— Крупнейший кто? Повтори, пожалуйста.
— Он досконально знает все, что связано с ядами, — пояснил я Джону. — Видимо, Бауэрстайн нашел способ, позволяющий сделать стрихнин безвкусным. Вдруг вообще не было никакого стрихнина? Он мог использовать какой-нибудь редкий яд, вызывающий похожие симптомы.
— Допустим, ты прав, только как он подсыпал яд, если какао, насколько мне известно, все время находилось наверху?
Я пожал плечами и вдруг… вдруг с ужасом понял все! В эту секунду у меня было только одно желание — чтобы Джон подольше оставался в неведении. Стараясь не показать виду, я внимательно посмотрел на него. Джон что-то напряженно обдумывал, и я вздохнул с облегчением — похоже, он не догадывался о том, в чем я уже не сомневался: Бауэрстайн имел сообщника!
Нет, этого не может быть! Не верю, что такая очаровательная женщина, как миссис Кэвендиш, способна убить человека! Впрочем, история знает немало подобных примеров. Внезапно я вспомнил тот первый разговор с Мэри в день моего приезда. Она утверждала, что яд — это оружие женщин. А как объяснить ее волнение во вторник вечером? Может быть, миссис Инглторп узнала о связи Мэри с Бауэрстайном и собиралась рассказать об этом Джону? Неужели миссис Кэвендиш выбрала такой страшный способ, чтобы заставить ее замолчать?
Я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и мисс Говард. Так, значит, они имели в виду Мэри! Вот, оказывается, во что не хотела поверить Ивлин! Да, все сходится. Неудивительно, что Ивлин предложила замять дело. Теперь стала понятной и ее последняя фраза: «Но ведь сама Эмили…», действительно, миссис Инглторп сама предпочла смерть позору, который угрожал ее семье.
Голос Джона отвлек меня от этих мыслей.
— Есть еще одно обстоятельство, доказывающее, что ты ошибаешься.
— Какое? — спросил я, обрадовавшись, что он уводит разговор в сторону от злополучного какао.
— Зачем Бауэрстайн потребовал провести вскрытие? Ведь Уилкинс не сомневался, что мама умерла от сердечного приступа. Непонятно, с какой стати Бауэрстайн стал бы впутываться в это дело?
— Не знаю, — проговорил я неуверенно, — возможно, чтобы обезопасить себя в дальнейшем. Он же понимал, что поползут разные слухи, и Министерство внутренних дел все равно могло потребовать провести вскрытие. В этом случае Бауэрстайн оказался бы в очень затруднительном положении, поскольку трудно поверить, что специалист его уровня мог спутать отравление стрихнином с сердечным приступом.
— Пускай ты прав, но я, хоть убей, не понимаю, зачем ему понадобилась смерть моей матери.
Я вздрогнул — только бы он не догадался!
— Я могу и ошибаться, поэтому очень прошу тебя, Джон, чтобы наш разговор остался в тайне.
— Можешь не беспокоиться.
Тем временем мы подошли к усадьбе. Поблизости раздались голоса, и я увидел, что под старым платаном, как и в день моего приезда, был накрыт чай.
Я подсел к Цинтии, уже вернувшейся с работы, и сказал, что Пуаро хотел бы побывать у нее в госпитале.
— Буду очень рада. Надо договориться, чтобы он приехал к чаю. Мне очень нравится ваш друг, он такой забавный! Представляете, на днях заставил меня снять брошку и затем сам ее приколол, утверждая, что она была приколота не совсем ровно.
Я рассмеялся.
— Это на него похоже!
— Да, человек он своеобразный.
Несколько минут мы сидели молча, затем Цинтия, украдкой взглянув на миссис Кэвендиш, сказала шепотом:
— Мистер Гастингс, после чая я хотела бы поговорить с вами наедине.
Ее взгляд в сторону Мэри вселил в меня подозрение, что эти две женщины, похоже, недолюбливали друг друга. «Печально, — подумал я, — неизвестно, что ждет Цинтию в будущем. Ведь миссис Инглторп не оставила ей ни пенни. Надеюсь, Джон и Мэри предложат девушке остаться в Стайлз, по крайней мере до конца войны. Джон очень привязан к Цинтии, и, думаю, ему будет нелегко с ней расстаться».
Джон, выходивший куда-то из комнаты, снова появился в дверях. Его лицо было непривычно сердитым.
— Чертовы полицейские! — сказал он возмущенно. — Всю усадьбу вверх дном перевернули, в каждую комнату сунули нос — и все безрезультатно! Так больше продолжаться не может. Сколько еще они собираются болтаться по нашему дому? Нет, хватит, я хочу серьезно поговорить с Джеппом.
— С этим Джеппом и говорить-то противно, — буркнула мисс Говард.
Лоренс высказал мысль, что полицейские, возможно, создают видимость бурной деятельности, не зная, что делать дальше.
Мэри не проронила ни слова.
После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы отправились в ближайшую рощу.
— Мисс Мердок, кажется, вы хотели мне что-то сказать.
Цинтия тяжело вздохнула. Она опустилась на траву, сняла шляпку, и упавшие ей на плечи каштановые волосы зазолотились в лучах заходящего солнца.
— Мистер Гастингс, вы такой умный, такой добрый, мне просто необходимо поговорить с вами.
«До чего же она хороша, — подумал я восхищенно, — даже лучше, чем Мэри, которая, кстати, никогда не говорила мне таких слов».
— Цинтия, дорогая, я весь внимание.
— Мистер Гастингс, мне нужен ваш совет.
— Относительно чего?
— Относительно моего будущего. Понимаете, тетя Эмили всегда говорила, что обо мне здесь будут заботиться. То ли она забыла свои слова, то ли смерть произошла слишком внезапно, но я снова оказалась без гроша в кармане. Не знаю, что и делать. Может быть, надо немедленно уехать отсюда, как вы думаете?
— Что вы, Цинтия, я уверен, что никто не желает вашего отъезда!
Несколько секунд она молча рвала травинки, но потом все же произнесла:
— Этого желает миссис Кэвендиш. Она ненавидит меня!
— Ненавидит?! Вас?!
Цинтия кивнула.
— Да. Не знаю почему, но терпеть меня не может, да и он тоже.
— Вот тут вы ошибаетесь, Джон к вам очень привязан.
— Джон? Я имела в виду Лоренса. Не стоит, конечно, придавать этому такое большое значение, но все-таки обидно, когда тебя не любят.
— Но, Цинтия, милая, вы ошибаетесь, здесь вас очень любят. Возьмем, к примеру, Джона или мисс Говард.
Цинтия мрачно кивнула.
— Да, Джон любит меня. Что касается Иви, то и она, несмотря на свои грубоватые манеры, не обидит даже муху. Зато Лоренс разговаривает со мной сквозь зубы, а Мэри вообще едва сдерживается, когда я рядом. Вот Иви ей действительно нужна, только посмотрите, как она умоляет мисс Говард остаться. А я кому нужна?
Девушка разразилась рыданиями. Я вдруг почувствовал какое-то новое, дотоле незнакомое чувство. Не знаю, что произошло, возможно, меня ослепило ее прекрасное юное лицо и радость разговора с человеком, который ни в коей мере не может быть причастным к убийству, а возможно, я просто почувствовал жалость к этому прелестному беззащитному существу, словом, неожиданно для самого себя я наклонился к девушке и прошептал:
— Цинтия, выходите за меня замуж.
Мои слова подействовали как прекрасное успокоительное — мисс Мердок тотчас перестала плакать и резко выпалила:
— Не болтайте ерунду!
Я даже опешил.
— Мисс Мердок, я не болтаю ерунду, а прошу оказать мне честь и стать моей женой.
К моему огромному удивлению, мисс Мердок расхохоталась и обозвала меня глупышкой.
— Мистер Гастингс, вы очень добры, но такие предложения не делают из жалости.
— Но я вовсе не из жалости…
— Перестаньте, вы совсем этого не хотите, и я — тоже.
— Мое предложение было совершенно искренним, что же в нем смешного, — обиделся я.
— Не сердитесь, когда-нибудь вы встретите девушку, которая примет его с благодарностью. А теперь прощайте.
Цинтия побежала в сторону дома. Весь разговор оставил у меня довольно неприятный осадок. Вот что значит слоняться без дела! Я решил немедленно отправиться в деревню и посмотреть, что делает Бауэрстайн. За этим типом нужно присматривать. Но, чтобы не вызвать подозрений, надо вести себя очень осмотрительно — не зря же Пуаро так ценит мою осторожность!
В окне дома, где жил Бауэрстайн, была выставлена табличка «Сдаются комнаты». Я постучал, и дверь открыла хозяйка.
— Добрый день, — любезно начал я. — Доктор Бауэрстайн дома?
Она уставилась на меня.
— Вы что, не слышали?
— О чем?
— О нем.
— А что о нем можно услышать?
— Его забрали в полицию.
— В полицию! — ахнул я. — Вы хотите сказать, его арестовали?
— Да, и…
Не дослушав, я бросился искать Пуаро.
Глава 10Арест
Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь, сказал, что мой друг, видимо, уехал в Лондон.
Я был ошеломлен. Надо же выбрать настолько неподходящий момент для отъезда! И к чему такая срочность? А может быть, Пуаро уже давно решил съездить в Лондон, но ничего не говорил об этом?
Испытывая некоторую досаду, я отправился восвояси. Без Пуаро я был не слишком в себе уверен. Неужели он предвидел арест Бауэрстайна? А не он ли сам его устроил? Эти вопросы не давали мне покоя. Что же делать? Рассказать об аресте обитателям «Стайлз» или не стоит? Втайне меня тяготила мысль о Мэри. Каково ей будет узнать об этом? Сама она наверняка не причастна к убийству — иначе что-нибудь да выдало ее, об этом бы уже говорила вся деревня…
Завтра сообщение об аресте появится в газетах, поэтому скрывать этот факт от Мэри бессмысленно. Однако что-то останавливало меня, как жаль, что я не могу посоветоваться с Пуаро! Что заставило его так неожиданно уехать?
Приходилось признать, что его острый ум вовсе не ослаб с годами, а стал еще изощренней. Самому мне и в голову бы не пришло подозревать Бауэрстайна. Нет, положительно, мой друг обладает редким умом.
Поразмыслив, я решил откровенно поговорить с Джоном. Пусть он сам решает, сообщать об аресте своим домочадцам или нет.
Услышав эту новость, Джон даже присвистнул от удивления.
— Вот тебе и Скотленд-Ярд! Так, значит, ты был прав, Бауэрстайн — убийца. А ведь я тебе сначала не поверил!
— И зря! Я же говорил, что все улики против него. Ладно, давай лучше решим, стоит ли говорить об аресте или подождем до завтра, когда об этом сообщат газеты.