— Работа в архиве, о которой вы мне говорили? Ну, как ваша книга? Подвигается?
— Понемногу.
Лионель заметил, что Жан Морейль был, как с ним часто случалось, рассеян, то есть в таком состоянии, когда ему ужасно трудно было сосредоточиться на чем-нибудь определенном. С тех пор, как граф де Праз начал изучать явления «переменного сознания», он вполне основательно искал причины задумчивости Жана Морейля в смутной и мучительной тревоге, которую ему причиняла другая «Личность». Если бы он присутствовал в лавке при разговоре супругов Лефевр, то дальнейшее еще больше убедило бы его в этом.
— Невесело? — спросил Лионель. — Черные тучи?
— Ба! У кого нет забот?
— Вы не нашли того, что искали?
— И да, и нет... — сказал Жан Морейль. — Пожалуйста, вот папиросы. Хотите книжку? Вон там записки о верховой езде Сен-Фаля с эскизами…
— Давайте, давайте, — согласился Лионель.
Жан Морейль вытянул вверх руку, стараясь достать том, находившийся в шкафу на самой верхней полке. При этом движении широкий рукав пижамы спустился до локтя… И Лионель заметил татуированную змею на руке Морейля. Последний сейчас же увидел, что Лионель заметил змею, и счел бесполезным скрывать ее.
— Черт возьми! — сказал он, бледнея. — Вы узнали мою тайну…
— Какую именно? — воскликнул Лионель игривым тоном. — Вот эту татуировку? Я ведь не Жильберта, я не испугаюсь.
— Один японский художник захотел как-то показать свое искусство во время моего кругосветного путешествия…
— Давно?
— Мне было семнадцать лет Тогда это было в моде. А теперь я нахожу, что это идиотство, и если бы я мог тогда предвидеть, что моя невеста будет ненавидеть змей… Я вас прошу об одной услуге…
— Какой? Согласен наперед.
— Я вас прошу не говорить Жильберте об этой неприятной татуировке. По крайней мере до тех пор, пока я не уничтожу ее; это дело хирурга, эти маленькие операции производятся очень легко.
— Понятно! Понятно! Я ничего не скажу! Но чего вы ждете? Давно надо было освободиться от этого. Ведь вы знаете, что Жильберта не выносит змей…
— Я надеялся, что вылечу ее от этого. Я рассчитывал, что мне удастся прогнать у нее этот страх раньше чем через месяц…
— Каким образом?
— Я был уверен, что найду змею Люверси живой или мертвой. Я вбил себе в голову эту мысль. И вот…
Лионель слушал его с напряженным вниманием:
— И вот?
— Я чувствую, что совершенно не в силах выполнить эту задачу. Не знаю, почему. Она мне надоела… Она мне противна. Словом, хоть я и знаю вполне определенно, что змея издохла, я отказываюсь найти доказательства этого, что, впрочем, нелегко сделать…
— Издохла, это очевидно, — заявил Лионель.
— Я постараюсь, чтобы Жильберта разделила со мной эту уверенность. Но большего вы от меня не должны требовать.
— Странно! — удивился Лионель, который старался скрыть смятение своих чувств. — Странно! Вы — человек ключей и ламп!..
— Да, действительно, странно… Я не могу этого объяснить. Я подчиняюсь этому, вот и все. Впервые в жизни такое отвращение мешает мне удовлетворить мое желание… Не будем больше говорить об этом.
— Рассчитывайте на меня. Я молчу — сказал Лионель. — И разрешите мне, — продолжал он, — пожалеть о том, что эта история в Люверси все еще остается предметом ужаса для Жильберты (для одной Жильберты). Ибо, не правда ли, вы сами, как и мы все, за исключением одной Жильберты, говорим змеи больше нет! И я не думаю, чтобы в этой трагедии были какие-нибудь таинственные осложнения… Вы этого тоже не думаете?
— Нет нет, я этого не думаю! — сказал с силой Жан Морейль.
— Жильберта была очень взволнована одним разговором… Вы ей рассказывали об укротителях змей… Она на одну минуту допустила мысль, что какой-нибудь преступник… мог направить змею… в комнату моей бедной тети…
— Фантастическая мысль, которую я постараюсь рассеять, потому что мы имеем все — слышите — все доказательства того, что никто в ту ночь не подходил к этой комнате, закрытой герметически, если не считать двух «сердечек» в ставнях. Все, не правда ли?
— Все, совершенно верно, — миролюбиво повторил Лионель. — Или придется допустить существование сверхъестественной бесшумной особы, которая направила бы змею, не производя ни малейшего шороха, то есть, вернее, никакого шороха…
— Не станем терять время на поиски вчерашнего дня. Примем факты во всей их простоте.
— Однако, — упорно настаивал Лионель, — эти самые факты, при всей их простоте, пугают вас…
— Не будем преувеличивать! Это дело внушает мне…только отвращение, больше ничего…
«Гм!» — подумал Лионель и сказал вслух:
— Во время вашего путешествия по Индии вы, кажется, сами научились укрощать змей…
— Это очень несложно.
Но за этим наступило молчание, во время которого Лионель, окутывая себя синим благоухающим дымом английской сигары, сделал вид, что рассматривал книжки в шкафу. Вдруг он легкомысленно и беспечно спросил:
— Вы никогда не были в Люверси?
Ответа не последовало, и он, быстро сделав полуоборот, воскликнул:
— А? Вы опять в стране мечтаний?.. Слушайте, Морейль!..
Он решил не повторять своего вопроса относительно Люверси: повторение подчеркнуло бы значение этого вопроса. Ответ, впрочем, был известен. Конечно, это будет: «нет». И, действительно, если даже Жан Морейль и был в долине Шеврез под видом Ужа-Фредди, он не мог помнить об этом. Эти ночи могли оставить в его душе лишь неуловимый след, подобный остаткам тех кошмаров, о которых не знаешь, снились они когда-нибудь или ты их сам вообразил…
— Мы опоздаем, — отрезал неожиданно Жан Морейль. — Мы поговорим еще об этом. Я побегу одеваться… Простите…
— Пожалуйста! — сказал Лионель.
Глава XIV. Маккиавелистический проект
Когда Жан Морейль и Лионель де Праз вышли из такси у ворот особняка в Нейли, прием гостей еще не начался. Мадам де Праз делала последние приготовления. Жильберта, собравшая вокруг пианино негров джаз-банда, отчаянно забавлялась тем, что исполняла свою партию в последнем модном шлягере. Этот бесенок, эта нимфа, розовая от счастья, пела и играла, почти подплясывала на своей табуретке в такт сногсшибательной американской песне, в то время как вокруг нее пять черных рож сияли от радости, заражая весельем других.
Лионель и Жан Морейль боялись прервать пленительную какофонию. Жан Морейль смотрел на эту сцену с удовольствием. Лионель, схватив в объятия терракотовый бюст, пустился в дикую пляску со своей импровизированной танцовщицей.
Все окончилось всеобщим гомерическим хохотом. Мадам де Праз высунула свое водянистое лицо.
— Жильберта!
— Я! — ответила девушка.
Мадам де Праз взяла под руку с одной стороны Жильберту, с другой — Жана Морейля и увлекла их в соседнюю гостиную.
— Дети мои, мне придется с вами поссориться… Жильберта мне сказала, что вы назначили день вашей свадьбы на второе июня. Но ведь это неразумно! Слишком рано! Ведь я не успею все приготовить! Вы не знаете, что это значит! Дайте мне, по крайней мере, хоть еще две недели! Ну, скажем, до 25 июня, согласны?.. Доставьте мне это удовольствие!
Она удержала в своей руке руку Жильберты, которая высвободила ее с гневной гримаской:
— Нет, тетя, это будет второго июня!
Мадам де Праз взглянула на смущенного Жана Морейля.
— Второго июня я не могу! — простонала графиня. — Или все будет неудачно! Эта свадьба должна быть необыкновенно удачной. Я за это отвечаю. И она будет такой, я этого хочу!
— Удачно или неудачно, а это будет второго июня! — упорствовала Жильберта.
— 25 июня, — заметил Жан Морейль, — неудобно… Мы предпочитаем второе, мадам.
Мадам де Праз настаивала на своем:
— Вы неразумны и просто недобры ко мне. Я у вас прошу всего две недели…
— Да ведь я же свободна, наконец! — воскликнула Жильберта язвительным тоном.
Жан Морейль сделал умиротворяющий жест. Но мадам де Праз встала на дыбы.
— Свободна?.. Ты совершенно забываешь о том, что эти две недели я могу у тебя потребовать. Я могу отсрочить твое венчание на сколько я хочу…
Жильберта прошептала:
— Вы это способны сделать, тетя?
— Полно, полно, прошу тебя! — вмешался Жан Морейль.
— Конечно, нет, я этого не сделаю! — сказала мадам де Праз, вдруг смягчившись. — Но ты говоришь со мной так резко… Подойди, я поцелую тебя, детка! О, не плачь, не плачь, только не плачь!.. Слушай, слушай, Жильберта, если хочешь, мы с тобой заключим договор… Ты знаешь, как мне хочется, чтобы ты вернулась в Люверси. Ну вот, сделай над собой усилие, побори свое болезненное предубеждение, обещай мне поехать туда… Мне так хотелось бы отпраздновать твою свадьбу именно там! Это было бы так хорошо, так посемейному! В Люверси ты у себя дома… Там покоится твоя мать… И это так близко от Парижа, у нас будет много гостей… Согласись хотя бы только сделать попытку… Поедем в Люверси на этой неделе, Жильберта, и я соглашусь на второе июня!
При первых словах мадам де Праз Жан Морейль вздрогнул. Однако он выслушал ее до конца с дружеской улыбкой на лице.
— Я не согласен на то, чтобы Жильберта насиловала себя… — начал он.
— Вы клянетесь мне, — сказала Жильберта тетке, — вы клянетесь мне в том, что, если я поеду в Люверси, больше не будет разговоров об отсрочке венчания?
— Клянусь! — заявила графиня с нежном материнским выражением в голосе. — У меня от этого прибавится работы, но я, по крайней мере, получу удовлетворение, что исполнила свой долг в отношении Люверси… Твоя мать всегда думала, что ты повенчаешься там…
— О, венчаться там! Нет, ни за что! Я только поеду туда, потому что вы этого требуете. Но только один раз, один-единственный!
— Ба! Больше мне ничего и не надо. Только первый шаг труден. Ты, может быть, сама решишь поселиться там недельки на две…
— На это даже не рассчитывайте!
— Поедем в четверг, согласны?.. Месье Морейль… А! Месье Морейль уже на луне… В четверг, в Лювер