— Какая температура? — спросил Спилетт.
— Около тридцати пяти градусов выше нуля, — отвечал инженер.
— Каким образом вы так точно определяете температуру, господин Смит? — спросил Герберт.
— Очень просто, мой милый. Опустив руку в эту воду, я не ощутил ни жара, ни холода, значит температура ее почти такая же, как и температура человеческого тела, то есть немного ниже тридцати семи градусов, или около девяноста пяти градусов по Фаренгейту. — И, обращаясь к остальным, Смит прибавил: — Так как сейчас мы не можем извлечь из этого источника никакой пользы, то нам, я полагаю, всего лучше идти далее.
Они направились к лесной опушке, которая зеленела в нескольких сотнях шагов.
— Я не ошибся, — сказал инженер, подходя к деревьям. — Смотрите, вот ручей!
Действительно, ручей катил свои быстрые, чистые воды между высокими красноватыми берегами.
— Судя по цвету берегов, — сказал Герберт, — здесь должна быть окись железа.
— По-моему, этот ручей следует окрестить Красным ручьем! — сказал Пенкроф.
Все охотно согласились на предложение моряка.
Ручей, образовавшийся из вод, стекающих с гор, был широк, глубок и прозрачен. Он напоминал и тихую речку, и бурный поток: то спокойно растекался по песку, то бурлил и пенился по скалам, то с шумом падал, разметывая брызги. Он бежал то расширяясь — от тридцати до сорока футов, то сужаясь — мили полторы и вливался в озеро. Вода его была пресная.
— Если бы где-нибудь на берегу озера отыскалось местечко поудобнее и поуютнее наших «Труб», так Красный ручей нам бы очень и очень пригодился! — заметил Спилетт.
— Увидим, — ответил Смит.
Деревья по берегу ручья по большей части принадлежали к видам, которыми изобилуют умеренные широты Австралии, и мало походили на хвойные, встречавшиеся в прежде обследованной части острова в нескольких милях от плато Дальнего Вида. В эту пору года, в начале апреля, который в Южном полушарии соответствует нашему октябрю, они были еще покрыты листвой. Тут преимущественно росли казуарины и эвкалипты, и некоторые из них должны были доставить по весне сахарную манну, нисколько не отличающуюся от манны востока. Могучие австралийские кедры, возвышавшиеся на полянах, стояли в высокой траве, которую в Австралии называли туссок.
— Замечаете вы, что здесь вовсе не попадается кокосовых пальм, которыми так изобилуют все архипелаги Тихого океана? — сказал Смит.
— Да, — отвечал Герберт, — и это очень досадно: дерево полезное и орехи превкусные!
Что касается птиц, то их порхало бесчисленное множество. Черные, белые, серые какаду и попугаи всевозможных цветов, зеленые корольки, увенчанные алым хохолком, голубые лори — весь этот пернатый народец переливался различными красками, наполняя воздух оглушительным гомоном.
Вдруг в чаще раздались какие-то странные, дикие голоса. Колонисты услыхали и звонкие птичьи трели, и кошачье мяуканье, и рык дикого зверя, и странные щелчки, как будто щелкал языком человек.
Наб и Герберт, забыв всякую осторожность, кинулись к месту, откуда слышались удивительные звуки. По счастью, они увидели не страшных зверей, а просто-напросто с полдюжины горных фазанов, известных под именем пересмешников. Несколько ловких ударов дубинкой прервали странный концерт и доставили превосходную дичь к обеду.
Герберт заметил великолепных голубей с золотистыми крыльями, одни с великолепным хохолком, другие с зеленым воротником, как их собратья на берегах залива Маккуори, но к ним невозможно было подобраться, точно так же как и к стаям грачей и сорок. Выстрел из ружья, заряженного мелкой дробью, положил бы на месте дюжину этих пернатых, но охотники вынуждены были пока довольствоваться вместо всякого метательного оружия камнями, а вместо оружия огнестрельного — дубинкой.
— Плохо мы вооружены! — говорил Пенкроф с сокрушением, провожая глазами удаляющихся птиц.
— По-первобытному! — отвечал Герберт.
Не успел он произнести эти слова, как из чащи выскочило целое стадо четвероногих, скачками и прыжками перенеслось через заросли и умчалось.
— Кенгуру! — воскликнул Герберт.
— Я думал, какие-нибудь летучие звери! — удивился Пенкроф. — Они скакали футов на тридцать в высоту!.. Что ж, едят этих кенгуру?
— Если потушить на медленном огне, — сказал Спилетт, — так просто объедение!
Еще Спилетт не окончил фразы, как уже моряк, а за ним Наб и Герберт кинулись по следам кенгуру.
Напрасно звал их Смит, они его не слушали.
Разумеется, преследование не могло дать результатов. Через пять минут охотники остановились, с трудом переводя дух, а кенгуру исчезли в лесной зелени.
Топу посчастливилось не более.
— Господин Смит, — сказал Пенкроф, когда инженер и Спилетт к нему присоединились, — вы сами видите, что без ружей нельзя обойтись, и значит, непременно надо смастерить ружья… Возможное это дело?
— Это мы увидим потом, — отвечал инженер, — а пока смастерим луки и стрелы. Я уверен, вы в самом скором времени научитесь владеть этим оружием не хуже любого австралийского охотника.
— Луки! Стрелы! — сказал Пенкроф с несколько презрительной миной. — Такое оружие годится для детей!
— Не привередничайте, друг любезный, и не чваньтесь, — отвечал Спилетт. — Сколько веков проливали люди кровь с помощью этих самых луков и стрел! Порох ведь изобретен не так давно, а война, по несчастью, так же стара, как и род человеческий…
— Что правда, то правда, господин Спилетт, — отвечал моряк. — Я чересчур скор на слова. Как говорится, поспешу, да только людей насмешу! Уж вы, пожалуйста, извините!
Герберт, всегда готовый толковать о своей любимой науке, перевел разговор на кенгуру.
— Мы столкнулись с самыми резвыми кенгуру, — сказал он. — Это были великаны с длинной серой шерстью… Если я не ошибаюсь, есть кенгуру рыжие и черные, есть еще кенгуру горные, есть кенгуру-крысы, с которыми гораздо легче совладать. Насчитывают двенадцать видов кенгуру…
— Герберт! — сказал моряк наставительным тоном. — Для меня существует только один-единственный вид кенгуру — кенгуру на вертеле, и именно этого-то вида у нас и не будет сегодня!
Спутники Пенкрофа не могли удержаться от смеха, услышав эту новую классификацию.
Доблестный моряк ничуть не скрывал своего огорчения по поводу неудавшейся охоты. Добытые фазаны не много его утешали.
— Поди-ка напитайся этими пересмешниками! — ворчал он, повертывая птиц. — Нечего на зуб положить!
Но судьба смилостивилась над ним.
Топ, понимая, что дело идет и о его собственном обеде, кидался во все стороны и всюду шарил; инстинкту помогал разыгравшийся аппетит.
Надо признаться, что, попадись в эту минуту какая-нибудь дичь, Топ, пожалуй, уступил бы искушению и ничего не оставил бы для охотников…
Но Наб наблюдал за собакой своего господина.
Около трех часов Топ исчез в кустах, и скоро оттуда раздалось глухое рычание, означавшее, что он с кем-то вступил в борьбу.
Наб кинулся на эти звуки и увидел, что Топ с жадностью пожирает какого-то зверька.
Топ так быстро управлялся со своей добычей, что Наб не узнал бы, какой зверь растерзан, если бы, по счастью, собака не попала на целый выводок и не положила на месте троих сразу. Два других зверька лежали, удушенные, на земле.
Наб с торжеством вышел из чащи, держа в каждой руке по грызуну — величиной с самого крупного зайца. Они были желтого цвета, испещрены зеленоватыми пятнами и почти бесхвостые.
Граждане Соединенных Штатов тотчас же их признали.
То были марасы, из породы агути, превосходящие размерами своих тропических собратьев, — настоящие американские длинноухие кролики, которые отличаются от агути тем, что у них по пять коренных зубов с каждой стороны челюсти.
— Ура! — воскликнул Пенкроф. — Жаркое есть! Теперь можно спокойно идти домой!
Прозрачные воды Красного ручья текли под сенью казуарин, банксий и громадных каучуковых деревьев. Великолепные лилейные растения доходили до двадцати футов в высоту. Другие древесные породы, неизвестные Герберту, склонялись над потоком, который журчал под их сводами.
Ручей все более и более расширялся, и Смит полагал, что они скоро достигнут его устья.
Действительно, выйдя из густой чащи роскошных деревьев, они увидели устье.
Исследователи находились на западном берегу озера Гранта. Перед ними открывался чудесный вид. Озеро обрамлял венок великолепных разнообразных деревьев. На востоке сквозь эту зеленую завесу, в некоторых местах живописно приподнимавшуюся, виднелся сверкающий горизонт моря.
— Настоящее маленькое Онтарио! — воскликнул Герберт.
Оно достигало почти семи миль в окружности, а площадь его равнялась двумстам пятидесяти акрам. С восточной стороны сквозь живописные просветы местами сверкало на солнце море. Северный берег озера изгибался плавной дугой, представлявшей контраст с резкими очертаниями южной его оконечности. На этом маленьком Онтарио собралось множество водяных птиц. В нескольких сотнях футов от южного берега из воды выступала одна-единственная скала, заменявшая собой «тысячу островов», которыми славится озеро того же названия в Соединенных Штатах. Здесь жили десятки зимородков-рыболовов; как только показывалась рыбка, они кидались, ныряли, испуская пронзительный крик, и снова появлялись с добычей в клюве. Далее, по берегам и на островке, расхаживали, бегали и кружились дикие утки, пеликаны, водяные курочки, красноголовки, щурки с язычком в виде кисточки и два или три образчика великолепных лирохвостов — хвостовые перья у них изящно загнуты в виде лиры.
Вода в озере была пресная, прозрачная и синеватая.
— Видите вы расходящиеся круги на воде? — спросил Пенкроф.
— Видим, — отвечали товарищи.
— Замечаете плеск там и сям на озере?
— Замечаем!
— Это знак, что тут рыбы вволю! Ура!
— Озеро чудесное! — сказал Спилетт. — Хорошо бы поселиться на его берегах…
— Поселимся, погодите! — отвечал Смит.
Колонисты, желая добраться к «Трубам» кратчайшим путем, спустились по южному берегу, не без труда проложили дорогу через заросли, которых еще не раздвигала рука человека, и направились к берегу.