— Не зажигали? — воскликнул пораженный Пенкроф. — Вы…
Он даже не мог закончить фразу.
— Мы не выходили из Гранитного дворца, — отвечал Смит, — и если огонь был зажжен на берегу, то его зажгли чьи-то неизвестные руки, а не наши!
Пенкроф, Герберт и Наб были совершенно поражены. Сомневаться было невозможно: огонь был зажжен в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября, его видели все трое. Кто же зажег этот огонь?
Да, тайна, и тайна непостижимая, несомненно, существовала. На острове было какое-то таинственное существо, которое, очевидно, благоволило колонистам, покровительствовало им и помогало.
Где же скрывался таинственный покровитель?
Надо было во что бы то ни стало это узнать.
Смит напомнил товарищам, какую тревогу иногда выказывали Топ и Юп, подходя к отверстию колодца, которым Гранитный дворец сообщался с морем, и рассказал им, как он, воспользовавшись однажды их отсутствием, обследовал этот колодец, но не нашел в нем ничего подозрительного.
Обсуждение закончилось тем, что все колонисты единогласно решили снова начать самые тщательные исследования, как только наступит теплая пора.
Но с этого дня Пенкроф казался озабоченным. Он вдруг осознал, что остров, который он считал своей собственностью, принадлежит еще кому-то и этот кто-то подчиняет его, Пенкрофа, своей власти. Моряк часто толковал с Набом о чудесных вещах, совершавшихся на Линкольне, и так как оба они были очень суеверны, то скоро и уверились, что тут замешана сверхъестественная сила.
— Как хочешь, а тут что-то нечисто!
— Да, да, — подтверждал Наб.
Приближался май, напоминающий ноябрь в Северном полушарии, потянулись ненастные дни. Надвигалась ранняя суровая зима. Поэтому надо было, не откладывая, подготовиться к зимовке.
Впрочем, колонисты во всеоружии встречали и самые сильные холода. У них был немалый запас самодельной одежды, а многочисленное стадо муфлонов в избытке снабжало их шерстью, необходимой для изготовления грубой, но теплой материи.
Смит предложил Айртону, которого, разумеется, снабдили теплой одеждой, перейти на зиму в Гранитный дворец, где жить было несравненно удобнее, чем в домике, и Айртон обещал исполнить желание инженера, как только закончит последние работы на скотном дворе.
В середине апреля Айртон перебрался в Гранитный дворец и стал жить одной жизнью с колонистами. Он прилежно работал, вечно думал о том, как бы принести возможную пользу, но всегда был печален, тих и не принимал участия в развлечениях товарищей.
Бо́льшую часть этой третьей зимы колонисты провели в Гранитном дворце. Нередко бывали сильные бури и такие вихри, что утесы дрожали на своих основаниях. Море не раз грозило совершенно затопить остров, и всякое судно, которое бы в эту пору сюда зашло, неминуемо бы погибло. Два раза река Милосердия выходила из берегов, и колонисты опасались, как бы не сорвало мосты; мостики на берегу, исчезавшие в приливы под морскими волнами, приходилось беспрестанно поправлять и укреплять.
Понятно, что такие вихри, дожди и снег произвели немало опустошений на плато Дальнего Вида. Особенно пострадали мельница и птичник.
— Ну и погодка! — говорил Пенкроф. — Дня не пройдет, чтобы чего-нибудь не поломало да не поковеркало. Одно починишь, другое уж валится!
В это время появилось несколько пар ягуаров и стаи обезьян, которые доходили до самого плато. Можно было опасаться, что, побуждаемые голодом, они рискнут перебраться через ручей. Самым ловким и смелым ничего не стоило преодолеть эту преграду, тем более по льду. Колонисты опасались, как бы от хищников не досталось огородам, полям и домашним животным, и всегда были начеку: нередко приходилось выстрелами из ружья отгонять непрошеных гостей. Конечно, помимо этих забот у зимовщиков всегда находилось множество всяких дел, ибо они непрестанно занимались благоустройством своего жилища.
— Попомните мое слово, эти твари пожалуют к нам в гости! — говорил Пенкроф. — Ручей теперь замерз — перемахнуть через него пара пустяков. Коли мы хотим сберечь поля, огороды, домашних животных и птиц, надо смотреть в оба!
Как видит читатель, и зимой у колонистов было достаточно работы.
В холодные ясные дни Спилетт и Герберт, сопровождаемые Топом и Юпом, отправлялись охотиться на Утиное болото и настреливали там множество уток, бекасов, чирков, шилохвостов и чибисов.
Так прошло четыре суровых зимних месяца — июнь, июль, август и сентябрь. Вообще же обитатели Гранитного дворца не очень страдали от непогоды, так же как и обитатели скотного двора, который стоял не на таком открытом месте, как Гранитный дворец, и был с одной стороны защищен горой Франклина, а с других — лесами и высоким скалистым берегом; разбиваясь об эти преграды, шквалы теряли свою сокрушительную силу. Поэтому бури нанесли скотному двору совсем незначительный урон, и деятельный, умелый Айртон все быстро исправил, проведя там несколько дней во второй половине октября.
За все четыре месяца не случилось решительно ничего таинственного, хотя Пенкроф и Наб выискивали все таинственное и самые простые вещи готовы были перетолковывать на чудесный лад. Топ и Юп перестали подходить к отверстию колодца и не выказывали никакой тревоги.
— Нет больше чудес, Пенкроф, — шутил Спилетт. — Все идет самым обыденным порядком!
— А все-таки, как только теплая пора наступит, мы обыщем весь остров, — отвечал моряк.
Но случилось неожиданное происшествие, которое на время отвлекло Смита и его товарищей от их планов.
Наступил октябрь, началась весна. Природа обновлялась под животворными лучами солнца, между темной зеленью хвойного леса уже показалась нежная листва крапивных деревьев, банксий и деодаров.
17 октября, около трех часов пополудни, Герберта соблазнила ясная погода, и он задумал снять вид, который открывался из бухты Союза.
— Снимок у меня выйдет отличный! — говорил Герберт, собираясь приняться за дело. — Посмотрите, как ясно небо, как тихо колышется море! А бухта, точно гладкое зеркало, сверкает в солнечных лучах!
Он установил объектив около одного из окон Гранитного дворца так, чтобы снять бухту и часть берега, приладил все как следует, поместил стеклянную пластинку в камеру-обскуру и, когда получилось изображение, отправился его фиксировать в свой фотографический кабинет, то есть в темный закоулок Гранитного дворца.
Сделав что нужно, Герберт снова вышел на свет и, рассматривая негатив, заметил на нем какую-то почти незаметную точку; он попробовал еще раз обмыть пластинку, но пятнышко не сходило.
«Это, верно, стекло такое», — подумал он.
Чтобы разглядеть недостаток фотографической пластинки, он отвинтил объектив от одной зрительной трубы, чтобы использовать его как лупу.
Едва он поднес лупу к глазам, как воскликнул и чуть не выронил ее из рук.
Герберт стремглав бросился в комнату инженера и протянул ему лупу и пластинку.
Смит взглянул на пятнышко и, схватив свою подзорную трубу, кинулся к окну.
Он медленно, последовательно, тщательно начал разглядывать горизонт. Вдруг движение трубы остановилось. В трубу стало видно то место, которое соответствовало пятнышку на негативе.
Смит опустил трубу и произнес одно только слово:
— Корабль…
Действительно, на горизонте был корабль!
Часть третья. Тайна острова
I. Черный флаг
Уже два с половиной года прошло с того дня, как смелые беглецы из Ричмонда потерпели крушение на воздушном шаре, который их выбросил на остров Линкольна. Все это время они были отрезаны от остального мира. Однажды Спилетт попытался дать весть о судьбе обитателей Линкольна, привязав к шее альбатроса подробное письмо, но никто не мог рассчитывать на удачу. К маленькой колонии — при известных читателю обстоятельствах — за это время присоединился лишь Айртон. Других людей они не видели, но постоянно думали о них, давно уже ждали. И вот теперь, 17 октября, возле острова появились другие люди…
На зов Герберта и Смита прибежали остальные колонисты. Пенкроф первый схватил подзорную трубу, поспешно оглядел горизонт и обнаружил черную точку как раз в том месте, где на фотографической пластинке виднелось еле заметное пятнышко.
— Тысячу чертей! В самом деле корабль! — проговорил он голосом, не выражавшим особенной радости.
Нельзя было еще разобрать, приближается ли корабль. Оставалось только ждать.
Целый рой мыслей и чувств зашевелился у каждого. Мешались, спутывались надежда и страх, радость и какая-то смутная печаль. В самом деле, колонисты не были в положении людей, выкинутых на пустынную землю, принужденных изо дня в день вести тяжелую борьбу за существование. Им незачем было ждать других людей как избавителей от злосчастного житья. В особенности Пенкроф и Наб по доброй воле не расстались бы с островом, на котором они чувствовали себя так привольно и счастливо. Да и остальные уже свыклись, сжились с землей, которую они своим трудом и знаниями превратили в культурное поселение. Но, с другой стороны, корабль нес вести из цивилизованных стран. Быть может, это была частичка их родины, которая шла им навстречу…
Время от времени Пенкроф снова брал трубу, но корабль был еще так далеко, что не увидел бы никакого сигнала с острова, не услышал бы даже выстрелов.
Корабль же, несомненно, видел остров Линкольна с его горою. Но зачем этот корабль плыл к этой никому не известной земле, лежащей в стороне от путей, которых держатся суда, направляющиеся к Полинезийским островам, к Новой Зеландии и берегам Америки?
Этот вопрос вставал перед каждым членом.
— Уж не «Дункан» ли это? — вдруг воскликнул Герберт.
Читатель, надеемся, не забыл, что так называлась яхта лорда Гленарвана, с которой высадили Айртона на Табор и которая в свое время должна была за ним приплыть. Весьма возможно, что яхта, направляясь к Табору, проходила мимо Линкольна. А ведь этот островок находится довольно близко от острова Линкольна, и судно, державшее курс на остров Табор, так или иначе пройдет в виду колонистов. Оба острова разделяет всего сто пятьдесят миль по меридиану и семьдесят пять по параллели.