– Вы не могли бы перевезти их к мистеру Темплу? Здесь для них места нет, а Беллман теперь знает, где я живу, так что там тоже небезопасно.
– Прямо сейчас я намерен принять ванну, – ответил Фредерик, – потом что-нибудь съем, а уж потом отвезу их, куда только твоя душенька пожелает. А пока буду есть, расскажу, что мне удалось выяснить на севере. Учтите, вы от меня ни слова не дождетесь, пока мне в желудок не попадет какая-нибудь пища. А, нет, впрочем, – дождетесь. Джим, мы должны срочно найти Маккиннона.
А Салли как-то изменилась, думал Фредерик, бреясь. Гибель Чаки не просто потрясла ее, она в ней что-то изменила. Что-то в глазах, в улыбке… Не совсем понятно, где именно появилось это новое выражение – но оно трогало его до глубины души. Когда она пришла, белая, как бумага, с потемневшими глазами… – он впервые в жизни видел ее такой беспомощной, перепуганной, нуждающейся в нем. И то, как она к нему прильнула… Да, все меняется.
За обедом он рассказал про Генри Ватермана и паровую пушку; Салли добавила к этому свои новости из Патентной библиотеки. Уэбстер пришел из студии, услышал, о чем они толкуют, и тоже сел послушать.
– Так что там случилось? – спросил он. – Ну-ка, подведите итог.
– Беллман и Норденфельс поехали в Россию, – начала Салли. – Норденфельс придумал эту пушку и запатентовал ее там, но построить ее в России они не могли, потому что у них не было для этого ни заводов, ни оборудования. Им было нужно предприятие с большим опытом железнодорожного строительства.
– Потом они поссорились, – вступил Фредерик. – Не знаю, по какому поводу, да это и неважно. Беллман убил Норденфельса и украл чертежи его пушки, потом приехал сюда, в Англию, и выдумал изобретателя по фамилии Хопкинсон.
– А изобретение запатентовал на свое собственное имя, – подхватила Салли. – А еще у него должны быть русские деньги.
– Это почему? – заинтересовался Уэбстер.
– Когда его спичечное производство рухнуло, он остался ни с чем. Зато когда он приехал сюда в 1873 году, денег у него было уже пруд пруди. Это просто догадка, понятное дело, но я полагаю, его субсидирует русское правительство. Они хотят получить паровую пушку, и хотят, чтобы он довел дело до конца. Все остальные его предприятия – перевозки, скупка компаний и распродажа их активов – все это просто хобби. Главное здесь – паровая пушка. Но я ума не приложу, кто отважится пустить такое оружие в ход.
– Уверен, любой военачальник отдал бы за нее правую руку, – вставил Уэбстер.
Салли покачала головой, и Фредерик улыбнулся, узнавая Салли-великого-стратега.
– Начнем с того, что пользоваться ею можно только там, где есть железная дорога. И вряд ли можно ожидать, что враг будет любезно ждать, пока твои инженеры проложат полотно до нужного места. К тому же, если я все правильно поняла, у нее только бортовой огонь.
– Так описывал ее мистер Ватерман, – кивнул Фредерик.
– В таком случае железная дорога должна пройти прямо посреди вражеских позиций… ну, или параллельно им, и тогда половина огневой мощи будет обращена на твои собственные боевые порядки.
– Понимаю, о чем ты, – согласился Уэбстер. – Это и правда нелепо.
– Это только если использовать ее как тактическое оружие. Но, возможно, она не для этого…
– То есть, она не предназначена для ведения боя? Но тогда для чего она, черт побери, вообще нужна?
– Представь, что ты – правитель некой страны, – задумчиво сказала Салли. – И не доверяешь своему народу. Ты боишься, что назревает революция. Пока у тебя есть железнодорожные линии во все основные города и порты, и много паровых пушек, ты можешь чувствовать себя в полной безопасности. Это идеальное оружие для таких задач. Оно не для врагов – оно для твоего собственного населения. Господи, это и правда чистое зло!
Несколько секунд все молчали.
– Кажись, ты ее раскусила, Сэл, – высказался, наконец, Джим. – Теперь вопрос: собираешься ты сюда переезжать или нет? Они знают, что ты жива, а когда поймут, что ты сперла бумаги обратно, так и совсем взбесятся. Я бы, например, точно взбесился. И ей бы тоже стоило съехать. Мисс Мередит, я имею в виду. У нас места на всех хватит.
– Да, – сказала Салли, – думаю, пора.
На Фредерика она старалась не смотреть.
– И что там насчет Маккиннона, Фред? – продолжал Джим. – Ты выяснил, с чего это Беллман за ним гоняется? В чем там дело?
Фредерик объяснил, в чем дело.
Физиономия Джима становилась все краснее и краснее. Вскоре он даже отвернулся и принялся водить ногтем по извилинам дерева на столешнице.
– Так что вот, – завершил свой рассказ Фредерик. – Теперь вы все знаете. Шотландский закон. Там можно выйти замуж в шестнадцать лет без согласия родителей. Стоило догадаться даже без визита в Незербригг: Гретна Грин – это же первая деревня по ту сторону границы. Нелли Бадд наверняка устроила это из какой-то сентиментальной симпатии… Не могла же она и правда его так любить, это просто ревнивые домыслы Джесси. Но тогда вопрос в том, с чем остался лорд Уитэм? И в каком положении оказалась девушка? Беллман, надо понимать, все знает, раз Уиндлшем уже некоторое время как выудил факты из миссис Гири. Ясное дело, что Маккиннон в опасности, но…
– Он в опасности, пока никто не знает о свадьбе, – заметил Уэбстер. – Как только это станет достоянием публики, он будет как за каменной стеной. Даже Беллман не рискнет его убрать – весь свет сразу поймет, почему и кто это сделал. Так вы думаете, папаша знает?
– Миссис Гири утверждает, что да, – сказал Фредерик. – Он, судя по всему, приходил к ней и пытался заплатить за молчание. Она послала его далеко и надолго, по-кальвинистски. Отличная тетка, знаете ли, мне она понравилась. Сухая, как порох, зато с чувством юмора – и кристально честная. Ничего не скажет, пока ее не спросят, зато когда спросят – выложит всю правду, не больше не меньше, и никто ей не указ.
– То есть Уитэм все знал, когда устраивал сеанс фотографирования во время помолвки и давал объявление в «Таймс», – протянул Уэбстер. – Да он серьезно влип!
Салли ничего не сказала, она думала про Изабель Мередит.
Джим неожиданно встал.
– Пойду подышу свежим воздухом, – объявил он, ни на кого не глядя.
– Да что с ним такое? – удивился Уэбстер.
– Мальчик влюбился, – фыркнул Фредерик. – Я совсем забыл. Слушай, Салли, мы отвезем твои бумаги к мистеру Темплу, а потом съездим в Ислингтон и заберем мисс Мередит и все, что тебе нужно. Потом я найду Джима, и мы с ним начнем искать Маккиннона. Вот это, я понимаю, дело! Всем делам дело!
Глава восемнадцатая. Гайд-парк
Вторая половина дня выдалась сухая и теплая, сквозь облачную пелену то и дело проглядывало солнце. Джим шел в Гайд-парк, засунув руки глубоко в карманы, с недоброй усмешкой на лице. Алистеру Маккиннону, пожалуй, крупно повезло, что он не попался ему на пути.
Добравшись до парка, Джим немного успокоился. Выйдя на Каретную аллею, он уселся под деревом и стал разглядывать проезжавшие экипажи, вороша рукой опавшие листья.
Сезон для прогулок в парке был явно не подходящим: себя хорошо показывать летом. Тогда аллея так запружена, что кареты еле ползут. Но это неважно: главное – показаться в своем ландо или виктории с парой гнедых или серых, со своим лакеем, и чтобы тебя заметили леди Такая-то, а еще лучше подрезать мисс Такую-то. Зимой все эти социальные танцы происходили за закрытыми дверями. Каретная аллея оставалась в распоряжении тех, кто хотел подышать свежим воздухом и дать размяться лошадям.
Однако Джим пришел сюда не за этим. Он хотел встретить леди Мэри.
С того самого похожего на сон дня, когда он видел ее в зимнем саду, его душа прикипела к ней, будто стрелка компаса – к северу. Он слонялся по Кавендиш-сквер, смотрел, как она уходит из дома и приходит, как вспыхивает свет в окне ее комнаты…
Да, он сам признавал, что порядком одурел. Девушки у него, конечно, водились – десятки девушек, официанток, горничных, танцовщиц, наглых и застенчивых, развязных и чопорных. Он знал, как с ними болтать, как флиртовать, кого водить в мюзик-холл, а кого – на реку. Ему никогда не составляло труда вскружить барышне голову. Нет, ничего особенного в его внешности не было, но он постепенно мужал и вырос в грубоватого и красивого парня – хотя большая часть его очарования крылась как раз в энергичности и уверенности в себе. А еще с ним было легко: ему нравилось разговаривать с ними, а не только целоваться. Хотя поцелуи – это да: торопливые, у подвальных ступенек, или подольше – в закулисном сумраке театра или в уединенной беседке в старом Креморн-гарденс за пять минут до закрытия.
Но сейчас все было по-другому. И ладно бы только эта сословная пропасть между ними: она – дочка графа, он – сын прачки. Даже если бы они оказались на одной ступеньке социальной лестницы, он бы все равно относился к ней по-другому – потому что она сама была другая. Каждый ее жест тогда, в зимнем саду, каждый завиток волос, каждый оттенок румянца на щеках, сладость дыхания, когда она наклонилась к нему и зашептала… – все было драгоценно. И он не знал, совсем не знал, что ему с этим делать.
Только смотреть, наблюдать… И вот, наблюдая, он выяснил, что во второй половине дня она часто выезжает. Наверняка в парк, рассудил Джим. Хорошая догадка: куда еще отправиться девушке, если не в парк.
Мимо проехал экипаж. Джим оторвался от листа, который мял и рвал пальцами, и обнаружил, что смотрит прямо на нее.
Леди Мэри ехала по аллее в хорошенькой двухместной коляске. Кучер в цилиндре смотрел прямо перед собой, держа кнут под строго выверенным надменным углом. Она сидела, бессильно откинувшись на подушки. Увидав Джима, она выпрямилась, открыла рот, протянула руку, словно желая заговорить, но экипаж пронесся дальше, и скрыл ее от глаз.
Джим подскочил на месте и даже пробежал несколько шагов вслед, но остановился. Кучер наклонил голову и полуобернулся, словно слушал приказ. Экипаж сбавил ход.
Джим закрыл глаза. В тридцати ярдах впереди стук копыт стих, женский голос произнес пару фраз, и коляска покатила прочь.