Колонисты спешили рубить и обтесывать деревья, так как сырая древесина не годилась для постройки судна и надо было, чтоб она успела высохнуть.
Линкольнские плотники работали с величайшим усердием весь апрель, в течение которого погода, к счастью, стояла довольно хорошая. Раза два или три случилась довольно сильная буря, но продолжалась недолго.
Дядюшка Юп ловко помогал рабочим, то карабкаясь на деревья и цепляя веревки, которыми тянули подрубленные дубы и вязы, то подставляя свои могучие плечи, когда требовалось дерево перетаскивать.
Закончив рубку, колонисты сложили дерево под широким дощатым навесом около «Труб» — там они должны были храниться, пока их не пустят в дело.
— Пусть теперь сохнет, — сказал Пенкроф, — а там и за постройку!
Колонисты успевали заниматься и хозяйственными работами. Ветряную мельницу отстроили заново; для птичника построили новое здание, гораздо красивее и больше.
В конюшне теперь стояло пять онагров, из которых четыре были отлично объезжены и служили попеременно то верховыми, то упряжными.
Кроме того, колонисты смастерили себе плуг и на онаграх теперь пахали землю.
Никто из линкольнцев не мог пожаловаться на недостаток работы, зато как замечательно влияла трудовая жизнь на их здоровье и расположение духа, как оживленно и приятно проводили они после рабочего дня вечер в Гранитном дворце, вспоминая прошлое, рассуждая о настоящем, строя тысячи планов на будущее!
Нечего и говорить, что Айртон жил в Гранитном дворце и что о возвращении на скотный двор не было и речи.
Но все-таки Айртон оставался печальным и гораздо охотнее участвовал в работах, чем в развлечениях. Работал он неутомимо, с толком, мастерски. Все любили и уважали бывшего каторжника, и он не мог этого не знать.
Скотный двор не был, однако, заброшен. Через каждые два дня кто-нибудь в повозке или верхом на онагре отправлялся проведать стада муфлонов и коз и привозил молоко, поступавшее в распоряжение повара и эконома Наба. Эти поездки обыкновенно предоставляли случай поохотиться, а потому Спилетт и Герберт, захватив с собою Топа, чаще всех прогуливались на скотный двор; под их меткими выстрелами падало множество агути, водосвинок, кенгуру, кабанов, пекари, уток, тетеревов, жакамаров, бекасов, глухарей и прочей мелкой и крупной пернатой и четвероногой дичи.
Кроликов развелось многие сотни; устриц на отмели всегда было вдоволь; время от времени удавалось ловить черепах; стаи превосходных лососей снова заплыли в воды реки Милосердия, и новая ловля была чуть ли не обильнее прежней. На плато Дальнего Вида созревали всевозможные овощи; леса доставляли свои дикие, но прекрасные плоды — одним словом, богатства текли за богатствами, и Наб едва успевал с ними справляться.
Разумеется, телеграфное сообщение было восстановлено, и депеши по-прежнему исправно передавались, когда кто-нибудь из колонистов, отправившись на скотный двор, находил нужным там заночевать.
Остров был теперь снова безопасен.
— Теперь нечего бояться! — говорил Пенкроф.
— То, что случилось один раз, может случиться и в другой… — отвечал Смит.
— Как, господин Смит, вы думаете, что после беглых каторжников к нам пожалуют настоящие пираты?
— Все может случиться, Пенкроф. Не мешает чаще вести наблюдение за местами, где может пристать судно или лодка… Согласны вы со мной?
— Согласен. Уж вы что ни скажете, то всякое ваше слово — чистое золото!
Каждый день колонисты наводили из окон подзорную трубу на заливы Союза и Вашингтона. Отправляясь на скотный двор, они с таким же вниманием оглядывали западную часть побережья и, взбираясь на утесы, окружавшие гору Франклина, осматривали море в западном направлении.
Нигде не появлялось ничего подозрительного.
Решили с весны укрепить скотный двор вторым частоколом, гораздо выше прежнего, и, кроме того, сбоку прикрыть его деревянной крепостью, из которой в случае нужды можно будет отбиваться от неприятеля.
К 15 мая киль нового судна уже возвышался на дровяном дворе. Киль из отличного дуба имел в длину сто десять футов, что позволяло дать ему ширину двадцать пять футов. Вскоре почти перпендикулярно к нему поднялись в пазах ахтерштевень на одном конце и форштевень — на другом. Но только это корабельные плотники и успели сделать до наступления ненастья и холодов. На следующей неделе еще поставили первые кормовые шпангоуты, а затем пришлось работы приостановить.
Пенкроф и Айртон, которые отличались особым усердием при постройке судна, пробовали работать и в плохую погоду. Они нимало не заботились, что ветер рвет с головы волосы, а под дождем они оба промокают до нитки.
— Напрасно вы теперь работаете, — говорил им Смит. — Это может вредно повлиять на ваше здоровье!
— Ничего не будет! — отвечал моряк.
Наступили сильные холода; дерево так затвердело, что работать было решительно невозможно, с чем согласился и сам упрямый Пенкроф. Около 10 июня постройка судна окончательно приостановилась.
Смит и его товарищи уже имели случай убедиться, как сурова здешняя зима. Холода не уступали холодам Новой Англии в Соединенных Штатах, хотя Линкольн — остров, а Новая Англия — часть материка, ничем не защищенная от полярных ветров.
— Известно, — сказал однажды Смит, — что на островах и в прибрежных областях, лежащих на одинаковых широтах с материками, зимы гораздо теплее, чем на последних. В Ломбардии, например, зимы более суровы, чем в Шотландии. Это зависит от того, что море в зимнюю пору возвращает тепло, полученное им в летнее время. Острова первые пользуются этим теплом.
— Так отчего же наш остров выходит из общего закона? — спросил Герберт.
— Это трудно в точности объяснить, — отвечал инженер. — Вообще, Южное полушарие холоднее Северного…
— Да, холоднее, — отвечал Герберт. — Плавающие льды встречаются в нижних широтах чаще на юге, чем на севере Тихого океана.
— Правда, правда! — сказал Пенкроф. — Когда я плавал на китобойном судне, так видал айсберги — ледяные горы у мыса Горн.
— В таком случае холода на Линкольне можно объяснить присутствием плавучих или сплошных льдов на близком расстоянии? — заметил Спилетт.
— Весьма вероятно, любезный Спилетт. Замечу еще, что Южное полушарие несколько холоднее полушария Северного вследствие чисто физической причины. Солнце к нему ближе летом, а потому зимой оно от него дальше. Зима суровее, зато лето очень жаркое.
Пенкроф нахмурил брови.
— А почему, господин Смит, — сказал он, — наше «полушарие», как вы его называете, так неровно устроено? Это несправедливо.
— Справедливо или нет, — отвечал, смеясь, инженер, — а деваться некуда! Происходит же эта особенность вот отчего. Орбита, по которой движется Земля вокруг Солнца, представляет собою не окружность, а эллипс, что соответствует разумным законам механики. Поэтому Земля в определенный момент достигает афелия, то есть точки наиболее далекой от Солнца, а в другое время — перигелия, то есть находится на самом коротком расстоянии от Солнца. И вот оказывается, что как раз во время зимы в странах Южного полушария Земля находится в точке, наиболее удаленной от Солнца, и, следовательно, в условиях, благоприятствующих тому, чтобы в этих областях были самые сильные холода. Тут уж ничего не поделаешь, Пенкроф, и самым ученым людям никогда не удастся что-либо изменить в устройстве Вселенной, установленном Господом Богом.
— А ведь какие есть ученые! — проговорил Пенкроф. — Кабы записать все, что люди знают, какая бы толстая вышла книга, господин Смит!
— Она вышла бы еще толще, если бы записать все, чего они еще не знают, — отвечал Смит.
Вследствие тех или других причин в июне бо́льшую часть времени колонисты вынуждены были сидеть у камина в Гранитном дворце.
Это заключение всех тяготило, и особенно Спилетта.
— Знаешь, Наб, — сказал он однажды негру, — я бы тебе написал дарственную, засвидетельствованную по всем правилам у нотариуса, и отдал бы в твою пользу все наследства, какие меня ждут, если б ты, как добрый малый, сходил куда-нибудь, где принимается подписка на газеты и журналы, да подписал меня хоть на какую-нибудь захудалую газетку! Если чего недостает моему счастью, так это наслаждения всякое утро узнавать, что накануне творилось на белом свете.
Наб добродушно рассмеялся.
— А я, господин Спилетт, — отвечал он, — только о том и думаю, что творится у нас на Линкольне да в моей кухне. Да нам и некогда читать — все у нас «процветает», как вы говорите, и дел по горло!
Действительно, колония на острове процветала, и колонисты гордились, видя, что их трехлетние труды не пропали даром.
Разрушение брига «Быстрый» доставило им новые богатства. Не говоря уже о полной оснастке, которая могла послужить для нового судна, всевозможные инструменты и утварь, оружие и военные снаряды заваливали кладовые Гранитного дворца. Теперь уже не было нужды хлопотать о выделке грубого сукна. Если в первую свою зимовку они страдали от стужи, то теперь им нечего было ее страшиться.
В белье тоже недостатка не было, и к тому же колонисты содержали его в чрезвычайном порядке. Из хлористого натрия морской воды инженер легко извлекал натрий и хлор. Натрий, который нетрудно было обратить в соду, и хлор, из которого он добыл хлорную известь, использовались различным образом в хозяйстве, но преимущественно были полезны при стирке белья. Колонисты стирали не часто — всего четыре раза в год, как это делалось в старину в больших семейных домах.
Прибавим, что Пенкроф и Спилетт в ожидании, когда ему принесут газету, особенно отличались в прачечном искусстве.
Так прошли зимние месяцы — июнь, июль и август. Они ознаменовались жестокими холодами — термометр в среднем держался около тринадцати градусов ниже нуля.
— Нынешняя зима будет холоднее прошлогодней! — говорил Пенкроф. — Ну да нам это теперь нипочем! Одежда у нас царская, топливо сбоку растет… И мы теперь столько запасли лесу, что каменный уголь можно жечь поэкономнее, потому что его труднее доставлять.