Время от времени, где можно было пристать к берегу, лодка останавливалась, и тогда все, кроме Смита, с Топом во главе отправлялись исследовать берег. Герберт нашел один вид дикого шпината и несколько крестоцветных растений, а между ними дикую капусту, которую можно было обратить в «цивилизованную» пересадкой в огороде и надлежащим уходом; скоро попались еще кресс-салат, хрен, один вид репы и, наконец, длинные ветвистые стебли, покрытые ворсинками, почти в метр высотой и с темно-бурыми семечками.
— А знаешь ли ты, что это за растение? — спросил Герберт у моряка.
— Табак?! — закричал Пенкроф, который любимое свое растение видел только в пачках и в своей трубке.
— Нет, это горчица.
— Горчица так горчица! — ответил моряк. — Но если тебе попадется табачок — смотри, брат, не прозевай!
— Найдем когда-нибудь и табак, — обнадежил Спилетт.
— Ну, если найдем и табак, — воскликнул Пенкроф, — то я уж, право, не буду знать, чего еще требовать от острова Линкольна!
Собранные растения аккуратно сложили в лодку, которую Смит, погруженный в постоянные размышления, так и не оставлял. Однако он следил за направлением движения. Благодаря карманному компасу он мог определить, что река после первого поворота шла на протяжении трех миль почти прямо, с юго-запада на северо-восток.
Во время одной вылазки Спилетту удалось захватить пару птиц из отряда куриных, которых Герберт назвал скрытохвостами. Действительно, при длинной шее, длинном и тонком клюве, эти птицы имели очень короткие крылья и были почти без хвоста. Решили обратить этих бесхвостых в первых обитателей будущего птичьего двора.
Первый выстрел, раздавшийся в лесах Дальнего Запада, был вызван появлением красивой птицы, строением тела похожей на зимородка-рыболова.
— А, узнал! — воскликнул Пенкроф, который выстрелил, по-видимому, впопыхах и наугад, но не промахнулся.
— Кого узнали? — спросил Спилетт.
— Ту самую птицу, которая ушла от нас в первую нашу экскурсию с Гербертом! Мы по ее имени еще окрестили эту часть леса… Как бишь ее?
— Жакамар! — воскликнул Герберт.
Действительно, это был жакамар, красивая птица с довольно жесткими перьями, отливавшими металлическим блеском. Несколько дробин сбили птицу, и Топ принес ее в лодку вместе с дюжиной других птиц.
— Это хохлатые попугайчики из семейства парнопалых, — сказал Герберт. — Они величиной с голубя, зеленые, а крылья у них местами малинового цвета, хохол прямой и с белой каемкой.
— Ты отличный стрелок, Герберт! Одним выстрелом ты сколько сразил! И твоя дичь получше жакамара: у жакамара мясо жесткое, — сказал Спилетт.
Но Пенкрофа, конечно, было трудно разубедить, что он убил не самого царя съедобных пернатых.
В десять утра пирога достигла второй излучины реки Милосердия, милях в пяти от устья. Здесь решили позавтракать.
— Отличное местечко! — обрадовался Пенкроф. — Какие тенистые деревья! Не мешает здесь с полчасика отдохнуть!
Ширина реки тут достигала семидесяти футов, глубина — от пяти до шести. Смит заметил, что в нее вливалось множество притоков, но все это были небольшие, непригодные для плавания ручьи.
Леса тянулись на необозримое пространство. Нигде, ни в чаще леса, ни под деревьями, зеленевшими на крутых берегах реки Милосердия, не было заметно никаких признаков присутствия человека. Исследователи не могли отыскать ни единого подозрительного следа, и очевидно было, что никогда еще топор дровосека не касался этих деревьев, никогда охотничий нож первопроходца не срезал этих лиан, путавшихся от одного ствола к другому среди ветвистых кустарников и длинных трав. Если какие-нибудь несчастные и были выброшены на остров, то они не успели еще оставить побережье, и не в этих густых чащах надо было искать переживших крушение.
Снова отправились в путь, но скоро приливное течение совсем прекратилось, потому ли, что начался отлив, или потому, что течение не чувствовалось на таком расстоянии от устья. Пришлось взяться за весла. Наб и Герберт уселись на своих скамьях, Пенкроф — у кормового весла.
Чем далее плыли, тем больше редел лес. Деревья нередко стояли отдельными группами или даже в одиночку и, роскошно живя на просторе, поражали своей громадностью.
— Какие блестящие образчики флоры на этой широте! Ботаник при одном виде такой роскошной растительности не поколебался бы определить параллель острова Линкольна, — сказал Спилетт.
— Эвкалипты! — воскликнул Герберт.
— Действительно, это эвкалипты, величественные исполины тропического пояса, — сказал Смит.
— Они принадлежат к роду эвкалиптов Австралии и Новой Зеландии, — продолжал Герберт. — Австралия и Новая Зеландия лежат, значит, на одинаковой широте с островом Линкольна.
Некоторые эвкалипты поднимались на высоту до двухсот футов. Стволы их имели у земли футов двадцать в окружности, а кора, изборожденная сеткой душистой камеди, была толщиной до пяти дюймов. Невозможно себе представить ничего чудеснее и страннее этих громадных представителей семейства миртовых, листва которых обращена наклонно к солнечным лучам и потому пропускает свет к самому подножию дерева.
Под эвкалиптами почва была покрыта свежей травой, а из чащ кустарников вырывались целые стаи маленьких птичек, сверкавших в проблесках солнечных лучей наподобие алых крылатых рубинов.
— Вот деревья так деревья! — восхитился Наб. — Только годятся ли они на что-нибудь?
— Эка чего захотел! — ответил Пенкроф. — С великанами-растениями бывает то же самое, что и с великанами-людьми. Их хорошо показывать на ярмарках, а больше от них не жди никакого толку!
— Я думаю, что вы ошибаетесь, Пенкроф, — ответил Спилетт. — Эвкалипты начинают использовать в разных изделиях.
— Я прибавлю, — сказал Герберт, — что эвкалипты принадлежат к группе, включающей много очень полезных видов: фейхоа, например, дающую лучшие в Азии плоды; гвоздичное дерево, из цветов которого получают пряности; гранатовое, дающее великолепные, сочные гранаты; есть деревья, плоды которых служат для производства неплохого вина; другие дают корицу; индейский перец; из eucalyptus robusta получают нечто вроде превосходной манны; сок eucalyptus Gunei при брожении превращается в пиво; наконец, железное дерево, или дерево жизни, — все они принадлежат к этому семейству миртовых, и их насчитывают до сорока шести родов и тысячу триста видов!
Колонисты благосклонно слушали юного натуралиста, с большим увлечением излагавшего свой маленький урок ботаники. Смит слегка улыбался, а Пенкроф смотрел на Герберта с невыразимой гордостью.
— Отлично, Герберт, — сказал Пенкроф, — но я готов держать пари, что не все из тех, которые ты перечислил, такие же исполины, как эти эвкалипты…
— Это верно, Пенкроф.
— Ну это и доказывает, что великаны никуда не годны!
— Вы ошибаетесь, Пенкроф, — отозвался Смит, — именно эти самые исполинские эвкалипты, укрывающие нас, приносят известную пользу.
— Какую пользу?
— Они очищают воздух. В Австралии и в Новой Зеландии их называют гонителями лихорадки.
— Потому что они причиняют лихорадку?
— Нет, потому что они предотвращают ее!
— Хорошо, я сейчас это запишу, — сказал Спилетт.
— Да, запишите, потому что, кажется, уже доказано, что присутствием эвкалиптов достаточно нейтрализуется вредное влияние болотных миазмов. Этим естественным предохраняющим средством пробовали пользоваться в некоторых областях Южной Европы и Северной Америки, где почва была, безусловно, вредна для здоровья, и заметили, что санитарное состояние этих областей улучшалось. В местностях, покрытых лесами миртовых, вовсе не существует перемежающейся лихорадки.
— Ах какой остров! Какой благодатный остров! — воскликнул Пенкроф. — Я вам говорю, что здесь ни в чем нет недостатка… Вот если бы только…
— Все со временем придет, Пенкроф, все со временем найдется! — ответил Смит. — А теперь будем плыть вверх по реке, пока можно.
Проплыли еще мили две по местности, поросшей эвкалиптами. Извилистое русло реки Милосердия пробивалось здесь между высокими травами и было во многих местах затянуто клубами водорослей, в других — завалено острыми скалами, что значительно затрудняло плавание. Веслами уже нельзя было действовать, и Пенкроф принялся гнать лодку шестом.
Уже солнце склонялось к горизонту; деревья отбрасывали длинные тени…
Лодка двигалась вверх по течению, через лес, который становился все гуще и гуще и вместе с тем казался более обитаемым. Скоро показалась стая обезьян. Они начали выскакивать на берег, останавливались на некотором расстоянии от лодки и глядели на колонистов, не выказывая никакой боязни, словно видели людей в первый раз и нисколько не считали их опасными. Легко было убить обезьян из ружья, но Смит воспротивился бесполезному убийству, на которое покушался было Пенкроф. И Смит был совершенно прав: эти обезьяны, сильные и чрезвычайно ловкие, могли наделать исследователям много неприятностей — неблагоразумно было раздражать их несвоевременным нападением.
К четырем часам плавание по реке сделалось весьма трудным, потому что ее течение поминутно преграждалось то водными растениями, то подводными камнями. Береговые утесы становились все выше и выше, и русло потока уже начинало пробиваться между первых отрогов горы Франклина.
— Верно, исток реки уже близко, — сказал Спилетт.
— Да, — отвечал инженер, — река, несомненно, наполняется потоками с южных склонов горы.
— Как вы полагаете, господин Смит, мы теперь далеко от Гранитного дворца? — спросил Герберт.
— Милях в семи-восьми, я полагаю, — ответил инженер, — конечно, принимая в расчет повороты реки, которые отодвинули нас к северо-западу.
— Что ж, мы поплывем дальше?
— Да, насколько возможно, — ответил Смит. — Завтра, с самого раннего утра, мы оставим лодку, пройдем, как я надеюсь, за два часа расстояние, отделяющее нас от берега, и у нас будет еще почти целый день для исследования острова.
— Вперед! — крикнул Пенкроф.