— Как же так, друг мой, — сказал ему однажды инженер, — вы расхваливали остров Линкольна, жалели, что придется его покинуть, а теперь сами хотите с ним расстаться.
— Всего лишь на несколько дней, — отвечал Пенкроф, — всего на несколько дней, мистер Сайрес. Доберусь туда и тотчас поверну обратно, только посмотрю, что это за островок!
— Да разве его можно сравнить с островом Линкольна!
— Конечно нет.
— Зачем же вам рисковать!
— Хочу узнать, что происходит на острове Табор.
— Да ничего там не происходит и не может происходить!
— Как знать!
— Ну а если разыграется буря?
— Весной это не страшно, — ответил Пенкроф. — Но вот что, мистер Сайрес, ведь все надобно предвидеть, и я прошу вас отпустить со мной в это путешествие одного лишь Герберта.
— Знайте же, Пенкроф, — произнес инженер, положив руку ему на плечо, — если с вами и с юношей, которого по воле обстоятельств считаем за сына, что-нибудь случится, мы будем безутешны.
— Мистер Сайрес, — ответил Пенкроф с непоколебимой уверенностью, — никогда мы не причиним вам такого горя. Мы еще вернемся к этому разговору, когда придет время. Впрочем, я уверен, что как только вы увидите, до чего прочно построен, до чего хорошо оснащен наш бот, и убедитесь в его мореходных качествах, когда мы обогнем наш остров — ведь мы сделаем это вместе, — то, повторяю, я уверен, вы отпустите меня без колебаний. Не скрою, ваше судно будет сделано на славу!
— Положим, наше судно, Пенкроф, — ответил инженер, которого обезоружили слова моряка.
На этом и прервался разговор, но он возобновлялся не раз, однако Сайрес Смит и моряк так и не переубедили друг друга.
К концу июня выпал первый снег. Скотный двор предварительно был обеспечен огромными запасами и более не нуждался в ежедневных посещениях, хотя решено было наведываться туда по крайней мере раз в неделю.
Расставили западни, и колонисты попробовали пустить в ход ловушки, придуманные Смитом. Изогнутые куски китового уса, заключенные в ледяной оболочке и прикрытые слоем жира, были размещены по лесной опушке, в том месте, где обыкновенно проходили животные, спускаясь к озеру.
К великому удовольствию Смита, изобретение алеутских охотников дало отличные результаты. Около дюжины лисиц, несколько кабанов и даже один ягуар проглотили ловушку, и колонисты нашли этих животных мертвыми, с брюхом, проколотым распрямившимся китовым усом.
Здесь следует упомянуть о попытке колонистов вступить в сношение с остальным миром.
Спилетту много раз уже приходило на ум исполнить долг корреспондента и бросить в море записку в бутылке, которую течением, быть может, занесет к какому-нибудь обитаемому берегу, или доверить такую записку голубю.
Но была ли какая-нибудь возможность допустить, что голубь или бутылка могут перебраться через все громадное расстояние, отделявшее остров Линкольна от другой земли, — расстояние в тысячу двести миль?
Но 30 июня был изловлен, не без труда, альбатрос, которого Герберт слегка ранил в лапу. То был великолепный образчик из семейства огромных ширококрылых морских птиц, у которых размах крыльев равняется десяти футам и которые могут перелетать даже Тихий океан.
Герберту очень хотелось сохранить эту прекрасную птицу; он скоро вылечил рану на его лапке и рассчитывал приручить альбатроса, но Спилетт уверил его, что не следовало упускать удобного случая войти при посредстве пернатого курьера в сношения с обитаемыми землями Тихого океана. Герберт должен был уступить, потому что, если альбатрос залетел на остров из каких-либо обитаемых мест, он непременно полетит обратно, лишь только его выпустят.
Быть может, Спилетт, в котором даже теперь иногда проявлялись репортерские наклонности, не прочь был послать на всякий случай занимательный рассказец о приключениях колонистов острова Линкольна? Какой успех ожидал бы специального корреспондента «Нью-Йорк геральд» и номер газеты, содержащий эту хронику, если бы этот материал дошел по адресу, главному редактору Джону Бенетту!
Итак, Спилетт сочинил краткую записку, которая была вложена в мешочек из плотной парусины, смазанной камедью, с настоятельной просьбой ко всякому, кто бы ни нашел эту записку, доставить ее в бюро «Нью-Йорк геральд». Мешочек привязали к шее альбатроса, а не к ноге, так как эти птицы имеют обыкновение отдыхать на поверхности моря. Затем быстрому воздушному курьеру была предоставлена свобода, и колонисты не без некоторого волнения глядели, как он исчез в тумане.
— Куда он летит? — спросил Пенкроф.
— К Новой Зеландии, — ответил Герберт.
— Счастливого пути! — крикнул моряк, не ожидавший, впрочем, толку от такой затеи.
С наступлением зимы работы внутри Гранитного дворца возобновились. Колонисты чинили старую одежду, шили новую и между прочим — паруса для бота, выкроенные из той же неистощимой оболочки воздушного шара.
В течение июля наступили неимоверные холода, но колонистам нечего было жалеть ни дров, ни каменного угля. Смит поставил в большом зале вторую печь, и здесь-то проводились долгие зимние вечера. Веселая болтовня во время работ, чтение после окончания занятий… и время неслось незаметно.
Немалое удовольствие испытывали колонисты, сидя в отлично освещенном свечами и согретом пылавшим углем зале; с чашками горячего кофе в руках, с дымящимися трубками, они прислушивались к завыванию бури… Они были бы вполне счастливы, если бы только когда-нибудь мог быть счастлив человек, очутившийся на таком расстоянии от себе подобных и не имеющий надежды с ними увидеться. Колонисты все говорили о своей родине, о покинутых друзьях, о величии Американской Республики, о ее влиянии, которое могло только увеличиваться, на остальной мир, и Смит, сильно заинтересованный в делах страны, очень занимал слушателей своими рассказами, своими краткими обозрениями и предсказаниями будущих политических событий.
Однажды Спилетт сказал инженеру:
— Но, мой любезный Сайрес, разве всему промышленному и торговому движению, которому вы пророчите постоянное прогрессивное развитие, не грозит опасность рано или поздно прекратиться?
— Прекратиться? Почему?
— По недостатку каменного угля, который, по справедливости, можно назвать самым драгоценным из минералов.
— Да, действительно, самым драгоценным, — ответил Смит, — и природа, по-видимому, сама захотела подтвердить, что он именно самый драгоценный, когда создала алмаз, который, как вам известно, представляет только чистый кристаллический углерод.
— Вы что ж это, господин Смит, уж не хотите ли сказать, что впоследствии будут сыпать алмазы в топки паровиков и топить алмазами? — возразил Пенкроф.
— Нет, друг мой, — ответил Смит.
— Однако я все-таки настаиваю на своем, — возразил Спилетт. — Вы не станете отрицать, что когда-нибудь ископаемый уголь будет весь истреблен?
— О, месторождения угля еще слишком значительны, и сотни тысяч рабочих, которые ежегодно извлекают его из шахт в количестве ста миллионов кубических центнеров, не скоро могут их истощить!
— С постепенным возрастанием потребления каменного угля, — ответил Спилетт, — можно сказать наперед, что эти сотни тысяч рабочих скоро увеличатся до двухсот тысяч и что угля будет извлекаться вдвое больше.
— Разумеется, но после европейских месторождений, которые новые машины могут истощить до основания, залежи каменного угля Америки и Австралии еще долго будут обеспечивать промышленность.
— Сколько времени? — спросил Спилетт.
— По крайней мере двести пятьдесят или триста лет.
— Это утешительно только для нас, — ответил Пенкроф, — а не для наших дальних родичей по нисходящей линии…
— Они подыщут что-нибудь новое, — сказал Герберт.
— Надо полагать, что подыщут, — ответил Спилетт, — потому что, если не будет угля, не будет и машин, а не будет машин, не будет ни железных дорог, ни пароходов, ни заводов — одним словом, ничего того, чего требует прогресс современной жизни.
— Но что же тогда найдут? — спросил Пенкроф. — Угадываете вы, господин Сайрес?
— Почти что угадываю, любезнейший Пенкроф.
— Ну чем же станут топить вместо угля?
— Водой, — ответил Смит.
— Водой! — крикнул Пенкроф. — Будут водой нагревать котлы пароходов и локомотивов, топить водой для нагревания воды?
— Да, но водой, разложенной на составляющие ее элементы, — ответил Смит, — и разложенной, разумеется, посредством электричества, которое в то время сделается могущественной силой, потому что все великие открытия вследствие неизъяснимого закона взаимно довершаются и пополняются. Да, друзья мои, я полагаю, что наступит время, когда вода заменит теперешний горючий материал, когда составляющие ее газы, водород и кислород, — используемые порознь друг от друга или оба вместе, в виде гремучего газа, — предоставят неисчерпаемый источник теплоты и света, и притом теплоты и света такой силы, какую никогда не может обеспечить каменный уголь. В то время угольные ямы пароходов и тендеры паровозов будут наполнены этими двумя газами под высоким давлением, и они в топках будут развивать громадную теплородную силу. Нам нечего опасаться истощения горючего материала. Пока наша земля существует, до тех пор она будет служить нуждам своих обитателей и у них не будет недостатка ни в теплоте, ни в свете, точно так же, как они не будут нуждаться в продуктах растительного, минерального или животного царства. Итак, я полагаю, что, когда каменноугольные залежи истощатся, отопление будет производиться посредством воды. Вода — это уголь будущего.
— Хотелось бы посмотреть на все это! — сказал Пенкроф.
— Тебе бы следовало немного позже явиться на свет, — ответил Наб.
Разговор прервался не вследствие замечания Наба, а скорее вследствие лая Топа, который, очевидно, давал знать о своей тревоге. Собака беспокойно кружилась около отверстия колодца, который спускался к прежнему водостоку.
— Что это с Топом? — спросил Пенкроф.
— Да и Юп странно рычит, — прибавил Герберт.