жертву тысячи лет назад… Только ее лицо! Оживи ее лицо! Я взываю к тебе из бренного лимба принудительного сна, где узрел я то, что узрел, прошу тебя, вознеси меня выше, к мнимости здоровья…
Не таков ли механизм чуда, когда люди, едва выразив веру в сверхъестественное, излечиваются? Так вот, я страстно пожелал, чтобы Лоана спасла меня. Я весь напружился в надежде. Не будь я уже и без того в коме, схлопотать бы мне инсульт!
И вот действительно, свят Господь, воззрел я подобно апостолу, и вот я узрел центр Алефа, однако там не просиявал беспредельный мир, а оказался разлистан целый каталог моих разнокалиберных воспоминаний. Та к топит снег лучами синева; Та к легкий ветер, листья взвив гурьбою, Рассеивал Сибиллины слова.
То есть я, да, узрел центр, но такой яркий, что после него потом все стало казаться туманной дремой. Бывает, что во снах снится, будто что-то снится. Мне же, если даже я сплю, приснилось, будто я пробудился и воспомнил то, что узрел.
Вот я узрел, будто стою внизу лестницы на площади перед лицеем, лестница уходит наверх, белая, к неоклассическим колоннам, обрамляющим вход. И вознесен я был в духе и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: то, что видишь, напиши в книгу, потому что все равно никто эту книгу читать не станет, ибо тебе только снится, будто ты эту самую книгу пишешь!
И вот престол стоял на вершине лестницы, и на престоле был Сидящий, с лицем золотым, с улыбкой монгольской и свирепой, с головой, венчанной огнями и смарагдом, и все подымали чаши в его честь, Минга Беспощадного, правителя Монго.
И посреди престола и вокруг престола четыре животных: Тун с ликом льва, Вультан с крылами сокола, Барэн, князь Арбории, и Ураца, царица заклинателей. И Ураца спускалась по ступеням, в одеянии пламенном, и казалась великой блудницей, облеченной в порфир и багряницу, украшенной золотом, драгоценными камнями и жемчугом, упоенной кровью людей, пришедших с Земли, и, видя ее, дивился удивлением великим.
И Минг, сидящий на престоле, сказал, что желает судить людей, пришедших с Земли, и, непристойно хихикая при виде Дейл Арден, приказал, чтоб отдали ее на поедание Зверю, выходящему из моря.
И у Зверя был ужасный рог на лбу, и разверстая пасть, и острые зубы, и когти как у хищной птицы, и хвост как тысяча скорпионов, и Дейл в слезах призывала спасти ее.
И на помощь Дейл стали взбираться по лестнице рыцари подводного мира Корелии, на остроносых двуногих, каждое с длинным хвостом морского змея… И заклинатели, преданные Гордону, на колеснице из золота и коралла, запряженной зелеными грифонами о длинных и чешуйчатых шеях… И копейщики Фрии на Снежных птицах с искривленными клювами, похожими на золотые рога изобилия, и наконец, после всех, в белом экипаже, бок о бок со Снежной Королевой, выезжал Флэш Гордон и кричал Мингу, что начинается великое ристалище Монго и что тому предстоит расплата за все преступления.