16 апреля колонисты в сопровождении верного Топа сели в ботик.
Дул сильный юго-западный ветер, и «Благополучный», выйдя из бухты Воздушного Шара, лавировал, держа курс на Змеиный мыс. Чтобы достигнуть мыса, потребовался целый день, потому что судно плыло только два часа во время отлива, а затем целых шесть часов должно было бороться с волнами и плыть против ветра. Окружность острова равнялась девяноста милям, а южная часть побережья, от гавани до мыса, — двадцати милям. Все эти двадцать миль колонисты плыли против ветра.
Пенкроф, взяв два рифа на парусах, предложил инженеру продолжать путь с небольшой скоростью. Но Сайрес Смит предпочел стать на якорь в нескольких кабельтовых от острова, чтобы днем осмотреть берег. Условились плыть только днем, чтобы получше исследовать побережье, а с наступлением сумерек бросить якорь поближе к земле.
Итак, бот простоял на якоре у мыса всю ночь; ветер улегся, клубился туман, и было очень тихо. Мореплаватели, кроме Пенкрофа, уснули, хотя и не таким крепким сном, как у себя дома.
17 апреля Пенкроф с восходом солнца снялся с якоря и пошел левым галсом полным бакштагом, держась вблизи западного берега.
Этот великолепный лесистый берег был уже знаком колонистам, проводившим исследования по его опушкам, но они не могли налюбоваться на живописные массы роскошной зелени. Они старались держаться как можно ближе к земле и для более удобного наблюдения подвигались тихо, лавируя между плавающими древесными стволами. Несколько раз они даже днем бросали якорь, и Спилетт сфотографировал несколько прелестных видов.
Около полудня ботик достиг устья реки Водопада. Выше по правому берегу тоже росли деревья, но гораздо реже, а подальше, в трех милях отсюда, они попадались только группами, как гигантские букеты между обнаженными скалами.
— Какая разница между южной и северной частью этого берега! — сказал Герберт. — Южная часть такая лесистая, такая зеленая, а северная совершенно обнаженная, бесплодная… Северная похожа на те берега, которые в некоторых странах называют «железными». И посмотрите, какие необычные очертания! Кажется, что весь этот базальт кипел, клокотал и вдруг застыл. Посмотрите на это нагромождение глыб! Как бы мы испугались, если бы случай забросил нас сюда в час крушения!
Оглядывая окрестности с вершины горы Франклина, колонисты не представляли себе, как зловещ и мрачен этот берег, ибо смотрели на него с большой высоты, а сейчас он предстал перед ними во всей своей неповторимой самобытности; вероятно, на всем земном шаре больше нигде нельзя было увидеть подобного ландшафта.
Ботик проплыл около полумили вдоль этого берега. Колонисты могли видеть, что весь он состоял из каменных глыб всевозможных размеров, начиная от двадцати до трехсот футов в высоту, и всевозможных форм — иные отличались цилиндрической формой и походили на башни, другие напоминали колокольни, пирамиды, обелиски, конусы, трубы. В одном месте со скалы на скалу перекидывался мост, в другом возносились какие-то своды, арки, галереи, наполненные мраком; тут — глубокие впадины, громадные пещеры, там — остроконечные утесы, пирамидальные башенки, шпили, каких не найти ни в одном готическом соборе. Одним словом, человеческое воображение не могло создать ничего причудливее этого величественного дикого берега, тянувшегося на восемь или девять миль.
Колонисты умолкли и с удивлением рассматривали представшие перед ними картины.
Топ, на которого красоты и чудеса природы не производили такого впечатления, время от времени издавал громкий лай, отдававшийся в ущельях.
Инженер заметил, что в этом лае слышится какая-то особая тревога. Топ лаял около дикого северного берега так же, как лаял около отверстия колодца в Гранитном дворце.
— Пристанем к берегу, — сказал Смит.
Пенкроф подвел ботик как можно ближе к береговым утесам.
— Быть может, здесь есть какой-нибудь грот, который любопытно было бы осмотреть, — сказал инженер.
— Что-то не видно, — отвечал Спилетт.
Действительно, они не только не нашли никакого грота, но даже впадинки, где могло бы приютиться какое-нибудь живое существо, потому что подножие скал омывалось морскими волнами.
Скоро Топ перестал лаять, и ботик, отойдя на прежнее расстояние от берега, снова поплыл вперед.
В северо-западной части острова берег был низкий, ровный и песчаный. Повыше, за обширными болотами, зеленели деревья и летали стаи птиц.
Вечером «Благополучный» бросил якорь в небольшом береговом углублении на севере острова. Ночь прошла спокойно, потому что ветер утих.
Так как в этом месте было очень удобно выйти на берег, то записные охотники колонии, Герберт и Спилетт, отправились поохотиться и через два часа возвратились с большим запасом уток и бекасов. Топ превзошел в это утро самого себя, и благодаря его ловкости и усердию ни одна убитая птица не была потеряна.
В восемь утра «Благополучный» снялся с якоря и быстро поплыл, поднимаясь к мысу Северной Челюсти, потому что ветер посвежел и порядком подгонял ботик.
— Я не удивлюсь, если с запада задует штормовой ветер, — сказал Пенкроф. — Вчера солнце закатилось совсем багровое, а вот сегодня явились и кошачьи хвосты!
Кошачьими хвостами моряки называют облака, которые походят на пряди волос или пучки перьев; они обыкновенно держатся на высоте пяти тысяч футов и предвещают сильный ветер.
— Не лучше ли распустить все паруса и поискать убежища в заливе Акулы? — сказал Смит. — Там, я полагаю, «Благополучный» будет в безопасности.
— Вы отлично придумали, господин Смит, — отвечал Пенкроф. — К тому же тут и смотреть-то нечего, на этом северном берегу: все почти одни дюны!
— Я не прочь провести в заливе Акулы не только ночь, но и весь завтрашний день, — продолжал инженер. — Этот залив очень интересен, и его стоит хорошенько обследовать.
— Полагаю, что нам волей-неволей придется это сделать, — ответил Пенкроф, — поглядите-ка, что творится на западе! Черным-черно!
— Во всяком случае, при попутном ветре мы успеем добраться до мыса Северной Челюсти, — заметил журналист.
— Ветер-то попутный, — отозвался моряк, — однако нам придется лавировать, иначе в залив не войдешь, к тому же все это лучше проделать засветло: ведь мы и понятия не имеем, какое там дно!
— Дно там, вероятно, усеяно рифами, — подхватил Герберт, — если судить по южной части залива Акулы.
— Вам виднее, Пенкроф, — сказал Сайрес Смит, — мы на вас полагаемся.
— Будьте покойны, мистер Сайрес, — ответил моряк, — зря рисковать не стану! Пусть лучше меня пырнут ножом, только бы нутро «Благополучного» не пострадало.
Нутром доблестный моряк называл подводную часть судна, ведь он дорожил ботом больше, чем своей жизнью.
— Который час? — спросил Пенкроф.
— Десять, — отвечал Спилетт.
— А сколько осталось до мыса, господин Смит?
— Около пятнадцати миль, — отвечал инженер.
— Это можно перемахнуть за два с половиной часа, — сказал моряк. — Около часа мы выйдем на траверз мыса. На нашу беду, как раз в это время начнется отлив, и, боюсь, нам трудненько будет войти в залив: против нас и ветер, и море!
— Тем более что теперь полнолуние, — заметил Герберт, — и апрельские приливы очень сильны.
— А нельзя ли бросить якорь у оконечности мыса, Пенкроф? — спросил инженер.
— Бросить якорь у мыса, когда того и гляди поднимется буря! — воскликнул моряк. — Что вы предлагаете, господин Смит! Да это значит собственноручно обречь себя на погибель!
— Что же вы думаете делать?
— Я постараюсь продержаться на море до семи часов вечера, а потом, если видимость будет достаточная, попробую войти в залив.
— А если не удастся?
— Ну, не удастся, так я буду целую ночь лавировать, а войду с восходом солнца.
— Как знаете, Пенкроф, — сказал Смит, — повторяю: мы совершенно полагаемся на вас.
— Эх, кабы на этом берегу да какой-нибудь маячок! — вздохнул Пенкроф. — Мореплавателям-то было бы сподручнее!
— Да, гораздо сподручнее! — отвечал Герберт. — Только на этот раз уж нам некому засветить огонек!
— Кстати, любезнейший Смит, мы вас до сих пор и не поблагодарили, — сказал Спилетт, — а ведь не зажги вы тогда костра, мы бы, пожалуй, никогда не добрались до берега!
— Какой костер? Где? Когда? — спросил Смит, видимо удивленный словами Спилетта.
— Забыли, господин Смит? — сказал Пенкроф. — Я вам напомню: когда мы возвращались домой с Табора, то могли сбиться с настоящего пути, и не разожги вы тогда костер, мы бы, чего доброго, прошли мимо нашего острова. Помните, вы разожгли костер возле Гранитного дворца в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября?
— Да, да, — отвечал инженер, — это действительно была удачная мысль…
— На этот раз нам никто не сможет помочь подобным образом! — продолжал моряк.
— Нет, никто, — отвечал Смит.
— Разве Айртон додумается!..
Спустя несколько минут после этого разговора Смит, оставшись на носу ботика вдвоем со Спилеттом, наклонился к нему и сказал:
— Если есть на свете что-нибудь верное и несомненное, Спилетт, так это то, что я отроду не зажигал никакого костра в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября ни на площадке Гранитного дворца, ни в каком другом месте острова!
XX. Что открыла пластинка?
Случилось именно так, как предсказывал Пенкроф. Ветер все свежел, затем начал дуть со скоростью сорок или сорок пять миль в час, а когда около шести часов ботик пришел на траверз залива, начался отлив и войти в залив было нельзя. Капитан Пенкроф, вынужденный держаться в открытом море, при всем желании не мог бы добраться даже до устья реки Милосердия.
— Рад не рад, а придется заночевать в открытом море! — сказал моряк. — Придется направить нос ботика к берегу и ждать утра…
Итак, зарифив грот и поставив кливер, он выжидал, повернув бот носом к суше. Но, к счастью, хотя ветер был очень силен, море, защищенное берегом, не особенно волновалось, и нечего было бояться ударов волн, столь опасных для мелких судов. Ботик, разумеется, не мог опрокинуться, потому что у него было достаточно балласта, но если бы фальшборт не был так прочно закреплен, то громадные массы воды, заливавшие палубу, могли бы причинить серьезные повреждения.