— Фи, Пенкроф! Не сальных, а стеариновых!
Таков, действительно, был проект Смита — проект осуществимый, так как в распоряжении инженера были известь и серная кислота, а тюлени могли дать сколько угодно жира, необходимого для свечного производства.
Наступило 4 июня, Троицын день, и колонисты единогласно решили соблюсти этот праздник и отдохнуть от работ.
5 июня все отправились на островок. Надо было воспользоваться низкой водой, чтобы вброд перебраться через пролив; при этом было решено, что следует построить так или иначе лодку, на которой можно было бы с большим удобством переправляться на островок Спасения, а также подниматься по реке Милосердия.
На островке было много тюленей, и колонисты, вооруженные охотничьими копьями, без особого труда набили их с полдюжины. Наб и Пенкроф принесли жир и кожи, которые должны были служить для изготовления прочной обуви.
Результатом тюленьей охоты было то, что у колонистов теперь было около восьми пудов жира, который всецело должен был пойти на изготовление свечей.
Процесс приготовления свечей был чрезвычайно прост, и хотя он не давал качественного результата, им все-таки можно было пользоваться.
Если бы Смит имел в своем распоряжении только серную кислоту, то и тогда, нагревая ее с тюленьим жиром, он мог выделить глицерин; затем из получившегося соединения он легко мог отделить олеин, пальметин и стеарин, используя для этого кипящую воду.
Но для упрощения дела инженер предпочел жир обратить в мыло посредством извести. Таким образом он получил известковое мыло, легко разлагаемое серной кислотой, которая осаждала известь в состоянии серноизвестковой соли, а жирные кислоты делала свободными.
Из этих трех кислот — олеиновой, пальметиновой и стеариновой — первая, получавшаяся в жидком состоянии, была отделена посредством отжимания от всей массы. Что касается двух остальных, то они представляли собой то самое вещество, которое используют для формовки свечей.
Весь процесс продолжался не более двадцати четырех часов. Фитили были сделаны из растительных волокон и после обмакивания в растопленную жидкость дали настоящие, сформованные вручную стеариновые свечи, которым недоставало только надлежащей белизны и полировки. Разумеется, эти фитили не представляли такого удобства, как фитили, пропитанные борной кислотой, которые по мере сгорания стеарина сгорают сами, но Сайрес Смит устроил пару красивых щипцов, и свечи эти были неоценимы для работ в Гранитном дворце во время долгих зимних вечеров.
В течение всего этого месяца работа внутри нового жилища не прекращалась. Столяры тоже не сидели без дела. Некоторые инструменты были усовершенствованы, другие сделали вновь.
Между прочим смастерили ножницы, и колонисты могли наконец постричь волосы, и если не побрить бороды, то по крайней мере подрезать их. У Герберта бороды не было, у Наба тоже, но зато у их товарищей разрослись, по выражению Пенкрофа, целые чащи, которые необходимо было привести в порядок.
Устройство ручной пилы, так называемой ножовки, стоило немалого труда, но наконец пила была готова и в искусных руках годилась для любых столярных работ. Затем наделали столов, скамеек, шкафов и обставили этой мебелью главные комнаты; изготовили кровати, на которые вместо перин положили матрасы из морской травы. Кухня, где устроили полки, на которых красовалась посуда из обожженной глины, и сложили кирпичную печь, имела веселый вид, и Наб работал в ней с таким важным видом, словно в какой-нибудь химической лаборатории.
Но скоро столяры должны были превратиться в плотников. Устроив посредством взрыва новый спуск для воды, колонисты поняли, что необходимо построить два мостика: один — на плато Дальнего Вида, другой — на песчаном берегу, так как теперь плато и берег перерезал поток, через который надо было переходить, если хотели добраться на север озера, иначе пришлось бы делать значительный крюк и подниматься к западу до истоков Красного ручья.
Решено было устроить на плато и на берегу два мостика, длиной от двадцати до двадцати пяти футов, сруб для которых мог быть сделан из деревьев, грубо обтесанных топором. Эта работа заняла несколько дней.
Когда мостики были готовы, Наб и Пенкроф сейчас же воспользовались ими и отправились на место сбора устриц, открытое ими около дюн. Они на этот раз захватили с собой тележку вместо прежней плетенки, казавшейся теперь неудобной, поэтому им удалось доставить несколько тысяч этих моллюсков, которые быстро прижились на новом месте. Среди подводных камней, близ устья реки Милосердия, появилась новая устричная колония. Устрицы были превосходны; колонисты ежедневно истребляли их в большом количестве.
Хотя только весьма небольшая часть острова была исследована, однако его обитатели находили здесь все, что им было нужно. Они не сомневались, что, проникнув в дальние уголки его, в лесистую часть, тянувшуюся от реки Милосердия до Змеиного мыса, они откроют там новые богатства природы.
Только в одном еще терпели недостаток колонисты. Мясной пищи у них было всегда вдоволь, растительных продуктов тоже. Деревянистые корни драцены после брожения превращались в кисловатый напиток вроде пива. Они даже приготовили сахар, не имея ни сахарного тростника, ни свекловицы, а собирая густую жидкость, выделявшуюся из сахарного клена (асеr saccharinum) — разновидности клена, произрастающего во всех умеренных поясах и находившегося в большом количестве на острове Линкольна. Они заваривали весьма ароматный чай из монард, собранных на кроличьем лужке. Наконец, они добыли соль, единственный из минеральных продуктов, входящих в пищу. Вот только хлеба у них не было!
Быть может, впоследствии колонисты сумели бы заменить хлебное зерно чем-нибудь подходящим: мукой саговой пальмы или крахмалистыми плодами хлебного дерева, и весьма вероятно, что в южных лесах, в числе других видов, имелись и эти драгоценные деревья, но до сих пор их не встречали.
Однако и тут вмешался счастливый случай; помощь была, правда, небольшая, но Смит, невзирая на весь свой ум и на всю свою изобретательность, не был бы в состоянии предоставить то, что Герберт случайно нашел за подкладкой своей куртки, когда собрался ее чинить.
В этот день шел проливной дождь. Колонисты собрались в зале. Вдруг Герберт воскликнул:
— Господин Сайрес! Посмотрите! Зернышко ржи!
И он показал зернышко, единственное зернышко, которое из разорванного кармана упало за подкладку куртки.
Присутствие этого зерна в кармане объяснялось привычкой Герберта, еще в бытность его в Ричмонде, кормить голубей.
— Зернышко ржи? — с живостью спросил Смит.
— Да, господин Сайрес, но только одно-единственное!..
— Что же мы можем сделать из него? — спросил Пенкроф.
— Мы из него хлеб испечем, — ответил Смит.
— И хлеб, и пироги, и торты! — засмеялся моряк. — Только хлеба, который мы испечем из этого зернышка, еще не скоро удастся покушать!
Герберт, придававший весьма малое значение своему открытию, хотел было бросить зерно. Но Смит взял его, осмотрел, убедился, что оно находится в совершенно зрелом состоянии, и, глядя на моряка, спокойно спросил:
— Знаете ли, Пенкроф, сколько одно зерно может дать колосьев?
— Один, я полагаю! — ответил Пенкроф, удивленный таким вопросом.
— Десять. А знаете ли вы, сколько в каждом колосе бывает зерен?
— Право, не знаю.
— В среднем около восьмидесяти, — сказал Смит. — Итак, если мы посадим это зерно, оно в первую жатву даст нам восемьсот таких же зерен, а эти зерна во вторую жатву дадут шестьсот сорок тысяч зерен, в третью жатву — пятьсот двенадцать миллионов зерен, в четвертую — более четырехсот биллионов зерен! Вот прогрессия…
Товарищи Смита безмолвно слушали. Цифры, приведенные инженером, их поразили.
— Да, мои друзья, таковы прогрессии плодоносной природы. Но что значит это размножение зерна ржи, один колос которого приносит только восемьсот зерен, в сравнении с размножением мака, стебель которого приносит тридцать две тысячи зерен, в сравнении с размножением табака, стебель которого приносит триста шестьдесят тысяч зерен! За каких-нибудь несколько лет эти растения покрыли бы собой всю земную поверхность, если бы не существовало множества разрушительных причин, которые мешают производительности почвы. А знаете ли, Пенкроф, сколько мер выйдет из четырехсот биллионов зерен?
— Я знаю одно, — ответил Пенкроф, — что я в этом ровно ничего не смыслю!
— Из них выйдет более трех миллионов мер[23], считая в каждой по сто тридцать зерен.
— Три миллиона! — воскликнул Пенкроф.
— Три миллиона.
— В четыре года?
— В четыре года, — ответил Смит, — и даже в два года, если бы, как я рассчитываю, мы могли на этой широте в один год собрать жатву два раза.
На все это Пенкроф счел за лучшее ответить, по обыкновению, громогласными «ура».
— Итак, Герберт, — прибавил инженер, — ты сделал чрезвычайно важное открытие. Все, друзья мои, все может нам пригодиться при тех условиях, в каких мы находимся. Я прошу вас, не забывайте об этом!
— Нет, господин Смит, нет, не забудем! — ответил Пенкроф. — И коли я когда-нибудь найду единственное зерно табака, смею уверить, что не брошу его на ветер! А теперь знаете, что делать?
— Посадить это зерно, — ответил Герберт.
— Да, — прибавил Спилетт, — и посадить со всевозможным вниманием, потому что от него зависят все последующие жатвы.
— Лишь бы только оно взошло! — воскликнул моряк.
— Взойдет! — ответил Смит.
Было 20 июня, следовательно, время, благоприятное для посева драгоценного зерна.
Сперва хотели посадить его в горшке, но после некоторого размышления решили предоставить его самой природе и посадить прямо на открытом воздухе. Все было сделано в этот же день, и бесполезно прибавлять, что колонисты приняли всевозможные предосторожности для сохранения своего сокровища.
Погода несколько прояснилась; все вскарабкались на верх Гранитного дворца. Там, на плато, они выбрали место, хорошо защищенное от ветра и обращенное прямо к солнцу. Это место очистили, тщательно пропололи и даже взрыхлили, чтобы выкинуть насекомых и червяков; затем насыпали на него слой хорошей земли, удобренной небольшим количеством извести, далее оградили его и, наконец, посадили зерно и полили.