— Ты не поймешь, даже если я попробую объяснить.
Через месяц она вернулась из Корнуолла и сказала, что выйдет за меня замуж. Она изменилась — стала выглядеть настолько лучше, что я едва ее узнал.
У нас была очень скромная свадьба. Джон с Софией не приехали. Я посчитал это странным, но тогда так и не понял смысла этого жеста. Какое-то время мы были полностью счастливы — у меня было шесть месяцев абсолютного счастья, и даже сейчас, когда я оглядываюсь назад, я все равно думаю, что лучше было иметь эти шесть месяцев, чем вообще ничего. А потом приехал Джон, и все стало по-другому.
Процесс распада нашего брака шел постепенно. Первое время я не понимал, что происходит. Она становилась холодной, отчужденной. Но чем холоднее она становилась, тем больше, казалось, я в ней нуждался и хотел ее, и чем больше я ее желал, тем больше она отдалялась. Наконец она сказала, что хочет отдельную спальню. Мы поссорились. Я спросил, может быть, у нее кто-то есть? Но она только рассмеялась, а я закричал:
— Тогда почему ты так часто встречаешься с Джоном? Зачем он все время приезжает в Лондон? Почему нас так часто приглашают в Клуги? Почему тебе нужно так часто с ним видеться?
А она повернулась ко мне и ответила:
— Потому что он единственный мужчина, который не хочет лечь со мной в постель.
Тогда настала моя очередь смеяться. Я возразил:
— Он бы очень хотел, если бы не был гак занят своей женой.
А она сказала:
— Ты не понимаешь. И речи быть не может о том, чтобы мы оказались в одной постели.
Очень странно она это произнесла. Помню, я ощутил где-то в районе желудка тот нехороший холодок, который человек чувствует через секунду после шока. Я резко спросил:
— О чем вы, черт возьми, разговариваете?
А она ответила только:
— Я не могу описать, как это умиротворяет. Это лучше всего на свете.
Кажется, я испугался. Самое ужасное, что я не знал, чего именно. Помню, бросил ей:
— Ты витаешь в облаках. — Я сказал это грубо, стараясь подавить свой собственный страх и разрушить тот барьер между нами, который она возвела. — Ты говоришь чепуху.
А она сказала так легко, как будто это было совершенно неважно:
— Думай, как хочешь. Мне все равно. Но что бы ты ни думал, это не влияет на тот факт, что для меня секс давно потерял свое значение. Для меня это нелепо и не нужно. — А в качестве послесловия она рассеянно добавила: — Мне так жаль, Майкл…
Она как-то очень странно это сказала. Было какое-то особенное ощущение глубины, хотя на самом деле ничего глубокого не было в словах: «Мне так жаль, Майкл…»
Я любил. Попытался ее оставить, но все равно возвращался. Я не могу рассказать, какой это был ад. И тогда пришло последнее приглашение в Клуги. Я рассудил, что должен объясниться с Джоном и выложить свои карты. Я знал, что он поглощен своей любовью к жене, и думал, что его отношения с Мэриджон для него менее важны, чем отношения с женой.
Мы не пробыли в Клуги и пяти минут, как я уже понял, что София довела его до предела, что она подвергает его любовь испытаниям, выходящим за грани возможного. И в тот уик-энд его терпение иссякло. Он отвернулся от нее, он дошел до ручки и не мог больше выносить ее вспышки раздражения и неверность.
И тогда он, похоже, повернулся к Мэриджон.
Из всего, что могло случиться, это было самое опасное. Я был вне себя от беспокойства и старался увезти Мэриджон, но она отказалась уехать. Я попытался поговорить с Джоном, но он делал вид, будто не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю, и что между ним и Мэриджон ничего особенного не происходит. Именно тогда София стала втягивать нас в настоящую беду.
У нее начался роман с Максом. Во второй половине дня они уехали в Сент-Ивс. Джон был в музыкальной комнате с Мэриджон, и, чтобы не быть третьим лишним, я пошел порыбачить, стараясь придумать, что мне делать дальше. Я так и не пришел ни к какому заключению. Помню, что появился мальчик и завел со мной разговор. Я был благодарен ему за то, что он отвлек меня от моих бед. Когда он ушел, я еще немного посидел на берегу, а потом отправился в дом обедать.
София и Макс вернулись. София, казалось, излучала тревогу. Она слишком много говорила в начале обеда, а потом, поскольку Джон и Мэриджон молчали, она уже не делала попыток завести разговор. Когда наконец Джон и Мэриджон стали разговаривать друг с другом, полностью игнорируя присутствие остальных, я понял, что София, несомненно, поняла, что происходит, и собирается устроить скандал.
Ребенок, казалось, чувствовал напряженность атмосферы, потому что начал капризничать. Я почувствовал, что должен удрать из этой комнаты. И увел мальчика наверх. Это был единственный повод, который я мог придумать, чтобы получить возможность уйти оттуда. Я пробыл с ним наверху около получаса — уложил спать, почитал ему. Даже не могу вспомнить, что именно мы читали: в те минуты я мог думать только о том, что София убеждена — Джон собирается ей изменить — и намерена устроить массу неприятностей. Мысли мои носились по замкнутому кругу. Разведется ли она с Джоном? Что скажет во время развода? Как много информации выйдет наружу? Насколько это все подействует на Мэриджон? Не случится ли так, что вследствие всего этого Джон и Мэриджон сблизятся еще больше? Что же будет? И я продолжал читать мальчику книжку, делая вид, что все в порядке, и чувствуя, как сердце в груди разрывается на части…
Когда я спустился вниз, они были вдвоем в музыкальной комнате, слушали пластинку. София была на кухне с Максом. Я закрыл дверь и сказал Джону:
— София знает — ты отдаешь себе в этом отчет?
А он ответил, глядя мне прямо в глаза:
— Знает — что?
Я сказал, что больше нет смысла делать вид, пришло время нам быть полностью откровенными друг с другом. Мэриджон пыталась меня перебить, уговаривала не делать из себя посмешище, но я не хотел ее слушать.
— Возможно, в чисто физиологическом смысле тебя и нельзя обвинить в связи с моей женой, — сказал я Джону. — Но ты себя ведешь так, будто эта связь существует, а София отнюдь не благосклонно относится к пустым сказочкам об отношениях без секса… Она готова поверить в худшее, будет действовать соответственно, и ее можно понять. Какими бы ни были твои отношения с моей женой — они таят опасность и должны быть прекращены.
Они взглянули друг на друга, потом посмотрели на меня. И пока они молчали и думали, я инстинктивно понял, что во всем этом было странным и необычным. Они могли общаться без слов, проникая в мысли друг друга. Как бы ни была близка Джону София, она была для него чужой рядом с этим сверхъестественным, непостижимым уровнем взаимопонимания. Софию оттеснили в положение аутсайдера, но это было сделано такими средствами, какие София не могла уразуметь или назвать словами. Поскольку их взаимоотношения были вне пределов ее досягаемости — точнее, вне пределов досягаемости любого обыкновенного человека, — она не имела возможности определить, что именно в этих отношениях не так, как у других людей, а только чувствовала, что что-то не так.
Джон сказал:
— Послушай, Майкл… — Но не смог продолжить, потому что открылась дверь и в комнату вошла София.
Майкл замолчал. Море продолжало бормотать что-то свое у подножия обрыва, и куда ни глянь, не было видно ни одного огонька.
Именно темнота заставила Сару особенно сильно ощутить головокружение и обжигающую боль под веками.
— Не рассказывайте мне больше ничего, — прошептала она. — Пожалуйста, не надо.
Но он ее не слышал.
— Что это? Мне показалось, что я слышу какие-то звуки. — Он прислушивался еще некоторое время, а потом сказал: — Произошла ужасная сцена. Я даже не могу вам передать, что там было сказано. Кончилось тем, что Джон ушел из комнаты на лужайку. Мэриджон поднялась к себе, и мы с Софией остались вдвоем. Я старался что-то объяснить ей, но она не желала слушать и пошла наверх. У нее было назначено какое-то свидание с Максом на Флэт Рокс, хотя тогда я этого не знал. Я был в гостиной, пока не услышал, что она уходит. Потом поднялся в свою комнату, надеясь найти там Мэриджон, но ее уже не было. Я довольно долго оставался в комнате, предаваясь размышлениям.
После смерти Софии я какое-то время думал, что все постепенно придет в норму, но, как выяснилось, надеялся зря. Между Мэриджон и Джоном состоялся долгий разговор. Подробностей не знаю, но результатом было их обоюдное решение расстаться навсегда. Они считали, что так будет лучше для всех. Джон уехал в Канаду — в другое полушарие, а Мэриджон вернулась в Лондон вместе со мной, но не захотела остаться. И мы уже никогда больше не жили вместе, как муж и жена. Она уехала на какое-то время в Париж, вернулась обратно, но не могла нигде успокоиться. Я хотел ей помочь, потому что знал — она была отчаянно несчастна, но ей от меня ничего не было нужно. Моя любовь, которую я мог ей предложить, была напрасна. В конце концов она обратилась к религии. Мэриджон жила в монастыре, когда несколько недель назад Джон вернулся в Англию.
Он отбросил сигарету. Окурок прочертил в темноте кривую красную линию и исчез.
— Теперь вы понимаете, — наконец произнес Майкл, — насколько это необходимо — увезти Джона отсюда. Все начинается сначала, вы должны это понять. Все начинается сначала — мы все в Клуги, все, кроме той приятельницы Макса, а вам досталась роль Софии.
Камень ударился о камень, послышался щелчок, темноту разрезал слепящий луч света.
— Что это, черт возьми, ты пытаешься предложить моей жене. Майкл Риверс? — раздался резкий, раздраженный голос Джона из темноты.
Глава пятая
— Останься и давай пообедаем вместе, — сказала Ева Джастину. — Я не знаю в этом городе ни одной живой души. Отведи меня в какое-нибудь интересное место, где мы могли бы поесть.
— Нет, — ответил он, — я должен вернуться в Клуги. — Потом, поняв, что его слова могли прозвучать грубо, поспешно добавил: — Я обещал вернуться в Клуги к обеду.