Она ждала его под деревьями. На ней было каракулевое пальто, в руках – такая же муфта, на головке – шляпка с темно-зеленой лентой. Господи, она была идеальна! Джим шел к ней, не понимая, как, почему и что вообще происходит. Руки его поднялись, протянулись – ее взлетели навстречу. Потом, вспомнив, кто они такие, смутившись, очнувшись, они замерли в неуклюжем молчании.
Джим стянул с головы кепку – так полагается в обществе леди.
– Я сказала кучеру, что хочу пройтись, – начала она, нервничая не меньше, чем он.
– Симпатичная повозка, – сумел вымолвить Джим.
Она кивнула.
– Вы рот поранили, – сказала и тут же отвернулась и покраснела.
Словно специально условившись о том, они медленно пошли рядышком под деревьями.
– Вы всегда одна выезжаете? – поинтересовался он.
– Вы имеете в виду, без сопровождения? У меня раньше была гувернантка, но ее уволили. У отца сейчас не много денег. Или было не много. О, господи, я не знаю, что делать…
Она сказала это как ребенок – застенчиво, доверчиво, испуганно. Даже в ее удивительной красоте было что-то незаконченное – словно она не знала, что с ней делать; словно ее только что выбросили в этот незнакомый мир, как в море с лодки.
– Сколько вам лет?
– Семнадцать.
– Слушайте, – мягко сказал он, – мы кое-что узнали о Маккинноне.
Она остановилась и закрыла глаза.
– А он знает?
– Беллман? Да. Он за ним охотится. Давеча почти поймал – это там я потерял зуб. Не могли же вы надеяться, что все так и останется тайной! И отец ваш знает, правда?
Она кивнула. Они медленно пошли дальше.
– Что же делать? – прошептала леди Мэри. – Я чувствую себя, как в тюрьме. Как будто меня приговорили… наверное, к смерти. Спасения нет, ничего сделать нельзя. Это как ночной кошмар.
– Расскажите мне о Маккинноне.
– Мы познакомились на благотворительном концерте. Он выступал у нас в поместье, недалеко от Незербригга. Нам удалось встретиться еще раз, позже… Наверное, я влюбилась. Это было так внезапно… Мы собирались пожениться и уехать в Америку. Одна женщина, ее звали миссис Бадд, помогла все устроить, нашла юриста… Но когда настала пора уезжать, Алистер все никак не мог решиться, и оказалось, что я не могу получить свои деньги, и у нас ничего нет. Отец хотел добиться, чтобы брак признали недействительным, но оснований для этого не нашлось, так как мы… Мы провели ночь в пансионе, где он остановился. Так что брак был законным во всех отношениях. И остается до сих пор… А теперь…
Голос ее прервался, и она тихо заплакала. Джим ничего не мог с собой поделать – он обнял ее и нежно прижал к своему плечу. Ее волосы были такими мягкими, а сама она – такой легкой… Странное мгновение, почти как во сне. Не успев понять, что он делает, Джим поцеловал ее.
Ничего не случилось. Мгновение настало и прошло. Она слегка отстранилась, и вот они уже снова стоят на расстоянии друг от друга.
– Но ваш отец… – нерешительно начал Джим. – Если он знает…
– Все дело в деньгах, – сказала она. – Мистер Беллман заплатит ему много денег, когда мы поженимся. Я уверена, что он не знает, но все и так очевидно… Отец настолько в долгах, что не посмел отказаться. Он сейчас тоже ищет Алистера. Если они не найдут его…
Она снова не могла говорить – от горя. Джим попытался снова обнять ее, но она уклонилась и покачала головой.
– Если я выйду за мистер Беллмана, я стану преступницей. Двоемужие, или как там это называется… А если не выйду, папа отправится в тюрьму. И я никому не могу рассказать об этом. Если они найдут Алистера, они сделают с ним что-то ужасное, я знаю…
Они шли по аллее. Где-то пела птица. Лучи солнца у нее на лице… ясный зимний свет лишь подчеркивал нежный цвет кожи, тонкие черты лица. У Джима кружилась голова, подкашивались ноги, будто он поправлялся после тяжелой болезни. Он знал, что это мгновение долго не продлится: кучер скоро сделает круг и вернется к ним.
– Тут как у нас, в зимнем саду, – молвила она. – Как будто больше ничего нет. Я с вами, но как будто одна. Жаль, что больше нет парков развлечений, как раньше. Воксхолл или Креморн – помните? Я когда-то ходила туда тайком, смотрела на фонарики на деревьях, на фейерверки, танцы…
– О, Креморн вам бы не понравился. Он был дешевый и претенциозный, а в конце дня, к закрытию, еще и очень грязный. Но по ночам, когда не видно грязи – очень даже ничего. Вам ведь не нравится делать что-то, действовать – только наблюдать? Я прав?
– Да, – кивнула она. – Совершенно правы. Вряд ли я за всю жизнь сделала хоть что-то действительно хорошее.
Она говорила это не для того, чтобы вызвать жалость к себе, просто констатировала факт.
– Но экипаж вы остановили?
– Да. И очень этому рада. Не знаю только, что скажет кучер. Наверное, доложит отцу. Да, точно доложит. Я скажу, что просто захотела прогуляться.
Они прошли еще немного.
– Зато вы действуете, – сказала она. – Вы – детектив и вдобавок фотограф.
– На самом деле никакой я не фотограф. Я… пьесы пишу.
– Правда?
– Все время. Только еще никто ни одну не поставил.
– Вы собираетесь разбогатеть?
– Другого выхода у меня нет.
– И стать знаменитым? Как Шекспир?
– Ну, разумеется!
– А о чем ваши пьесы?
– Как у Шекспира – об убийствах.
Правда не о настоящих убийствах, подумал он. Джим еще ни разу не писал про настоящего человека, и чтобы его по-настоящему убили, и про тот тошнотворный ужас, который испытываешь, когда это происходит на самом деле. Это было бы слишком ужасно. Хуже даже чем вампиры… о, гораздо хуже.
Они прошли еще чуть-чуть. Никогда еще он не испытывал такого счастья… и такой печали.
– А знаете, – сказал он, – вы… симпатичная. Красивая. Не могу найти подходящих слов, но я никогда таких, как вы, не видал. Никогда и нигде… Вы самая… вы идеальная.
К его изумлению, глаза девушки наполнились слезами.
– Жаль… – невнятно произнесла она и шмыгнула носом, – жаль только, что больше обо мне нечего сказать. Лучше бы я была переодета… в маске… Все всегда сводится к этому – к красоте.
Она сказала это так, будто в этом было что-то отвратительное.
– Просто вы противоположность кое-кому, кого я недавно повстречал, – пояснил свою мысль Джим. – Ну, то есть она не безобразная, нет, просто у нее родимое пятно во всю щеку, и она терпеть не может, когда на нее смотрят. А еще она влюблена в… – «В вашего мужа», чуть было не ляпнул он. – В одного парня и знает, что он никогда не полюбит ее, а больше у нее в жизни ничего нет.
– О, бедняжка, – тихо сказала леди Мэри. – Как ее зовут?
– Изабель. Слушайте, мы намерены остановить старину Беллмана. Вы знаете, чего он добивается? Знаете, чем он занят там, в Барроу? Он – чудовище. Вы не можете, не должны выходить за него замуж! Любой хоть сколько-нибудь годный адвокат запросто докажет, что они вас принуждают, что все это против вашей воли. Никто вас за двоемужие не накажет, уж будьте спокойны. Самое надежное, что можно сделать, это рассказать о вашем браке с Маккинноном. К черту папашины долги! Он сам себя загнал в это болото, а теперь еще и вас ко дну тянет, чтобы купить себе свободу. Но пока все не станет известно, вы все под угрозой – и Маккиннон больше прочих.
– Я его не выдам.
– Что?
– Я не скажу им, где он… О, нет.
Она смотрела ему за плечо: отчаяние заливало ее прелестное лицо. Казалось тень тучи накрывает сад, который только что был залит солнцем. Джим обернулся: экипаж возвращался, но кучер еще их не увидел.
– Вы хотите сказать, что знаете, где он? – горячо зашептал он. – Где Маккиннон?
– Да, но…
– Скажите мне! Скорее, пока карета не подъехала. Мы должны знать, неужели вы не понимаете!
Она прикусила губу, потом быстро кивнула.
– Хемпстед. Кентон-гарденс, 15. Под именем Стоун… Мистер Стоун.
Джим поднес ее руку к губам и поцеловал. Как же быстро все закончилось…
– Вы приедете сюда еще? – спросил он.
Она беспомощно покачала головой, не отрывая взгляда от приближающегося экипажа.
– Тогда напишите мне! – он зашарил в кармане в поисках одной из карточек Фреда. – Джим Тейлор… вот этот адрес. Обещайте!
– Обещаю! – сказала она и, в последний раз бросив на него затравленный взгляд, неожиданно схватила за руку.
Их пальцы на миг соприкоснулись, тела двинулись в противоположные стороны, и вот они уже разошлись…
Леди Мэри выступила из тени деревьев.
Джим остался, где был.
Кучер остановил маленькую коляску. Леди Мэри быстро и смущенно оглянулась, а потом он уже больше ее не видел – у него что-то случилось с глазами. Джим сердито вытер их тыльной стороной руки, глядя вслед экипажу, который покатил вперед и растворился в уличной суете возле Гайд-парк-корнер.
Изабель молча выслушала рассказа Салли о браке Маккиннона. Время от времени она кивала, а потом так же молча последовала за ней в кэб, села рядом и закрыла лицо вуалью.
– Как твоя рана? – спросила Салли, когда кэб выехал с площади. – Очень болит?
– Я ее почти не чувствую, – сказала она. – Пустяки.
Окончание фразы: «по сравнению с тем, что ты мне только что сказала», – повисло в воздухе. На руках Изабель качала маленькую жестяную коробку, словно даже смерть не могла их разлучить. Девушки побросали одежду в ковровый саквояж и стремительно отбыли на Бёртон-стрит. Там еще предстояло переорганизовать комнаты, да и Салли хотела как можно скорее занять Изабель делом, чтобы отвлечь от мыслей о Маккинноне.
Во дворе царила суматоха. Стекольщики уходили, закончив работу, им на смену явилась команда декораторов, привезя все необходимые материалы, чтобы в понедельник с утра приступить к работе. Две бригады сновали взад и вперед, путались друг у друга под ногами. Уэбстер начинал терять терпение.
Салли показала Изабель отведенную ей комнату: чистенькую, аккуратную каморку на верхнем этаже с выходящим на улицу мансардным окном. Изабель села на кровать, все еще сжимая коробку в руках.