Здесь колонисты осмотрели его и увидели, что то был кусок куртки Айртона — клок войлочной материи, которая была изготовлена в мастерской Гранитного дворца.
— Видите, Пенкроф, — заметил Смит, — вот доказательство сопротивления несчастного Айртона. Каторжники увели его насильно! Неужели вы еще сомневаетесь в его честности?
— Нет, господин Сайрес, — ответил Пенкроф, — я уже давно раскаялся в своем минутном недоверии. Но из этого еще одно можно вывести.
— Что вывести? — спросил Спилетт.
— То, что Айртона не убивали на скотном дворе. Если он сопротивлялся, стало быть, его тащили живого! Может, он еще жив?..
— Действительно, это может быть, — ответил Смит, остававшийся все время в задумчивости.
Найденный клочок одежды был проблеском надежды для товарищей Айртона. Они сперва думали, что Айртон, застигнутый на скотном дворе, пал под пулей, как это случилось с Гербертом. Но если разбойники с самого начала не убили его, если они его живого отвели в какую-нибудь другую часть острова, то разве нельзя допустить, что он и теперь находится в плену? Быть может даже, кто-нибудь из них узнал в Айртоне своего старого австралийского товарища, Бена Джойса, предводителя беглых каторжников. Кто поручится, что они не надеялись снова сделать Айртона своим союзником и помощником. Он был бы очень полезен, если бы им удалось склонить его к предательству.
— Во всяком случае, надеюсь, что мы скоро увидим Айртона, — сказал Спилетт. — Если только он действительно находится в плену, он сделает все, чтобы вырваться из рук разбойников, и чем скорее это случится, тем лучше для нас!
— Ах, как бы мне хотелось, чтобы он был в Гранитном дворце, — вскричал Пенкроф, — и чтобы мы тоже наконец там очутились! Хотя негодяи и не подступятся к самому дому, зато они могут опустошить плоскогорье, разорить наши плантации, уничтожить наш птичий двор.
За время пребывания на острове Линкольна Пенкроф стал завзятым фермером и всей душой привязался к своим огородам и полям. Но надо сказать, что и Герберт рвался в Гранитный дворец, он понимал, как необходимо присутствие там колонистов, и сознавал, что своей болезнью всех задерживает.
Несколько раз он умолял Спилетта не откладывать переезда, но тот, опасаясь, что едва затянувшиеся раны Герберта могут открыться во время передвижения, не хотел так рисковать жизнью мальчика.
Неожиданный случай заставил Смита и его товарищей уступить просьбам Герберта, и одному небу известно, скольких горестей и угрызений совести могла им стоить такая уступка!
29 ноября, в семь утра, Топ сильно залаял.
Смит, Пенкроф и Спилетт схватились за ружья и вышли из домика.
Топ, добежав до ограды, начал прыгать и лаять, но, казалось, не от гнева, а от удовольствия.
— Кто-то идет!
— Да!
— Но только это не враг!
— Может быть, Наб идет?
— А вдруг Айртон?
Не успели колонисты обменяться этими короткими фразами, как над оградой появился некто и легко спрыгнул на землю.
Это был Юп, дядюшка Юп, собственной персоной!
Топ принял приятеля с самыми горячими изъявлениями дружбы.
— Юп! — воскликнул Пенкроф.
— Его послал Наб! — сказал Спилетт.
— В таком случае, — ответил инженер, — на нем должна быть записка.
Смит не ошибся. На шее у Юпа висел маленький мешочек, а в нем лежала записка.
Нельзя себе представить отчаяние Смита и его товарищей, когда они прочли следующее: «Пятница, 6 ч. утра. Разбойники напали на плато. Наб».
Колонисты, не произнося ни слова, поглядели друг на друга и вернулись в домик.
Что оставалось делать? Разбойники на плато Дальнего Вида — это значило грабеж и разорение!
Герберт по одному их виду понял, что положение ухудшилось, а когда заметил Юпа, то решил, что Гранитному дворцу угрожает опасность.
— Господин Сайрес, — сказал он, — я хочу в Гранитный дворец. Я уже поправился и легко могу перенести это путешествие!
Спилетт приблизился к Герберту; затем, поглядев на него, сказал:
— Ну, поедем!
Вопрос о том, перенести ли Герберта на носилках или доставить на повозке, привезенной Айртоном на скотный двор, был скоро решен. На носилках раненому, конечно, было бы покойнее, но для них требовались два носильщика; следовательно, в случае, если на дороге произойдет нападение, у колонистов будет двумя ружьями менее.
— Надо перевезти его на повозке, — сказал инженер. — Мы его уложим на матрасах и будем ехать так осторожно, что он не почувствует толчков.
Погода стояла отличная. Сквозь листву деревьев пробивались яркие солнечные лучи.
— Как ты себя чувствуешь, Герберт? — спросил Смит.
— Ах, господин Сайрес, — ответил мальчик, — будьте покойны, я не умру в дороге!
Произнеся эти слова, бедный ребенок, видимо, собрал всю свою энергию и силы, готовые скоро угаснуть.
Смит почувствовал, как у него болезненно сжалось сердце. Он еще колебался, подавать ли знак к отъезду. Но затягивание переезда могло привести Герберта в отчаяние, а быть может, и убить.
— Вперед! — сказал наконец инженер.
С повозкой было бы трудно пробираться лесом, поэтому колонисты вынуждены были отправиться по дороге скотного двора, хотя она, вероятно, и была знакома разбойникам.
Смит и Спилетт шли по обеим сторонам повозки и были готовы встретить неожиданное нападение. Впрочем, каторжники, вероятно, еще не успели покинуть плато Дальнего Вида. Записка Наба, очевидно, была написана и отправлена в тот момент, когда он только заметил их появление. Записка была помечена шестью часами утра, и ловкий орангутанг, привыкший часто посещать скотный двор, мог самое большее за три четверти часа преодолеть расстояние в пять миль. Следовательно, можно было предполагать, что если колонистам и придется взяться за оружие, то только совсем близко от Гранитного дворца.
Юп с дубиной в лапах и Топ, забегая то вперед, то в сторону от дороги, то в лес, не выказывали признаков тревоги.
Телега приближалась к плато. Еще миля, и должен был показаться мостик на Глицериновом ручье. Смит был уверен, что этот мостик опущен, потому что разбойники перешли через него и, перейдя, из предосторожности не подняли его на случай отступления.
Наконец в просвете между стволами деревьев блеснуло море. Повозка продолжала двигаться вперед.
Вдруг Пенкроф остановил онагра и гневно воскликнул:
— Ах, проклятые!
Он указал товарищам на густой дым, поднимавшийся над мельницей и птичником.
Среди этого дыма суетился какой-то человек. То был Наб.
Колонисты окликнули товарища. Наб услыхал и побежал к повозке.
Разбойники с полчаса тому назад покинули плато, опустошив его совершенно.
— А господин Герберт? — воскликнул Наб.
Спилетт подошел к повозке.
Герберт лежал без чувств.
X. Между жизнью и смертью
Разбойники, пожар на плато — все было забыто.
Колонисты устроили из ветвей носилки и уложили на них матрас, а затем поместили туда Герберта, который все еще не пришел в сознание.
Подъемник был приведен в движение, и скоро Герберт лежал в Гранитном дворце на своей кушетке.
Колонистов поглотила забота о Герберте, страх за него. Кто мог сказать, какие пагубные последствия будет иметь этот переезд в повозке? Спилетт и его товарищи были в отчаянии.
Наконец мальчик пришел в себя. Он улыбнулся, как бы обрадовавшись, что снова очутился в своей комнате, но так ослабел, что едва мог прошептать несколько слов.
Спилетт тотчас же осмотрел раны. Он боялся, что они снова открылись… Раны были в прежнем состоянии. Вследствие чего же произошел такой упадок сил?
Между тем мальчик впал в какой-то лихорадочный сон; Спилетт и Пенкроф остались у eго постели.
В это время Смит передал Набу, что случилось на скотном дворе, а Наб, в свою очередь, рассказал господину, что произошло на плато.
Каторжники только прошлой ночью появились на лесной опушке, неподалеку от ручья. Наб, находившийся в это время у птичьего двора, выстрелил в одного из разбойников, который намеревался перебраться через ручей; но ночь была такая темная, что он не мог достоверно сказать, попала ли пуля в этого негодяя. Во всяком случае, одного выстрела было недостаточно для того, чтобы разогнать всю шайку каторжников, и Наб поспешил подняться в Гранитный дворец.
Но что делать дальше? Как воспрепятствовать грабежу, которым каторжники грозили плато Дальнего Вида? Как предупредить товарищей? В каком положении находились товарищи на скотном дворе?
Набу пришла мысль послать Юпа с запиской, надеясь на удивительную понятливость орангутанга. Юп понимал слова «скотный двор», которые часто при нем произносились, и, если помнит читатель, обезьяна очень часто ездила туда в сопровождении Пенкрофа. Рассвет еще не наступил. Ловкий орангутанг мог легко пройти незамеченным через лес; притом разбойники всегда могли принять его за одного из лесных обитателей.
Наб не колебался. Он написал записку, привязал ее на шею Юпу, привел его к двери Гранитного дворца, с которой спустил длинную веревку до самой земли; затем несколько раз повторил: «Юп! Юп! Скотный двор! Скотный двор!»
Орангутанг понял, уцепился за веревку, быстро спустился на песчаный берег и, не замеченный разбойниками, исчез в темноте.
— Ты хорошо сделал, Наб, — ответил Смит, — но, быть может, ты сделал бы еще лучше, если бы нас не уведомлял!
Говоря это, Смит думал о Герберте, для которого переезд оказался так пагубен.
Наб закончил свой рассказ. Разбойники не показывались на морском берегу. Не зная числа жителей на острове, они могли предположить, что Гранитный дворец охранялся значительным отрядом. Они, вероятно, еще не забыли, как во время атаки брига на них сыпались пули то с тех, то с других скал, и теперь не хотели рисковать. Зато плато Дальнего Вида было для них открыто и не простреливалось из Гранитного дворца. Тут-то они дали полную волю своим хищническим наклонностям, грабя все подряд, поджигая строения, разрушая ради разрушения; они отступили только за полчаса до прибытия колонистов.