ю и заказал особенный костюм. У фокусников много дополнительных карманов, спрятанных под фалдами фрака и в разных других местах. Как только я его увидела, я… Вы когда-нибудь любили, мисс Локхарт?
– Я… Значит, вы влюбились в него, мисс Мередит?
– Да. Навсегда. Я… пыталась сопротивляться. На что мне было надеяться? Но он… он поощрял меня. Мы несколько раз встречались. Он сказал, что я единственная на всем свете, с кем он может поговорить. Даже тогда он был в опасности. Ему приходилось все время менять адрес – враги постоянно его преследовали. И он не мог долго оставаться на одном месте…
– Что это были за враги?
– Он мне не говорил. Не хотел подвергать опасности. Думаю, он и сам что-то ко мне чувствовал… хотя бы чуть-чуть. Писал мне каждую неделю. Я сохранила все его письма. Они у меня с собой…
Она указала на жестяную шкатулку, стоявшую рядом с ней на полу.
– Он упоминал человека по фамилии Беллман? Или некоего лорда Уитэма?
– Кажется, нет… Нет.
– Что у него были за неприятности, как вы думаете?
– Иногда он намекал, что это как-то связано с наследством. Я думала, что он, возможно, наследник какого-нибудь большого поместья, и его обманом лишили законных прав. Но для него существовало только искусство. Он действительно артист. Боже, какой артист! Вы видели его на сцене? Он настоящий художник, вы согласны?
– Да, – Салли кивнула. – Это так. А он когда-нибудь говорил о своих родителях, о детстве?
– Ни разу. Словно навеки похоронил эту часть своей жизни. Все остальное было отдано искусству – каждый миг, каждая мысль. Я знала, что никогда… никогда не смогу принадлежать ему. – Говорить ей было слишком трудно, она ломала руки и не поднимала взгляда. – Но я понимала, что и никто другой не сможет. Он настоящий гений, мисс Локхарт. Если бы я могла хоть чем-то быть ему полезна… Я бы с радостью умерла ради него, а вместо этого я его предала.
Горе сломило ее: упав на спинку кресла, она разразилась рыданиями, спрятав лицо в ладонях. Чака удивленно поднял голову и тихо заскулил; Салли пришлось погладить его по голове, он успокоился и лег.
Салли опустилась на колени у кресла Изабель и обняла девушку за плечи.
– Расскажите мне, как вы его предали, – мягко сказала она. – Мы сможем помочь ему, только если будем знать всё. Уверена, вы сделали это не по своей воле. Кто-то заставил вас обманом или силой, так ведь?
Постепенно, с перерывами на рыдания, Изабель рассказала о Харрисе и Саквилле, которые уничтожили все плоды ее трудов. У Салли мороз побежал по коже: она слишком хорошо представляла, каково это – когда дело твоей жизни уничтожают у тебя на глазах.
– Я им не сказала, не сказала… Они могли бы пытать меня, и я бы ничего не сказала… Но они нашли мои письма…
Она вцепилась в свою жестяную шкатулку, прижала к груди, принялась раскачиваться взад и вперед, словно мать с умирающим ребенком на руках. Это было невыносимо… А холодный голосок в голове Салли зудел: «А ты когда-нибудь ТАК любила?»
Она постаралась прогнать его подальше, обняла Изабель и ласково ее встряхнула.
– Послушайте, – сказала она. – Думаю, я знаю, кто послал тех двоих. Его зовут Уиндлшем, он секретарь одного финансиста, Акселя Беллмана. Он был там, этот Уиндлшем – в мюзик-холле, вместе с головорезами. Джим и еще один мой друг, мистер Гарланд, сражались с ними и победили. Я говорила с Маккинноном, но он не слишком много мне сказал. Вы знаете, где он теперь живет?
Изабель покачала головой.
– Он в безопасности? Он не ранен?
– В полной безопасности.
– О, хвала небесам! Хвала небесам! Но почему они все на него ополчились, мисс Локхарт? Чего они хотят?
– Хотела бы я знать. Теперь вот что… Домой вам нельзя, там вам больше делать нечего. Почему бы вам…
– Хозяйка все равно велела мне убираться, – тихо сказала Изабель. – Я ее не виню. Но мне некуда идти, мисс Локхарт. Прошлой ночью я спала на улице. Не думаю, что…
Она закрыла глаза и склонила голову.
– Тут для вас найдется комната. Миссис Моллой устроит вас на ночлег по соседству. И не спорьте! Это не благотворительность – мне действительно нужна ваша помощь. Мы примерно одного размера: подыщем вам что-нибудь из одежды… а какие ужины готовит миссис Моллой, вы даже не представляете! Нет, благодарить меня совершенно не за что. У меня пока что есть дом. И бизнес…
Интересно, как долго они еще у меня будут, подумала Салли. Угрозы Беллмана напугали ее больше, чем она была готова признать… Это зло и сейчас скрывалось там, снаружи, во тьме. И мисс Мередит – живое доказательство того, что Беллман слов на ветер не бросает.
Девушки занялись посудой, углем для растопки и ночными сорочками, и мрачные мысли на время отступили. Но потом на огонек заглянул Фредерик, принеся новости о Нелли Бадд, и тревога тут же вернулась.
Изабель уже была в постели, и Салли этому только порадовалась. Фред сидел у камина с чашкой кофе. Итак, миссис Бадд находилась в больнице, все еще без сознания. Ее крепко ударили палкой по голове, и доктора боялись, не раздроблен ли череп. Что ж, за ней хотя бы присмотрят… Увы, говорить о том, поправится ли она, и когда, еще слишком рано. Фред купил цветы на тумбочку у ее кровати и оставил врачу информацию о себе. Родственников у миссис Бадд тут не было, а где искать сестру миссис Бадд (как ее там зовут? Джесси Саксон?) – никому не известно.
Когда Салли рассказала ему о визите двух джентльменов к Изабель Мередит, он лишь кивнул, будто ожидал чего-то в этом роде. Общий долг Харриса и Саквилля рос на глазах: Фред уже предвкушал, как потребует уплатить по счету.
Некоторое время он сидел молча, угрюмо глядя в огонь и время от времени вороша угли концом трости.
– Салли, – сказал он наконец, – может, переедешь к нам, на Бёртон-стрит?
Она выпрямилась.
– Мы с тобой уже это обсуждали, Фред. Мой ответ – нет. В любом случае…
– Это был не тот вопрос, Салли. Я больше не прошу тебя стать моей женой – об этом можешь забыть. Я думаю о Нелли Бадд. Если женщин, связанных с этим делом, бьют по голове, я хочу, чтобы ты была поближе ко мне, вот и все. Тебе будет гораздо безопаснее на Бёртон-стрит, и к тому же…
– Спасибо, я и здесь в полной безопасности, – перебила его Салли. – У меня есть Чака и заряженный пистолет. Меня не нужно сажать в башню и охранять.
Она ненавидела себя за этот тон – раздраженный, занудный и самодовольный. Еще даже не открыв рот, она уже знала, что будет дальше, – и боялась. Но остановиться не могла.
– Не глупи, – отрезал Фредерик и тоже выпрямился. – Я говорю не о том, чтобы стеречь тебя как чертову принцессу из сказки. Твоя жизнь в опасности. Само собой, ты можешь работать и ходить, куда хочешь, и у тебя есть собака, и ты со связанными за спиной руками выбьешь пулей сигарету у мухи изо рта…
– Меня твой сарказм не впечатляет. Если больше тебе сказать нечего…
– Что ж, тогда послушай голос разума. Эти люди почти убили Нелли Бадд. Возможно, им это даже удалось. Они уничтожили бизнес мисс Как-ее-там. Ты правда думаешь, что они не заинтересуются тобой – особенно после взбучки, которую мы им устроили? Бог ты мой, женщина, да они будут просто счастливы! Беллман уже угрожал тебе…
– Я могу сама себя защитить, – твердо сказала она. – И мне точно не требуется твое разрешение, чтобы работать и ходить, куда вздумается, как ты изволил выразиться…
– И вовсе я не это имел в виду. Я такого не думал и не говорил. И если ты нарочно искажаешь мои слова…
– Я ничего не искажаю и все понимаю правильно! Я отлично знаю, что ты на самом деле имел в виду…
– Ничего ты не знаешь! Иначе не стала бы говорить об этом в таком тоне…
От их воплей проснулся Чака. Он перевернулся на брюхо, поднял голову, посмотрел на Фредерика и тихо зарычал. Салли машинально погладила его по голове.
– Вряд ли ты понимаешь, как звучат твои слова, – сказала она уже тише, глядя не на него, а в огонь, и чувствуя, как горькое упрямство заковывает ее в броню. – По-твоему, меня нужно защищать и нянчиться со мной. Я не такая, Фред. А ты в упор этого не видишь… и я задаюсь вопросом, а видишь ли ты меня вообще?
– Ты считаешь меня болваном, – процедил он, и на этот раз в его голосе звучала настоящая ненависть. – В глубине души ты думаешь, что я ничем не отличаюсь от других мужчин. Нет, мало того! Дело не только в мужчинах. Ты думаешь, что я такой же, как все, – мужчины, женщины, не важно. Есть только ты – и все остальные, и все мы тебя недостойны…
– Неправда!
– Еще как правда.
– Я серьезно отношусь к своей работе, и мне не свойственны легкомыслие и игривость, но разве это значит, что я смотрю на тебя свысока?
– Да, все время. Все время! Ты хоть представляешь, Салли, какая ты неприятная особа? В лучшие свои моменты ты просто великолепна, и я очень тебя за это любил. А в худшие ты всего лишь самодовольная, лицемерная, снисходительная стерва.
– Я – снисходительная?!
– Да ты сама себя послушай! Я предлагаю тебе помощь, как равный равному, проявляю заботу и уважение… Да, из самой искренней приязни, а ты бросаешь мне их обратно в лицо! И если это не гордыня…
– Ты сейчас не обо мне говоришь. Ты говоришь о какой-то своей глупой фантазии на мой счет. Повзрослей уже, наконец, Фредерик!
Его лицо изменилось. Выражение, которому трудно было подобрать определение, мелькнуло в его глазах и исчезло, как будто в душе у него что-то умерло. Она в ужасе протянула к нему руку, но было слишком поздно.
– Мы доведем до конца это дело, – спокойно произнес он, вставая и беря трость. – И на этом, я думаю, поставим точку.
Она тоже встала, шагнула к нему, но он развернулся и ушел, ни слова не говоря и даже не взглянув на нее.
В тот же вечер, когда Салли смотрела на пепел в своем камине и поминутно бралась за новое письмо Фредерику, но тут же понимала, что перенести слова на бумагу ничуть не проще, чем произнести их, а потом, отчаявшись, бросила это занятие, уронила голову на руки и разрыдалась… Когда Фредерик марал страницу за страницей рассуждениями, догадками и версиями, рвал и принимался возиться с новенькой американской камерой, но тут же выходил из себя и швырял ни в чем не повинную технику в угол… Когда Уэбстер Гарланд с Чарльзом Бертрамом курили и пили виски, и говорили о светотени, желатине, коллодии, калотипиях, затворных механизмах и бумажных негативах… Когда Джим, морщась от боли и изнывая от любви, путался в партитуре, тянул не за те веревки, ронял лестницы и, глядя невидящими глазами перед собой, безропотно сносил потоки брани, которыми обливал его распорядитель сцены… Когда Нелли Бадд лежала без чувств на узкой больничной койке, а рядом стояли цветы, принесенные Фредериком… Когда леди Мэри, молчаливая, совершенная и несчастная, пыталась дожить до конца бесконечного званого ужина… Когда Чаке снились Салли и охота, и снова Салли, и кролики, и Салли… – в это самое время некий мужчина постучал в некую дверь в Сохо и стал ждать, когда его впустят.