— Ну и я тоже.
Они не ошиблись. С 20 декабря Герберт начал заметно поправляться. Он был еще слаб, и Спилетт держал его на диете, но лихорадочные приступы не возвращались. Мальчик безропотно покорялся всем предписаниям своего доктора.
— Ах, если бы мне скорее выздороветь! — говорил он.
Пенкроф испытывал нечто подобное тому, что должен испытывать человек, которого только что вытащили из пропасти на свет божий. Иногда он словно пьянел от радости. Уверившись, что не будет третьего приступа, он кинулся к Спилетту и так стиснул его в своих объятиях, что репортер газеты «Нью-Йорк геральд» чуть не задохнулся. С этих пор моряк называл его не иначе как «доктор Спилетт».
— Надо разыскать настоящего доктора, — говорил Спилетт.
— Будьте покойны, разыщем, — ответил Пенкроф, — и уж кто бы он ни был, пусть не прогневается: я не утерплю — обниму его крепко!
Окончился декабрь, а вместе с ним и 1867 год, ознаменовавшийся такими тяжелыми для линкольнских колонистов испытаниями.
Новый, 1868 год они встретили весело, обрадованные выздоровлением Герберта. Погода стояла превосходная. Зной умерялся свежим ветерком с моря.
— Я точно оживаю, — говорил Герберт. — Как мне хорошо!
Постель его была придвинута к открытому окну, и он с наслаждением вдыхал чистый морской воздух. У больного появился сильный аппетит, и Наб придумывал для него разные превкусные блюда.
— Кабы всех больных так кормили, — говорил Пенкроф, — то всякому бы хотелось поболеть.
В продолжение всего этого времени каторжники не показывались. Об Айртоне не было ни слуху ни духу. Только Герберт и инженер еще сохраняли слабую надежду его отыскать, остальные же колонисты давно решили, что несчастный погиб.
— Скоро наши сомнения разрешатся, — говорил Спилетт. — Как только Герберт совершенно поправится, мы организуем экспедицию и все расследуем.
— А как скоро Герберт совершенно поправится? — спросил Пенкроф. — Через месяц?
— Да, через месяц, верно, поправится, — отвечал Спилетт. — Ему с каждым днем все лучше и лучше. Раны почти совершенно зажили.
Весь январь колонисты были заняты работами на плато Дальнего Вида. Они собрали, что возможно, из хлебных посевов и огородных овощей, потоптанных разбойниками.
Во второй половине января Герберт начал вставать с постели. Сначала он вставал на один только час, потом на два, потом на три. Он был здоровый, крепкий юноша, и силы его быстро восстанавливались. В этом январе ему минуло восемнадцать лет. Он был высокого роста и обещал сделаться видным, красивым мужчиной.
— Ну, теперь я совсем выздоровел! — говорил Герберт.
— Все же не мешает быть осторожным, — отвечал ему строгий доктор Спилетт.
К концу месяца Герберт уже прогуливался по плато и по морскому берегу. Морские купания, на которые он отправлялся в сопровождении Пенкрофа и Наба, принесли ему огромную пользу. Смит, видя, что его любимец поправился, счел возможным назначить день экспедиции.
— Ночи теперь светлые, — сказал он, — что весьма удобно для наших исследований.
Начались сборы в дорогу. Колонисты поклялись не возвращаться домой, пока не истребят каторжников, не разузнают, какая судьба постигла Айртона, и не разыщут таинственного покровителя, столько раз помогавшего колонии. Они исследовали, но довольно поверхностно, побережье залива Вашингтона — от мыса Коготь до Змеиного мыса, а также леса и болота вдоль западного берега и бесконечные дюны, доходившие до залива, похожего на полуоткрытую пасть акулы.
Но им совершенно были незнакомы большие леса, покрывавшие полуостров Извилистый, весь правый берег реки Милосердия, левый берег реки Водопада и лабиринт отрогов, ущелий и долин, охватывающий своей запутанной сетью гору Франклина с трех сторон — с запада, севера и востока, а там, вероятно, существовали глубокие ущелья и пещеры. Следовательно, несколько тысяч акров площади острова еще не подверглись изучению. Поэтому участники экспедиции приняли решение отправиться в путь через леса Дальнего Запада и обследовать весь правый берег реки Милосердия.
— Я полагаю, — сказал Смит, — нам следует двигаться через леса Дальнего Запада, так чтобы пройти по всему правому берегу реки Милосердия.
После некоторых прений предложение Смита было принято.
— Нам предстоит продвигаться вперед с топорами в руках, — сказал Смит.
— Ничего, — отвечал Спилетт, — зато нам предстоит честь проложить здесь первую дорогу.
— Дорожка будет, надо думать, подлиннее воробьиного носа, — сказал Пенкроф. — Как вы полагаете, господин Смит, на много миль она протянется?
— Миль на шестнадцать или семнадцать.
Повозка была в отличном состоянии. Онагры, вволю успевшие отдохнуть, могли легко совершить предстоявшее продолжительное путешествие. Съестные припасы, лагерные принадлежности, подвижная кухня, разные инструменты, оружие и охотничьи снаряды — все это было уложено в телегу.
Колонисты решили взять Топа и Юпа. Неприступный дворец не нуждался ни в чьей охране и защите.
14 февраля, канун отъезда, приходилось на воскресенье. Колонисты весь день посвятили отдыху.
Герберту, уже поздоровевшему, но все еще несколько слабому, было оставлено место в повозке.
На другой день с рассветом Смит принял необходимые меры для ограждения покоев Гранитного дворца от всякого нападения. Веревочные лестницы, по которым некогда колонисты поднимались, были отнесены в «Трубы» и глубоко зарыты в песок, барабан подъемника был разобран, и от прежнего аппарата ничего не оставалось на месте. Пенкроф последним покидал Гранитный дворец и, разобрав подъемник, спустился на берег по длинной веревке, которую зацепили за выступ утеса и обоими концами укрепили внизу так, что ее легко было выдернуть и тем уничтожить всякое сообщение между верхней площадкой и подножием гранитной стены.
Погода стояла превосходная.
— Денек жаркий! — весело сказал Спилетт.
— Э, доктор Спилетт, — ответил Пенкроф, — мы по таким чащам будем пробираться, что и солнца-то не увидим!
— В путь! — сказал Смит.
Наб взялся править онаграми. Смит, Спилетт и Пенкроф отправились вперед. Топ резво и весело побежал. Герберт предложил Юпу место около себя, и орангутанг, нисколько не церемонясь, воспользовался его любезностью.
Несколько миль повозка могла свободно объезжать деревья, стоявшие на порядочном расстоянии друг от друга; время от времени колонистам приходилось то там, то сям обрезать лианы и рубить кустарники, но пока еще никакого серьезного препятствия не обнаруживалось.
Тележка завернула за выступ гранитного кряжа и, проехав милю по левому берегу реки Милосердия, переправилась по мосту на другой берег, где уже начиналась дорога к бухте Воздушного Шара; оставив дорогу слева, двинулись в тени высоких деревьев по обширным лесам Дальнего Запада.
На протяжении первых двух миль деревья не смыкались в непролазную чащу, и тележка свободно проезжала между ними; иногда путникам приходилось разрубать топором сплетения лиан или прокладывать дорогу в зарослях кустарника. Но никакие серьезные препятствия не задерживали отряд.
В густой тени ветвистых деревьев стояла приятная прохлада. Вокруг раскинулось необозримое лесное царство, где, чередуясь, высились деодары, дугласы, казуарины, банксии, камедные деревья, драцены и образцы других древесных пород, уже встречавшихся колонистам.
Были тут в сборе и все представители птичьего населения острова: тетерева, жакамары, фазаны, лори, шумливые стайки какаду, попугаев и попугайчиков. Пробегая между кустами, мелькали агути, кенгуру, водосвинки — все напоминало колонистам их первые экспедиции по острову.
— Я, однако, замечаю, — сказал Смит, — что пернатые и четвероногие теперь гораздо боязливее, чем во время наших первых экспедиций.
— Это легко объяснить, Сайрес, — ответил Спилетт. — Каторжники, вероятно, побывали здесь раньше нас и напугали их.
— Может быть, Спилетт.
— Что ж они следов не оставили? — сказал Пенкроф. — Нигде не видно следов…
— Погодите, Пенкроф, найдем и следы.
Действительно, скоро они увидели лежавшие на земле срубленные, вероятно для прокладывания пути, деревья, пепел от погасшего костра и, наконец, отпечатки ног, еще сохранившиеся в некоторых местах на глинистой почве.
— Я советую вам, друзья мои, воздержаться от охоты, — сказал Смит Спилетту и Пенкрофу. — Ружейные выстрелы могут привлечь разбойников: они, вероятно, рыскают в этом лесу.
После полудня дорога стала гораздо труднее. То и дело приходилось рубить деревья на пути. Подходя к каким-нибудь густым зарослям, Смит посылал на разведку Топа и Юпа; когда орангутанг и собака возвращались из чащи, не выказывая никаких признаков беспокойства, это значило, что опасность не угрожала ни со стороны разбойников, ни со стороны диких зверей.
Вечером колонисты расположились лагерем милях в девяти от Гранитного дворца, на берегу небольшого притока реки Милосердия. До сих пор они и не подозревали о существовании этого притока.
Поужинав с большим аппетитом после такой утомительной ходьбы, колонисты начали думать, как обезопасить себя на время ночи.
— Если бы нам приходилось опасаться только диких зверей, ягуаров например, — сказал Смит, — то стоило бы только развести вокруг лагеря костры, и это застраховало бы нас от возможных нападений; но дело в том, что кострами мы не отпугнем, а скорее привлечем каторжников, и поэтому лучше держаться в темноте.
Установили строгий распорядок дозора: караульные по двое должны были следить за окрестностью и сменяться каждые два часа. Герберта, несмотря на его протесты, освободили от дежурства. Решили, что Пенкроф и Спилетт в одной смене, а Смит с Набом в другой должны поочередно стоять на страже около лагеря.
Впрочем, ночь была короткая, темнота скорее зависела от густой тени, царившей под ветвистыми деревьями, чем от отсутствия солнца. Тишину лишь изредка нарушал хриплый рев ягуара да язвительный хохот обезьян, видимо особенно раздражавший почтенного Юпа.