Чуть нахмурившись, она долго молчала, видимо, снова погрузившись в прошлое.
— Кажется, да нет, я уверена, что поначалу он меня очень любил. Но мы с Джоном слишком разные. Вскоре после свадьбы наступило охлаждение, а затем я ему и вовсе надоела. Говорить об этом неприятно, мистер Гастингс, но я хочу быть с вами полностью откровенной. К тому же сейчас мне это безразлично — все уже позади.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что покидаю Стайлз навсегда.
— Вы с Джоном купили другой дом?
— Нет, Джон, наверное, останется здесь, но я скоро уеду.
— Вы хотите его оставить?
— Да.
— Но почему?
После долгого молчания Мэри ответила:
— Потому что для меня дороже всего… свобода.
Мне вдруг представились широкие просторы, нехоженые леса и неоткрытые земли… та свобода, которая нужна такому человеку, как Мэри. На миг мне приоткрылась суть этой женщины — непокорное создание, гордая птица, угодившая в клетку. Тихое рыдание вырвалось из ее груди:
— Стайлз — это тюрьма, ненавистная мне тюрьма.
— Я понимаю, но, Мэри, вам следует хорошенько все обдумать.
— Обдумать? — В ее голосе прозвучала насмешка над моим благоразумием.
И тут у меня вырвалось:
— Вам известно, что доктор Бауэрстайн арестован?
Лицо Мэри стало холодным и непроницаемым.
— Джон заботливо сообщил мне об этом сегодня утром.
— Ну, и какого вы мнения? — глупо спросил я.
— О чем?
— Об аресте.
— Какого я могу быть мнения? Он, судя по всему, немецкий шпион; так сказал Джону садовник.
Мэри говорила совершенно спокойно. Неужели арест Бауэрстайна ее нисколько не волнует?
Она взглянула на цветочную вазу.
— Цветы уже совсем завяли. Надо срезать новые. Я, пожалуй, пойду. Благодарю вас, Гастингс.
И, еле заметно кивнув на прощание, она вышла в сад.
Да, наверное, Мэри безразлична к судьбе Бауэрстайна. Ни одна женщина не сумеет так умело скрывать свои чувства!
На следующее утро ни Пуаро, ни полицейские в усадьбе не появлялись. Зато к обеду разрешилась загадка последнего из четырех писем, отправленных миссис Инглторп в тот роковой вечер. Не сумев в свое время определить адресата, мы решили не ломать над этим голову — рано или поздно все прояснится само собой. Так и случилось. Почтальон принес письмо, отправленное французской музыкальной фирмой. В нем говорилось, что чек миссис Инглторп получен, но, к сожалению, нужные ей ноты русских народных песен разыскать не удалось. Итак, наши надежды на то, что четвертое письмо поможет пролить свет на убийство, оказались напрасными.
Перед чаем я решил прогуляться до Листвейз и сообщить Пуаро про письмо, но, увы, он, по словам привратника, снова уехал.
— Опять в Лондон?
— Нет, мосье, на этот раз в Тэдминстер. Сказал, что хочет навестить какую-то леди. Она там в госпитале работает.
— Вот болван! — не сдержался я. — Я же говорил ему, что по средам Цинтия не работает. Ладно, когда мосье Пуаро вернется, скажите, что его ожидают утром в Стайлз.
— Хорошо, мосье, я передам.
Но на следующий день Пуаро так и не появился. Я начал сердиться. Не вздумал ли он подшутить над нами.
После обеда Лоренс отвел меня в сторону и спросил, не собираюсь ли я навестить своего друга.
— Нет, — сухо сказал я, — если Пуаро захочет, он и сам может сюда прийти.
— А-а… — Лоренс выглядел каким-то неуверенным. Его явная нервозность меня заинтриговала.
— А что случилось? Если дело серьезное, я, так и быть, схожу в Листвейз.
— Ничего серьезного. Просто, если увидишь мосье Пуаро, передай ему, — Лоренс снизил голос до шепота, — что я нашел еще одну кофейную чашку.
Сказать по правде, я уже давно забыл про «послание» Пуаро, и слова Лоренса подстегнули мое любопытство.
Лоренс ничего мне больше не сказал, и я, умерив гордость, снова отправился в Листвейз.
На этот раз мне радостно сообщили, что Пуаро у себя.
Мой друг сидел за столом, обхватив голову руками. Увидев меня, он вскочил.
— Что случилось? Вы не заболели? — спросил я с тревогой.
— Нет, все в порядке. Просто передо мной возникла одна важная дилемма.
— Брать преступника или оставить его на воле? — решился пошутить я.
К моему изумлению, он кивнул с абсолютно серьезным видом.
— М-да, как сказано у вашего гениального Шекспира: «Сказать иль не сказать — вот в чем вопрос»[58].
Я был настолько ошарашен, что даже не поправил моего друга.
— Пуаро, вы шутите!
— Нет, Гастингс, речь идет о вещи, к которой я всегда относился серьезно.
— А именно?
— Я говорю о счастье женщины!
Я не знал, что и сказать.
— Пришло время действовать, — продолжал он, — а я не знаю, имею ли на это право. Игра слишком рискованна. Но я, Эркюль Пуаро, все же не побоюсь риска. — Он постучал себя по гордо выпяченной груди.
Он снова погрузился в свои мысли, и я подумал, что теперь уже можно рассказать о разговоре с Лоренсом.
— Так он все-таки нашел еще одну чашку?! — торжествующе воскликнул Пуаро. — А этот ваш Лоренс оказался умнее, чем я предполагал.
Я был невысокого мнения об умственных способностях Лоренса, но, дав себе зарок никогда больше не спорить со своим другом, не стал возражать.
— Пуаро, как же вы забыли, что Цинтия в среду не работает?
— Верно, дырявая моя голова! Хорошо еще, что коллега мадемуазель Цинтии сжалилась надо мной и любезно показала мне все, что меня интересовало.
— Но вы должны как-нибудь снова съездить в госпиталь. Цинтия мечтает напоить вас чаем! Кстати, чуть не забыл, сегодня выяснилось, кому миссис Инглторп отправила четвертое письмо.
Я рассказал про письмо из Франции.
— Жаль, — грустно произнес мой друг, — я возлагал на него определенные надежды. А впрочем, так даже лучше — мы распутаем этот клубок изнутри. Если пошевелить маленькими серыми клеточками, то можно решить любую головоломку, не правда ли, Гастингс? Между прочим, что вам известно об отпечатках пальцев?
— Только то, что они у всех разные.
— Правильно!
Вынув из бюро несколько фотографий, Пуаро разложил их на столе.
— Вот, Гастингс: номер один, номер два и номер три. Что вы скажете об этих фотографиях?
Я внимательно изучил все три фотоснимка.
— Во-первых, изображения сильно увеличены. Номер один, похоже, отпечатки большого и указательного пальцев мужчины. Отпечатки номер два принадлежат женщине — они гораздо меньше. Что касается третьего снимка, — я пригляделся внимательней, — то на нем видно множество отпечатков, но эти чуть поодаль, кажется, такие же, как и на первом снимке.
— Вы уверены?
— Да, отпечатки совершенно одинаковые.
Пуаро удовлетворенно кивнул и снова спрятал фотографии в бюро.
— Наверное, вы опять откажетесь объяснить мне, в чем дело.
— Почему же, друг мой? Отпечатки на первой фотографии принадлежат мосье Лоренсу, на второй — мадемуазель Цинтии, хотя это не важно, они нужны только для сравнения. Что касается третьей фотографии, то здесь дело серьезней, легче рассказать сказку о Джеке, который построил дом[59], чем объяснить, что тут изображено.
Пуаро на мгновение задумался.
— Как вы верно заметили, изображения сильно увеличены, причем третья фотография вышла менее четкой, чем первые две. Я не буду объяснять, как получены снимки, — это довольно сложный процесс. Достаточно того, что они перед вами. Остается только сказать, с какого предмета сняты эти отпечатки.
— Пуаро, я сгораю от любопытства.
— Гастингс, — торжественно провозгласил Пуаро, — отпечатки под номером три обнаружены на бутылочке с ядом, которая хранится в шкафу в госпитале Красного Креста в Тэдминстере!
— Господи, как на склянке с ядом оказались отпечатки пальцев Лоренса? Он ведь даже не подходил к шкафу.
— Гастингс, он подходил!
— Вы ошибаетесь, Пуаро, мы все время были вместе.
— Это вы ошибаетесь, Гастингс. Если вы все время были вместе, зачем же мисс Цинтия звала его, когда вы с ней вышли на балкон?
— Да, верно. Но все равно, Лоренс был один всего несколько мгновений.
— Этого оказалось вполне достаточно.
— Для чего?
— Для того, чтобы удовлетворить любопытство человека, изучавшего когда-то медицину.
Наши глаза встретились. Пуаро снова улыбнулся. Он встал и, подойдя к окну, стал что-то весело насвистывать.
— Пуаро, так что же было в склянке?
— Гидрохлорид стрихнина, — ответил мой друг, все так же насвистывая.
— Боже, — произнес я почти шепотом, но без удивления: я предчувствовал этот ответ.
— Учтите, Гастингс, что гидрохлорид стрихнина применяется крайне редко. Обычно используется другой раствор. Вот почему отпечатки пальцев Лоренса сохранились до сих пор — он был последним, кто держал в руках склянку.
— Как вы смогли сделать эту фотографию?
— Я вышел на балкон и якобы случайно обронил шляпу. Несмотря на мои возражения, коллега мисс Цинтии сама спустилась за ней вниз, ибо в этот час в госпиталь уже не пускают посторонних.
— Так вы знали, что искать?
— Нет. Просто из вашего рассказа следовало, что мосье Лоренс мог взять яд. И это предположение следовало либо подтвердить, либо опровергнуть.
— Пуаро, вы не обманете меня своим беспечным тоном. Обнаружена чрезвычайно важная улика!
— Возможно. Но есть одна вещь, которая меня действительно поражает. Думаю, и вас тоже.
— Какая?
— Что-то часто в этом доме встречается стрихнин. Вам не кажется, Гастингс? Стрихнин содержался в лекарстве миссис Инглторп. Стрихнин купил человек, выдававший себя за Инглторпа. И вот теперь снова — на склянке со стрихнином обнаружены отпечатки пальцев мосье Лоренса. Тут какая-то путаница, друг мой, а я терпеть этого не могу.
Дверь отворилась, и появившийся на пороге бельгиец сказал, что Гастингса внизу дожидается какая-то дама.
— Дама? — Я вскочил. Пуаро поспешил за мной по узкой лестнице. В дверях стояла Мэри Кэвендиш.