.
Джим со злостью скомкал газету и отбросил ее в сторону.
– Везде пишут одно и то же! Хотят внушить, что она сбежала и прихватила кучу добычи! Проклятые лгуны…
– Я тоже так подумала. Кстати, я привезла фрау Винтер с собой, она сейчас с Бекки. А тебе следует рассказать мне все.
– Мама, ты не должна верить тому, что написано в газетах. Поверь мне, своей дочери. Я была там. Это было так близко, мама! Еще бы один день, и договор бы состоялся, мы стали бы независимыми, были бы в безопасности навсегда! А народ любил ее, и ты бы видела, как мы дрались под конец…
Руки фрау Винтер отпустили руки дочери и пригладили плед, который в волнении смяла Бекки.
– Я никогда ей не прощу того, что она подвергла тебя такой опасности. Если бы я только могла предположить…
– Мама, тебе придется ее простить, если ты хочешь, чтобы я не перестала с тобой разговаривать. Она правила только потому, что люди сами шли за ней. Она не виновата, что нашлись предатели. Ты видела газеты? Никогда не думала, что можно печатать такое. Я верила, в газетах не пишут клеветы, что они обязаны печатать правду. Это так жестоко, мама, после всего, что она сделала. Но граф Отто все знает. И те, кто дрался, знают. О мама, когда же люди поумнеют?
Фрау Винтер не знала.
В тот день Салли Голдберг отправилась на прием к британскому консулу. Это был полный человек с резкими манерами, несколько раздраженный тем, что его вызвали из кабинета, где он безмятежно составлял каталог засушенных результатов летнего похода за альпийской флорой.
– Чем могу быть вам полезным, мадам?
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне об отношении британского правительства к вторжению в Рацкавию. Выражаем ли мы протест Берлину? И что насчет покушений на королеву? Ведь она по происхождению британка…
– Могу ли я спросить, почему вы этим интересуетесь?
– Я британская подданная, которой не все равно.
– Понятно. Что ж, Рацкавия не предмет чрезвычайного интереса правительства ее величества. Насколько я знаю, там мало британских подданных, но, безусловно, их интересы усердно соблюдаются представителем ее величества в их столице. Что еще вы желали узнать? Что-то про Берлин?.. Ах да. В политику правительства ее величества издавна входят поиски искреннего взаимопонимания и дружбы с крупными мировыми державами. Германия – страна огромной значимости; было бы не в наших интересах вмешиваться в то, что, насколько я понимаю, является, по сути, внутренним вопросом Германии. И наконец, что еще вас интересует?.. Ах да, печально известная королева-кокни. Видите ли, такое происходит со многими старыми, загнивающими и изжившими себя режимами – они становятся добычей для первого же авантюриста, который подвернется. Я так понял, что она сбежала с половиной сокровищ короны, вы читали газеты? Наверно, она была танцовщицей в мюзик-холле или чем-нибудь похуже. Сейчас она, вероятно, на полпути в Бразилию.
Выйдет превеселый анекдотец. Но, простите меня, миссис э-э… Голдберг, в обязанности дипломатической службы не входит предоставление помощи и защиты преступникам, даже столь колоритным. Нет, задачи у дипломатов серьезней и, если можно так выразиться, взрослее. Мы не интересуемся королевой-кокни. Вы хотели выяснить что-то еще…
– Нет, больше ничего. Все ясно, спасибо. До свидания.
Дневной свет угасал над озером. В палату вошла сиделка, чтобы поменять повязку Аделаиды и сообщить, что к ней разрешили пустить посетителя.
– Но только на час, – сказала она. – Вы не должны шевелиться. И вам нельзя волноваться. Вам необходим отдых.
Аделаида нахмурилась, но здесь все были к ней так добры… и в любом случае у нее не было достаточно сил, чтобы спорить. Сестра помогла ей сесть в постели, привела в порядок ночную рубашку и тихо вышла.
Кровать была повернута к окнам, которые в хорошую погоду можно было растворить, за окнами находился балкон с видом на озеро. Аделаида никогда не увлекалась красотами пейзажа, да и не до того ей сейчас было, но за те три дня, пока она лежала в этой палате, она обнаружила, что наблюдать за изменениями в погоде или освещении – почти такое же захватывающее занятие, как дипломатия, и может отчасти компенсировать ее неподвижность. Отдаленный низкий гул заставил ее повернуться налево, и она увидела свет последнего парохода, покидающего пирс, чтобы проложить свой курс по потемневшей воде.
– Аделаида!
Это мог быть только Джим. Она почувствовала, как забилось ее сердце, и повернула голову, чтобы увидеть его. Его трость из ротанга, его шелковый галстук, нежные, зеленые, ироничные глаза…
– Шикарно, честное слово! – воскликнула она. – Красиво, но непестро…
– Как сказала обезьяна, когда раскрасила себя в розовый цвет.
– И подвязала хвостик зеленой в горошек ленточкой. О Джим, я тебя люблю!
– Рад это слышать. Я пришел за поцелуем.
Он наклонился, она потянулась к нему. Они оба были еще слишком слабы для долгих поцелуев, да и торопиться им было некуда; и в этот момент они одновременно почувствовали одно: что стены тюрьмы исчезли, путы спали, что перед ними – широкий простор, что им никто не грозит и они наконец свободны.
– Сядь ко мне, – попросила она.
– Не думаю, что я смог бы забраться на такую высокую койку. Для этого мне надо немного подлечиться, нам обоим надо.
Он с некоторым усилием пододвинул стул к кровати и сел, взяв ее руку.
– У меня нет денег, Джим. Я не могу позволить себе оплатить все это. Я не представляю себе, что случится, когда…
– У меня есть. Перестань суетиться.
– Но откуда у тебя? Разве ты богат?
– В основном азартные игры. И отчасти писательство – детективные романы приносят на удивление неплохие деньги. В общем, у нас достаточно средств, чтобы заплатить за то время, пока мы здесь лечимся. Потом я смогу еще заработать. Придется, если мы собираемся пожениться.
– А мы собираемся? Когда же мы решили это?
– В вагоне. И не вздумай передумывать, это будет нечестно.
– Ну ладно.
Она сидела спокойно, счастье ровно разливалось по всему ее телу. Огни парохода медленно плыли по направлению к Фридрихшафену, расположенному на немецком берегу.
– Джим, – сказала она, – мне нужно, чтобы ты мне это подтвердил. Только честно. Я еще хочу спросить у Бекки. И я действительно у нее спрошу. Я ведь была королевой, правда? Все это было на самом деле?
– Да.
– И у меня хорошо получалось?
– Ты была самым лучшим правителем, которого они только могли найти себе. Ты была потрясающей королевой.
– Я так и думала… Просто я засомневалась… Ну, а теперь, как ты думаешь, я должна вернуться обратно и сражаться? Или стать королевой в изгнании? Или с меня хватит?
– Ты помнишь битву при Вендельштайне?
– Я помню холод. И что у меня в ботинках был снег. И как я укрепляла флаг в груде камней… И сливовое бренди капрала, благослови его бог. И бедного старого графа… И Отто, появившегося из снежной бури. Я подумала, что он – призрак. Он назвал меня кузиной, правда?
– Правда. А помнишь, как тебя подстрелили?
– Нет. Только удар, и все исчезло.
– Ты упала в одну сторону – я еле успел подхватить тебя, – а флаг в другую. Ты держала его все это время. Когда ты упала, его подхватил Отто. Ей-богу, он гигант, этот человек. Он махал им над головой, как носовым платком, это последнее, что я видел.
– Так это он теперь Адлертрегер?
– Похоже на то.
– А я больше нет… Я свободна. Свободна. Слава богу!
– Тебе не понравилось быть королевой?
– Мне нравилось, что я могу что-то сделать. Собрать всех этих дипломатов, чтобы они заключили договор… О, я обожала это, Джим! Это самая лучшая работа в мире… Но все эти церемонии… Тягомотина! Вряд ли бы я могла долго это выдержать.
Она улыбнулась.
– Чему ты улыбаешься?
– Я вспомнила, как много лет назад на Бёртон-стрит, когда я там жила с мисс Локхарт, с тобой и мистером Гарландом… Я была еще девчонкой, и миссис Холланд выследила и похитила меня. Так вот, в тот день я гуляла со старым чудаком Моллоем возле Букингемского дворца. Он тогда сказал: «А не зайти ли нам к королеве на чашечку чаю?» – и я ему поверила. Но потом он показал мне, что флаг – ну, ты знаешь, королевский штандарт – не был поднят над дворцом. И Моллой сказал: «Фу-ты ну-ты, не везет! Должно быть, она уехала на уик-энд. С ней всегда так». Когда я сама стала королевой, я подумала: «Вот будет шутка – и вправду заявиться однажды в Букингемский дворец на чашечку чаю. На этот раз чтобы без осечки. Красный ковер, почетный караул и все такое». Теперь, наверное, мне уже не удастся сделать этого.
– Ты ничего не потеряла, поверь мне! Королева – старая скучная метелка, вот что я о ней слышал. Я бы лучше покурил и поболтал с принцем Уэльским.
– О да! Ему бы понравилось в Андерсбаде, как ты думаешь?
– Сначала нужно было бы привести в порядок казино.
– Верно. Мы сделаем… Нет, не сделаем. Все кончено, Джим. Я видела сегодняшнюю газету. Упросила сиделку принести мне хотя бы одну, и эта хитрая девчонка принесла мне немецкую… Но я ее обдурила. Я ведь читаю по-немецки лучше, чем по-английски. Господи, что они там обо мне пишут!
– Сплошная ложь. И все это знают.
– Все ли? Кто был там, знает это. Но для всего остального мира я просто королева-кокни, чертова шарлатанка…
– Которая всех обдурила.
– Обвела вокруг пальца и смылась. Заурядная мошенница! Мне нужно держать себя в руках, Джим, чтобы не волноваться. Я чувствую, как сильно начало колотиться сердце.
Не обращая внимания на свои собственные раны, Джим пересел на кровать и осторожно обнял ее, ощутив, как за хрупкими ребрами бьется ее сердце. Как птица в клетке.
– Так мне лучше, – сказала она.
– Я знаю, как сделать, чтобы люди узнали правду, – произнес он спустя минуту.
– Что?
– Я напишу книгу. Не бульварный роман и не детектив, а серьезную, честную историческую книгу о переговорах. Я запишу все, что ты мне сможешь рассказать, все, что сможет вспомнить Бекки; я поеду в Вену и поговорю с австрийской стороной и тоже все запишу – черным по белому. И в конце объясню, как тебя предали и что именно случилось с флагом. Это поможет Отто поддержать его претензию на трон, объяснит, как и почему к нему перешло наследование.