— Это очень легко устроить, Пенкроф, но я не знаю, стоит ли.
— Разумеется, стоит, господин Смит. У нас теперь есть все необходимое, и мы можем немножко подумать и об удобствах. Для нас лично это, если хотите, будет роскошь, но для грузов — необходимо. По длинной лестнице вовсе не легко взбираться, когда за спиной большая тяжесть!
— В таком случае, Пенкроф, мы попытаемся вас удовлетворить.
— Но ведь у вас нет никакой машины.
— Мы устроим машину.
— Паровую?
— Нет, водяную.
Надо было только увеличить напор небольшой струи, проведенной из озера внутрь Гранитного дворца. Отверстие, проделанное между камнями и травами на верхней оконечности водного спуска, расширили, и таким образом у основания стока образовался значительный водопад; излишек его воды выливался через внутренний колодец. Внизу этого водопада Смит установил колесо с лопатками; это колесо снаружи соединялось с другим колесом, на которое наматывалась толстая веревка, поддерживавшая легкую ивовую корзину.
Таким образом, при помощи длинной веревки, свисавшей до самого основания гранитных стен и позволявшей по желанию включать и выключать гидравлический двигатель, можно было подниматься в корзине до самой двери.
17 марта подъемник в первый раз был приведен в действие, к великому удовольствию всей маленькой колонии. С этого дня все тяжести: дрова, уголь, всевозможная провизия — и сами колонисты поднимались наверх посредством машины. Особенно рад был Топ: он не умел, да и не мог уметь, с ловкостью Юпа взбираться по ступенькам лестницы и чаще всего поднимался в Гранитный дворец на спине Наба.
В это же время Смит задумал изготовить стекло, и ему прежде всего пришлось приспособить старую гончарную печь для этого нового назначения.
Что касается веществ, входящих в состав обыкновенного стекла, то они следующие: песок, известь и угле-натриевая или серно-натриевая соль. Песка можно было набрать на берегу, известь — получить из мела, соду — из золы морских растений (а из соды — угленатриевую и серно-натриевую соли), серную кислоту — из колчеданов; наконец, вдоволь было каменного угля.
Одним из самых важных затруднений было устройство «палки», то есть железной трубки, длиной от пяти до шести футов, на один конец которой набирается расплавленная смесь вышеозначенных веществ. Но при помощи длинной и тонкой железной полосы, которую свернули и сковали наподобие ружейного ствола, Пенкрофу удалось сделать и палку.
28 марта печь была сильно нагрета. Смесь, которая была уложена в тигли (горшки) из огнеупорной глины, состояла из ста частей песка, тридцати пяти частей извести, сорока частей серно-натриевой соли и двух или трех частей угля. Когда под влиянием высокой температуры смесь прокалилась и перешла в жидкое или, скорее, тестообразное состояние, Смит зачерпнул трубкой некоторое количество этого «теста». Затем он начал вертеть его то в одну, то в другую сторону на предварительно установленной металлической доске и таким образом старался придать тестообразной массе форму, удобную для выдувания стекла. После этого инженер передал трубку Герберту, приказывая ему дуть с другого конца.
— Так дуть, как выдувают мыльные пузыри?
— Да, совершенно так.
Герберт вложил в рот конец трубки и, ни на минуту не переставая ее вертеть, дул так усердно, что стеклообразный комок заметно увеличился. К этому комку присоединили еще некоторое количество расплавленной массы, и таким образом скоро образовался пузырь или шар, имевший фут в диаметре. Тогда Смит снова взял трубку у Герберта и, раскачивая ее наподобие часового маятника, дал этому тягучему пузырю удлиниться.
Получился цилиндр, оканчивавшийся двумя колпачками, которые было весьма легко отрезать острой железной пластинкой, смоченной в холодной воде; затем совершенно таким же способом цилиндр был разрезан по длине. После вторичного нагревания, вследствие которого он получил прежнюю мягкость, его раскатали на доске деревянной скалкой.
Так получилось первое оконное стекло. Скоро рамы Гранитного дворца были снабжены стеклами, быть может не совсем бесцветными, но достаточно прозрачными.
Что касается стеклянной посуды, как то: стаканов, бутылок и прочего, то это была скорее забавная, чем трудная работа. Притом колонисты вообще не гонялись за изяществом, а довольствовались тем, что выдувалось из трубки.
Пенкроф тоже попросил позволения «подуть», но он дул так сильно, что изделия принимали самые фантастические формы. Это приводило моряка в восхищение.
Однажды во время охоты Смит и Герберт забрели в лес Дальнего Запада, и, как всегда, мальчик забрасывал инженера тысячами вопросов, на которые тот отвечал с большой готовностью. Но от охоты, как и от всякого другого занятия, если к нему относиться небрежно, нельзя ожидать никакого толка. И так как Смит не был охотником, а Герберт в этот день говорил больше о физике и химии, то много кенгуру и свинок остались целы. День подходил к концу, и охотники рисковали вернуться с пустыми руками, как вдруг Герберт радостно воскликнул:
— Ах! Господин Сайрес, видите это дерево?
И он указал скорее на куст, чем на дерево, потому что оно состояло из простого стебля, покрытого чешуйчатой корой, с листьями, исполосованными маленькими параллельными жилками.
— Какое же это дерево? Оно похоже на небольшую пальму, — сказал Смит.
— Это cycas revoluta! Я видел рисунок в нашей Энциклопедии естественных наук.
— Но я не вижу никакого плода на этом кусте.
— Плодов нет, — ответил Герберт, — но в его стволе находится мука, которая может заменить нам всякую другую!
— Так это нечто вроде хлебного дерева?
— Да, это саговая пальма.
— Ну, мальчик мой, — ответил Смит, — ты сделал весьма важное открытие! Пока созреет наша пшеница, мы сможем питаться этой мукой. За дело, Герберт, и дай бог, чтобы ты не ошибся!
Смит и Герберт, заметив хорошенько часть леса, где произрастало дерево, обозначили дорогу различными зарубками.
На другой день колонисты отправились за мукой. Пенкроф, все более и более восторгавшийся своим островом, сказал инженеру:
— Верите ли вы, господин Сайрес, что существуют острова для потерпевших крушение?
— Что вы хотите этим сказать, Пенкроф?
— Я хочу сказать, что есть острова, которые нарочно приготовлены для приюта потерпевших крушение и на которых бедняги могут всегда выпутаться из беды!
— Может, и есть, — улыбаясь, отвечал Смит.
— Не «может быть», а наверняка есть, и наш Линкольн, разумеется, такой и есть!
Колонисты вернулись с целыми охапками стволов саговой пальмы. Инженер устроил пресс для выжимания слизистого сока, примешанного к крахмалистому веществу, и таким образом добыл порядочное количество муки, которая в руках Наба превратилась в пироги и пудинги. Конечно, хлеб из такой муки был не то что из пшеничной, но все же на него похож.
Самка онагра, козы и овцы скотного двора начали ежедневно давать молоко для колонии. На скотный двор устраивались весьма частые поездки в повозке, точнее, в заменявшей ее легкой одноколке. Когда эта поездка выпадала на долю Пенкрофа, он брал Юпа и заставлял его править онагром, что обезьяна исполняла с большим искусством и даже грацией.
— Ах ты, шут гороховый! — говорил Пенкроф, смеясь. — Ишь как помахивает кнутом! Точно век ездил в кучерах!..
Итак, все процветало на скотном дворе, в птичнике и в Гранитном дворце, и, если бы колонисты не были заброшены так далеко от родины, они не могли бы ни на что пожаловаться.
Впрочем, они так привыкли к острову, так хорошо устроились на нем, что не без сожаления покинули бы свой гостеприимный уголок.
А все-таки любовь к родине всегда остается в человеке, и, если бы какое-нибудь судно вдруг показалось на горизонте, колонисты начали бы давать сигналы, привлекли его внимание и уехали бы!.. Но в ожидании отъезда они жили счастливо и скорее боялись, чем желали какого-нибудь происшествия, которое нарушило бы мирное течение их жизни.
Но когда и кто мог похвалиться постоянством счастья? Когда и кто избегал превратностей судьбы?
Воскресенье 1 апреля, первый день Пасхи, Смит и его товарищи решили посвятить отдыху. Погода стояла чудная. После обеда все собрались в беседке на окраине плато Дальнего Вида и глядели на темневший горизонт моря. Наб подал несколько чашек настоя из бузинных ягод, заменявших кофе. Толковали об острове, о его положении в Тихом океане, вдали от всякой земли, как вдруг Спилетт спросил:
— Что, любезный Сайрес, определяли вы положение острова, после того как в ящике был найден секстант?
— Нет, — ответил Смит, — не определял.
— А это, может быть, не мешало бы сделать. Теперь у нас имеется инструмент несравненно точнее того, который вы тогда сами придумали.
— Да к чему ж определять? — спросил Пенкроф. — Остров хорош и там, где он есть!
— Конечно, — возразил Спилетт, — но могло случиться, что несовершенство инструментов помешало произвести верные наблюдения, и теперь, имея точный инструмент, это легко проверить.
— Ваша правда, любезный Спилетт, — ответил Смит, — я раньше должен был подумать об этой проверке, хотя если я и сделал ошибку, то она, во всяком случае, не должна превосходить пяти градусов как в широте, так и в долготе.
— Почем знать? — возразил Спилетт. — А может, мы находимся гораздо ближе к какой-нибудь обитаемой земле?
— Завтра мы это узнаем, — ответил Смит.
— Ладно! — сказал Пенкроф. — Господин Смит такой искусный наблюдатель, что не ошибется: коли остров Линкольна не тронулся с места, так он стоит там, где его раз уже поставили!
— Посмотрим.
На другой день Смит произвел при помощи секстанта наблюдения, и вот какие получились результаты из его вычислений.
По первым его наблюдениям положение острова Линкольна определялось такими данными: от ста пятидесяти до ста пятидесяти пяти градусов западной долготы; от тридцати до тридцати пяти градусов южной широты.
По вторым, точным наблюдениям: сто пятьдесят градусов тридцать одна минута западной долготы; тридцать четыре градуса пятьдесят семь минут южной широты.