на закончилась. Такое у него создалось впечатление после их последнего телефонного разговора.
— И как отреагировала Линда? — спросила Анна Хольт с неизменным любопытством.
В своей обычной манере, четко и изобретательно, и поэтому он также запомнил и ту ее реплику почти дословно.
— Она выразилась как-то так, — сказал Монссон. — Lucky you.[7] Мамочка ведь фактически настоящая сучка. По-английски, значит. Она же прожила несколько лет в США, когда была маленькой, — объяснил он.
В тот же день два момента, помеченные у Левина вопросительными знаками, прояснились таким образом, что о подобной милости мог только мечтать столь искушенный полицейский, как он. В полицию Векшё позвонила двадцатисемилетняя санитарка из Кальмара и пожелала рассказать кое о чем, что касалось убийства Линды Валлин. Ей это пришло в голову, когда она прочитала на работе «Дагенс» и увидела, кто убил бедную девушку. После нескольких переключений через коммутатор звонок принял коллега Торен, и, как только разговор закончился, они с Кнутссоном сели в машину, чтобы прокатиться в Кальмар и допросить санитарку.
Она сообщила им следующее. Утром в пятницу четвертого июля Бенгт Монссон позвонил ей на мобильный. Он находился в Кальмаре и поинтересовался, не могут ли они встретиться. Совершенно спонтанно, просто потому что он собирался сходить на концерт Юллене Тидер в Боргхольме в тот же вечер. После того как она немного подсуетилась, отменив другую встречу, Монссон появился у нее дома, и через десять минут они уже занимались сексом. Так продолжалось всю вторую половину дня, и все получилось точно как в трех предыдущих случаях, когда она встречалась с Монссоном.
В первый раз это произошло в середине мая, когда она и ее товарищи по работе посетили театр в Векшё, и Монссон был их гидом. После театрального представления ей удалось улизнуть от коллег, и стоило им с Монссоном переступить порог его квартиры, они занялись сексом и в целях экономии времени начали уже в такси на пути к нему домой.
В последний раз их общение, однако, прошло менее удачно. В перерывах между актами любви Монссон обратился к ней с просьбой позаимствовать ее стиральную машину для стирки надетого на нем свитера. Дорогого, голубого, на который он, к сожалению, посадил пятна ржавчины накануне. Помогал соседу ремонтировать автомобиль и, когда лежал под ним, случайно испачкался. Кроме того, он явно разодрал себе живот, но, когда она напомнила ему об этом, лишь отмахнулся. Просто маленькая царапина.
Она объяснила ему, что такое белье надо стирать руками и в как можно более холодной воде. О стиральной машине не могло быть и речи, и это знала всякая девушка. Затем она вручную постирала ему свитер и повесила сушиться, после чего вернулась к тому, чем ранее занималась вместе с его владельцем. Вечером они сходили на концерт. Свитер по-прежнему сушился, но, поскольку у Монссона имелась спортивная сумка с чистой одеждой, с этим не возникло никаких проблем. Кроме того, термометр показывал на улице весь вечер двадцать градусов.
После концерта она столкнулась с несколькими старыми знакомыми тоже из Вестервика, и, пока стояла и разговаривала с ними, Монссон неожиданно просто исчез. Конечно, там было много народа, но он как сквозь землю провалился. Она потратила полчаса на его поиски, пока не встретила подругу, с которой работала вместе, та тоже ездила в театр в Векшё, когда она впервые увидела Монссона. И по словам подруги, та заметила его четверть часа назад, покидавшим парк культуры и отдыха совсем с другой молодой женщиной, нежели та, что сейчас спрашивала о нем.
— Тогда ты этому, конечно, не обрадовалась, — констатировал инспектор Торен участливо.
Хорошего, естественно, мало, но само по себе не это разозлило ее. Она не собиралась связывать себя брачными узами с Монссоном, но в ожидании принца на белом коне он вполне устраивал ее для определенных целей. Тех самым, какие наверняка преследовал и он сам, и ни у кого из них не было причины жаловаться. Но она разозлилась («я просто кипела от негодования!») в первую очередь из-за того, что он заставил ее стирать его шмотки.
Поэтому в качестве первой меры, придя домой той ночью, она взяла свитер, сунула его в оставленную им сумку и выкинула все в мусорный бак. Несколько дней потом она надеялась, что он даст о себе знать, и ей, по крайней мере, представился бы случай рассказать об этом, но он так больше не позвонил. А позвонить ему самому у нее и мысли не возникло.
— Ты выкинула все в мусор? — спросил Торен.
Свитер, пару трусов, возможно, еще что-то, о чем она забыла, плюс сумку, где лежала одежда. Все попало в мусорный бак, а поскольку в доме, где она живет, мусор вывозят раз в неделю, по ее собственному мнению, шанс найти их сегодня равнялся нулю.
— Хватит и того, что мы поговорили с тобой, — уверил ее Кнутссон, который старательно избегал слов «свидетельские показания».
— Когда ты была вместе с ним в тот раз, заметила у него царапину на животе, — напомнил Торен. — Не расскажешь в деталях, как она выглядела?
Ничего особенного, если верить свидетельнице. Самая обычная. Приблизительно на сантиметр выше пупка.
Насколько глубокая? Воспаленная? Какой длины? Насколько старая?
Не слишком глубокая, выглядела чистой, десять — пятнадцать сантиметров, где-то суточной давности, точно как он сам сказал.
Похоже, он поцарапался о какой-то острый край, и проще всего, пожалуй, было бы, если бы Торен задрал рубашку, и она смогла бы показать прямо на нем. При мысли о том, где она работала, в предложении свидетельницы не было ничего странного.
— Я должен поблагодарить тебя за твое предложение, — улыбнулся Торен. — Но давай лучше я попробую нарисовать царапину на бумаге, а ты будешь меня поправлять?
— Один к одному, — подтвердила свидетельница пять минут спустя и кивнула в сторону сделанного Тореном эскиза. — Не думали стать художником вместо полицейского?
— Нет, — мотнул головой Торен и улыбнулся. — Хотя мне всегда нравилось рисовать. Горизонтальная царапина приблизительно дециметр длиной и на дециметр выше пупка, и потом, следы от царапин вверх в направлении груди. Так все выглядело?
На сто процентов подтвердила свидетельница при условии, что все останется между ними, сейчас сидящими в комнате. Она была уверена наверняка, поскольку по нескольку раз целовала все эти места. Чуточку дезинфицирующего средства и несколько поцелуев, так она предложила. Монссон отказался от первого, а второе получил в должном объеме.
— Какая исключительно аппетитная дамочка, — вздохнул Торен, когда они сидели в автомобиле на пути в Векшё.
— Почему же ты не воспользовался случаем и не показал ей свой мощный пресс? — спросил Кнутссон неожиданно довольно угрюмо.
— Побоялся, что ты лопнешь от зависти, — ответил Торен и улыбнулся довольно.
— А Монссон многое успел, — заметил Кнутссон, хотя и собирался раньше поменять тему.
— Ему еще повезло, что он живет не во времена Зорна, — заметил Торен, который, даже будучи полицейским, серьезно интересовался искусством.
— Несмотря на небольшую неудачу с мусорным баком, по-моему, нам есть с чем поздравить себя, — согласился Левин пару часов спустя, когда ознакомился с показаниями новой свидетельницы. — Хотя твои слова относительно Зорна я не понял, — добавил он и посмотрел на Торена.
Интерес Монссона к женскому полу, объяснил Торен. Похоже, он переспал со всеми девушками в Смоланде. Или почти со всеми. Точно как Андерс Зорн, который, если верить истории, якобы настрогал пятьдесят пять не признанных им внебрачных детей за те часы, пока не занимался созданием картин.
— Пятьдесят пять только в приходах Орса и Гагнефс. Удача для Монссона, что у девиц сейчас имеются противозачаточные пилюли. Судя по всему, он ведь фактически успел сотворить только одного ребенка, — объяснил Торен.
83
— Третий раз, когда вы встретились? — спросила Хольт с прежним любопытством и со столь же дружелюбным и заинтересованным видом, что и более часу назад, когда она начала допрос. — Расскажи. Как все произошло?
По словам Монссона, Линда сама позвонила ему по номеру, который он ей дал, и, честно говоря, сильно его удивила. Это было на следующий день после дня ее рождения. Ей исполнилось восемнадцать накануне, и отец организовал большое празднество для нее и ее друзей в своей усадьбе. Сейчас она захотела устроить себе продолжение наедине с Бенгтом Монссоном.
— Что вы тогда подумали? — спросила Хольт.
— Честно говоря, на самом деле ужасно удивился, — сказал Монссон. — У меня и мысли не возникало позвонить ей, и ее звонок стал для меня полной неожиданностью.
— Что она сказала?
— Именно это было самое странное. Спросила, нельзя ли пригласить меня на ужин. Отпраздновать то, что она сегодня стала взрослой и совершеннолетней женщиной.
— И как ты воспринял ее идею?
— Ну, предложил разделить расходы пополам, — сказал Монссон.
— И как она отреагировала?
— Сказала, что я не должен даже думать об этом, поскольку не с ее матушкой я выйду в люди. Так вот заявила. Напрямую.
— Ты удивился, — констатировала Хольт.
— Это же было слишком откровенное заявление, — согласился Монссон. — Хотя относительно ее отца и его денег я ведь уже все знал. Мать Линды… Лотта то есть… рассказала мне. К тому же я побывал у него дома и, конечно, многое понял.
Потом они встретились. Поужинали в ресторане в Векшё, разговаривали.
— Кто тогда оплатил счет? — поинтересовалась Хольт с дружелюбной миной, потребовавшей немалых усилий с ее стороны.
— Да, Линда сделала это, — сказал Монссон и все еще выглядел удивленным. — Я действительно предлагал половину, но она уже приняла решение. Заявила также, что отныне является взрослой и самостоятельной женщиной и вполне может пригласить мужчину в ресторан, если считает нужным. Вдобавок сказала, что, по ее мнению, у нее гораздо больше денег, чем у меня, это же истинная правда, и мне пришлось согласиться. Мы говорим, значит, о девице, которой только исполнилось восемнадцать лет.