Салли и сама улыбнулась. Но тут ей пришла в голову одна мысль.
– Возможно, вы слышали о компании «Полярная звезда»…
– «Полярная звезда»? Ну, как же – это у нас, в Барроу. «Полярная звезда» – так, кажется. Что-то с железными дорогами связано, но точно не знаю. Кажется, у них были какие-то неприятности с профсоюзами. А может, и нет. Я вам скажу, кто точно знает: одна наша леди живет на Масвелл-хилл… Вот только где это? Может, в Лондоне? Думаю, в Лондоне! Я вам ее адрес напишу. Она была учительницей у нас в воскресной школе, а потом замуж вышла и сюда переехала. Ее брат работал на «Полярную звезду», или на фирму, которую «Полярная звезда» купила. Она вам больше расскажет. Зовут ее миссис Седдон. Вот – дом 27, Кромвель-гарденс, Масвелл-хилл. Передайте ей от меня привет, хорошо? И скажите, что я сама непременно приеду ее повидать, как только в колледж устроюсь…
«Ну, наконец-то, – подумала Салли. – Кажется, мне улыбнулась удача».
– Дайте знать, если понадобится еще консультация, – сказала она мисс Льюис на прощание. – И успехов с учительством!
Рабочий день подошел к концу, офис был заперт, а Салли задержалась на крыльце, прикидывая, не отправиться ли прямо сейчас в Масвелл-хилл, или все-таки лучше написать письмо. Там-то ее и увидел Джим.
– Сэл! Как насчет поразвлечься? Ты же не собираешься просто пойти домой?
– Гм… И как же мы будем развлекаться?
– Пойдем в мюзик-холл. Маккиннон опять влип, и мы с Фредом собираемся присмотреть за ним.
Они вместе пробирались сквозь вечернюю толпу, состоявшую из клерков в котелках, конторских мальчишек, газетчиков, подметальщиков. По дороге Джим рассказал про записку Изабель. Возле мясной лавки пришлось подождать, пока дорога освободится и можно будет перейти. Там-то, в облаках пахучего пара и теплом свете фонарей, Салли вдруг увидела того Джима, с которым познакомилась шесть лет назад: нечесаного, перепачканного чернилами мальчишку (он сам тогда служил в конторе), веселого и задиристого, как воробей, – и рассмеялась.
– Развлекаться, значит? – сказала она. – Да, черт побери! Вперед!
Чака тоже проникся их настроением и завилял хвостом.
Салли отправилась домой, переоделась, и в половине восьмого встретилась с Джимом и Фредериком в очереди у дверей Королевского мюзик-холла. Фредерик был в вечернем костюме, с тростью. Салли поцеловала его, очень его этим удивив.
– Игра определенно стоила свеч, – заметил он. – Что у нас в программе, Джим?
Тот как раз изучал афишу на тумбе у входа.
– Судя по всему, Маккиннон у нас теперь Великий Мефисто, – негромко сообщил он, вернувшись на свое место в очереди. – Вряд ли он выступает с Венгерской женской велосипедной труппой мадам Тароши или скрывается под маской сеньора Амброзио Чавеса – Бескостного феномена…
– Интересно, чем женский велосипед отличается от других, – задумчиво сказал Фредерик. – Партер или галерка? Наверное, лучше сесть поближе к сцене – вдруг понадобится срочно на нее подняться, как думаете?
– Быстро с галерки тут не спустишься, – сказал Джим. – Надо пробраться вперед. Вот только тогда мы не сможем высматривать этого Саквилля среди публики.
Двери открылись, и публика хлынула в пышное фойе, где газовый свет играл на стекле, позолоте и красном дереве. Заплатив по шиллингу и шесть пенсов за места в конце первого ряда, они уселись и сквозь завесу табачного дыма стали наблюдать, как музыканты занимают места в оркестровой яме и настраивают инструменты. Время от времени Джим начинал вертеться, оглядывая зрительный зал.
– Все дело в том, – проворчал он наконец, – что мы не знаем, что ищем. Вряд ли они придут с плакатами на шее.
– А как же те парни, которых ты видел, когда вытаскивал Маккиннона из «Британии»? – спросил Фредерик.
– Понимаешь, Фред, тут народу слишком много. Они с тем же успехом могут оказаться и за сценой… Правда, я так не думаю. Тут хороший парень на охране стоит. Думаю, они нападут из зала. Если вообще нападут.
Между тем взгляд Салли, которая тоже озиралась по сторонам, упал на ложи на другой стороне зала. Их там было штук шесть, и четыре из них были темными, зато в одной из освещенных сидело трое мужчин – и один из них сейчас смотрел прямо на нее в театральный бинокль.
Встретив ее взгляд, он отвел бинокль в сторону, улыбнулся и слегка поклонился. Очки в золотой оправе поймали отсвет бра.
– Мистер Уиндлшем, – прошептала она и невольно опустила глаза.
– Кто такой? – заинтересовался Фредерик.
– Секретарь мистера Беллмана. Вон в той ложе, второй с краю. Он меня видел. Что будем делать?
– Значит, игра у нас общая, – Фред повернулся и посмотрел вверх. – Прятаться смысла нет, он видел нас вместе. С ним в ложе еще один человек… нет, двое. Джим, можешь посмотреть?
Джим вытянул шею, но через некоторое время помотал головой.
– Нет, они держатся в тени. Тот, что пониже, возможно, был тогда у Маккиннона в гримерной, но поклясться не могу. Вот черт! Пойду, пожалуй, запру их в ложе, как тогда… но они ведь все равно заметят, что я к ним подбираюсь.
Фредерик приветливо помахал сидящим в ложе и снова отвернулся к сцене: шум в оркестровой яме стих, представление вот-вот должно было начаться.
– Они нас видят, зато мы ближе к сцене, – сказал он. – Джим, если начнется заварушка, мы с тобой сможем их задержать, а Салли займется Маккинноном. Кастет взял?
Джим кивнул.
– Вон та дверь сбоку ведет прямо в кулисы. Скверное они место выбрали для засады. Зато преимущество на нашей стороне.
– Если только у них нет сообщников за кулисами, – заметила Салли.
Их беседа была прервана громом цимбал и ударом в большой барабан: больше на первом ряду расслышать было ничего нельзя. Джим каждые несколько секунд бросал взгляд на ложу противника, а Фредерик увлекся представлением.
Венгерская женская велосипедная труппа мадам Тароши выкатилась на сцену и укатилась обратно, а за ней мисс Элейн Бэгвелл (сопрано), «Ваш портрет с быстротой молнии» и мистер Джексон Синнотт (комические и патриотические куплеты). Трое мужчин в ложе не шевелились. Салли тоже один раз посмотрела вверх и обнаружила, что доброжелательный и любопытный взгляд мистера Уиндлшема (золотые очки все так же поблескивали) по-прежнему устремлен на нее. Она почувствовала себя голой, повернулась к нему спиной и сделала вид, что ей до него нет никакого дела.
Наконец конферансье объявил Великого Мефисто. Прозвучала барабанная дробь. Левая рука дирижера велела роялю взять басовый аккорд, а правая повергла струнную группу в благоговейный трепет, после чего взлетел занавес, сопровождаемый очередной россыпью цимбал. Фред и Салли выпрямились в креслах.
Посреди сцены появилась стройная фигура в черном фраке и белом галстуке. И в белой маске. Салли никогда в жизни не видела Маккиннона, но сразу же поняла, что это он – и не только потому, что Джим напрягся, как пружина, слева от нее и прошептал: «Вот он, стервец!»
Зато Фредерик справа как всегда был совершенно спокоен. Салли увидела на его лице выражение детского удовольствия и невольно улыбнулась в ответ. Фред подмигнул ей, и тут начался номер.
Маккиннон мог быть кем угодно, но в первую очередь он был великим артистом. Маска оказалась не только способом скрыть личность, но и важной частью того, что он делал на сцене – не менее важной, чем набеленное лицо, с которым он выступал раньше. Он не говорил ни слова, и атмосфера в зале стала совершенно зловещей, и множество трюков с ножами и шпагами, которые все время что-то резали, протыкали, отсекали, только усиливали ее. Пластика, пантомима и гипнотическая, лишенная всякого выражения маска усиливали ощущение опасности и ужаса. Только что веселившаяся публика умолкла, но это был не протест или отвращение. Зрители были объяты благоговейным ужасом. Это касалось и Салли. Что и говорить, Маккиннон был мастером своего дела.
Некоторое время они смотрели на сцену, не в силах отвести взгляд, потом Джим все-таки посмотрел на ложу – и принялся трясти Салли за рукав.
– Они ушли! – прошипел он ей на ухо.
Она встревоженно обернулась: ложа и правда опустела. Джим выругался. Фред наконец оторвался от сцены.
– А они соображают лучше нас, – вполголоса заметил он. – Черт, наверняка они уже за сценой. Джим, как только закончится номер, мы должны…
Однако у артиста был припрятан козырь в рукаве. Музыка оборвалась, фокусник высоко поднял руки и встряхнул кистями. Два мерцающих алых полотнища хлынули из манжет и, струясь, упали до самого пола, будто потоки крови.
Свет на сцене погас, весь, кроме тонкого луча, падавшего на фокусника. В зале царила гробовая тишина. Маг подошел к рампе.
– Леди и джентльмены, – произнес он. Это были первые его слова за весь вечер.
Голос у него оказался легким и мелодичным… но он звучал из-под маски, и это придавало ему тревожащую таинственность, словно это был глас божества в древнем храме.
Оркестр молчал. Никто не шевелился. Весь театр затаил дыхание.
– Под этим шелком скрыты два величайших сокровища, – продолжал он. – В одной руке у меня драгоценный камень, бесценный и старинный изумруд, а в другой – нож.
Трепет пробежал по залу.
– Жизнь и смерть, – ровно, гипнотическим голосом говорил Маккиннон. – Изумруд подарит своему владельцу, если тот пожелает его продать, целую жизнь в богатстве и роскоши. Кинжал вонзится в его сердце, даруя смерть. Один из этих подарков, – и только один! – я преподнесу человеку, которому хватит смелости ответить на простой вопрос. Правильный ответ принесет ему изумруд, неправильный – удар ножом. Но сначала взгляните на них.
Он встряхнул левой рукой. Шелк, трепеща и шелестя, стек на пол: из-под него сверкнуло темно-зеленое пламя – это был изумруд размером с куриное яйцо, мерцающий светом, который будто пробивался сквозь толщу воды. Зрители ахнули. Фокусник осторожно положил камень на маленький столик, покрытый черным бархатом.
Затем тряхнул правой рукой, и зрители увидели холодный блеск шестидюймового стального клинка. Фокусник поднял его над полом, взмахнул свободной рукой, и все увидели, что в кончиках его пальцев появился белый носовой платок.