— Не помню.
— Какой яд применяли против мергов?
— Догадываюсь, «Ормадо».
Пишущая машинка в соседней комнате затрещала автоматными очередями, фиксируя допрос параллельно с магнитофоном. Лили внимательно читала появляющиеся на бумаге слова.
— Почему, кроме вас, никто, даже заведующий отделом Адриан Молокан и профессор Флор-Риель, не знал, что мерги каким-то образом избежали отравления?
— Майор Херувимо запретил мне говорить об этом.
— Вы заманили Херувимо, чтобы они…
Дин по натуре был благодушен, от хорошего отношения становился сентиментален до слез. Но следователь раздражал его, а в раздражении он бывал насмешлив и едок.
— Укусил его за лодыжку, — подсказал Дин.
— Вы отравили его, имитировав укус непонятного животного, — капитан держался с завидным спокойствием.
Сейчас Дин осознал грозящую ему опасность… По натуре он был нелюдим, при большом скоплении народа чувствовал себя хуже, чем в одиночестве. В силу своей замкнутости хотел, чтобы ему не мешали жить независимо. Однако его обаятельная Вероника была сверх меры наделена деятельной добротой, которая заставляла ее принимать к сердцу чужие беды и активно вмешиваться в них. И он, потакая ей, сам лез в разные истории. И вот к чему это привело.
— Доказательства существования мергов я вам предоставляю, — Дин достал свой миниатюрный фотоаппарат, нажал на кнопку. Оттуда выпало несколько небольших, как марки, фотографий.
— Вот они. Я их сфотографировал.
Гаецкий с недоверием взял фото, покрутил снимки, потом достал из стола лупу и начал внимательно рассматривать их.
— Детские игрушки…
— Живые существа!
— К вашему сведению, юриспруденция не считает фотографии бесспорным доказательством. Это может быть элементарный фотомонтаж.
Дин отметил, что какую-то искру о существовании мергов его снимки все же заронили в Гаецкого.
Кросьби вышел из штаба, где находился следственный отдел, и направился к автостоянке. Мрачное небо начало ронять на землю крупные капли дождя.
— Дин Кросьби, что я вижу? Вы, кажется, недовольны тем, что допрос не окончился арестом, — он увидел Лили.
— Наоборот, от радости я потерял голову и теперь не соображу, как добраться до дома.
— Если не боитесь за свою жизнь — садитесь.
Они сели в машину, не заметив, что из окна третьего этажа за ними наблюдает Гаецкий.
— Ведь вы живете в научном городке? — полувопросительно проговорила Лили.
— В третьем корпусе.
— Значит, вы холостяк, Дин Кросьби, и потенциальный жених, — она с нарочитым кокетством посмотрела на него и отжала педаль сцепления.
— Статистика утверждает, что проблема на базе не в женихах, а в невестах: одна на сто Дин с внутренним любопытством отметил, что его тянет к этой девушке. Было такое ощущение, что он давно знаком с ней и сегодняшняя беседа — органичное продолжение многих предыдущих — Вы меня покорили, рыцарь Кросьби. Не можете ли быть последовательным…
— Осторожно!
Они чуть не врезались во встречную машину. Но Лили отвернула в самый последний момент, и их обдало горячим ветром от промелькнувшей мимо металлической громадины.
И вообще Лили вела машину лихо, на высокой скорости; виртуозно обходила одних и разъезжалась с другими, закладывала на поворотах такие виражи, что Дина приплющивало к дверце или же он был вынужден судорожно держаться за ручку.
Вспышка молнии осветила Лили, и в ее больших темных глазах он вдруг увидел что-то до удивления знакомое. Это же глаза Вероники!
Боже мой!
Дин подумал, что именно эти глаза притягивали его к новой знакомой, и, видимо, они же вдохновляли в разговоре с ней. «Но она вульгарна и навязчива».
Он нарочито думал о качествах, которых в женщинах не переносил, пытался противиться своему влечению. Но это оказалось выше его сил.
«А может, эта Лили что-нибудь знает о Веронике?»
— Мне захотелось пригласить вас в кино. Или в дискотеку.
— В чем же дело?
— Только в вашем согласии.
— Считайте, что вы его получили.
— Я позвоню вам.
Остаток дня Дин провел в мучительных размышлениях: «Где искать Веронику?» Прежде всего сблизиться с Бентоном. Он должен что-то знать. Пришло время действовать.
Едва Дин закончил разговор со своим напарником Крэндлом и остался один, как в компьютерную заглянул Флор-Риель.
— Здравствуйте, Кросьби! Вы разрешите?
Обычная величавость сегодня изменила профессору. Был он явно взволнован, непривычно неуверен в себе и суетлив.
— Видите ли, у меня был капитан Гаецкий из следственного отдела.
От него я услышал потрясающие новости о мергах… Это невероятно!
— Разве не вы программировали их создание?
— Это игра природы, которая, боюсь, больше не повторится. А мы даже не успели раскрыть механизм работы отдельной нервной клетки и системы в целом, — ступив на больную для себя тему, Флор-Риель, как всегда, увлекся и говорил с Дином как со специалистом.
— Надеюсь, мы еще не раз увидим ваших мергов, можно записать их беседы… И попробовать расшифровать.
Флор-Риель помолчал, потом тихо обратился, к Дину:
— Скажите откровенно, неужели ультиматум на экране по поводу убийства Херувимо действительно набрали большеголовые?
— Ну вот, а говорили о феномене!
— Гаецкий беседовал со старшим оператором Крэндлом. Большеголовые не могут знать принципов программирования. И уж совсем невероятно, чтобы они каким-то неведомым образом, не прикасаясь к клавишам, набрали программу. Можно заранее запросить о чем-либо компьютер или заложить в него кое-что с условием, чтобы он дал ответ через определенное время… Следователь считает, что именно это вы и проделали, господин Кросьби!
У Дина появилась великолепная идея, он задорно спросил:
— А не хотите ли попробовать завязать с мергами непосредственный диалог?
— Даже так! Каким же образом?
— Через тот же компьютер, наберем на экране для них послание и будем ждать ответа.
— Вы действительно верите в это?
— Тогда ваш авторитет еще больше укрепится.
Флор-Риель нахмурился, медленно произнес:
— Хорошо. Я обдумаю ваше предложение и обговорю его с Молоканом.
Вскоре после ухода Флор-Риеля в компьютерной появился Берт Бентон. Молодой человек среднего роста, с изрытым оспой лицом и с толстым некрасивым носом, похожим на картошку. Довольно странная одежда: старая непонятного цвета спортивная куртка, скорее похожая на женскую кофту, грубые нечищеные ботинки… Бентон пользовался репутацией крупного ученого, и его небрежение к одежде, а также и к манерам, воспринималось как сопутствующее таланту чудачество. Однако злые языки поговаривали, что Бентон одевается так, чтобы привлечь к себе внимание.
— Доброе утро, господин Кросьби. Как вам работается в эту благодатную пору?
— А на небе сверкает вечерний Марс!
Приветствие Бентона, как и весь он, несло печать странности и неожиданности. Он слишком печется о том, чтобы все подчеркивало нестандартность личности, и потому его острые высказывания часто чередуются с шаблонными и попросту неумными репликами.
— Вашей логике трудно возражать, господин Кросьби.
— И не советую.
По натуре Кросьби был чутким и отзывчивым человеком. Тем более что он сам стремился сблизиться с Бентоном. Поэтому он умело поддерживал его игру в оригинальность:
— С вами легче общаться на теннисном корте, чем состязаться в пикировке, — продолжал Бентон.
— Мы можем осуществить это через полчаса. Я закругляюсь.
— Сколько слухов о большеголовых! — воскликнул Бентон. — Уже растрезвонили по всей базе.
У Дина возник четкий план. Для сближения с Бентоном рассказать ему все, но не сразу, а предварительно заинтересовав его, чтобы получить более высокую плату.
— Одно дело обывательские толки, а другое…
— Моя лаборатория тоже имеет дело с генетикой, и я, как и Флор-Риель, работаю под началом Молокана.
— Беседу о мергах мы продолжим в более подходящей обстановке.
Дин и Берт Бентон успели о многом поговорить, сыграли три сета и теперь сидели на тенистой лесной скамейке и продолжали обмениваться мыслями.
— Наука — двигатель прогресса, — говорит Берт. — Она преображает силуэты городов и облик планеты, она изменяет человека, делает его умнее, образованнее.
— Наука подавила религию. Рационализм заглушил добрые чувства, родственные, дружеские, супружеские связи.
Случай шел навстречу Дину. Поэтому сегодня он, пожалуй, впервые за все время пребывания на базе чувствовал себя так бодро и почти забыл об изнуряющем воздействии тропической жары.
— Богоискательство давно изжило себя.
— Наука, способствуя падению нравственности, делает наши руки все грязнее, все неразборчивее. Вот в чем суть.
— А по-моему, наоборот, наука требует от человека большей ответственности.
К ним подошла Лили.
— Вот где вы прячетесь, — набросилась она на Дина, но, поймав взгляд Берта, замешкалась. — Извините, господин Бентон. Я…
— Чего тебе? — резко спросил тот.
— Кросьби приглашал меня в кино и, видимо, забыл.
— В другой раз, — отрезал Бентон.
— Извините еще раз, — виновато произнесла Лили и, оглядываясь, пошла прочь.
— Я позвоню вам, Лили, — крикнул вдогонку ей растерявшийся Дин.
Потом обратился к собеседнику:
— Почему вы с красивой девушкой, как с прислугой…
— А она и есть прислуга… То есть была!
Дина осенила догадка.
— Была прозелиткой? — Он поднял брови.
— Извини. Я, кажется, сболтнул лишнее.
Дин промолчал, но ему захотелось как-то вытянуть из Берта новые, нужные ему сведения. И, как бы продолжая прерванный спор, он сказал:
— Ученые, высокообразованные люди, продали душу дьяволу. Честолюбие заставляет их изобретать немыслимые средства умерщвления… или надругательства над личностью. Проводить опыты над людьми…