Мэри тихонько отвела гобелен и прошла дальше. Здесь плач звучал яснее, хотя и не громче. Он слышался слева за стеной. В нескольких шагах она увидела дверь. Из-под неё пробивался свет. В этой комнате кто-то плакал, и этот кто-то не был взрослым.
Она подошла к двери, распахнула её – и шагнула в комнату!
Просторная комната была обставлена красивой старинной мебелью. В камине тускло догорал огонь, возле высокой резной кровати с шёлковым балдахином горел ночник, а в кровати лежал и плакал мальчик.
Мэри подумала, что она, верно, незаметно заснула и всё это ей снится. Неужто это происходит на самом деле?
Лицо у мальчика было худое, нос и подбородок – заострившиеся, кожа изжелта-бледная, глаза огромные, чуть не в пол-лица. И большая шапка густых встрёпанных волос, отчего лицо казалось совсем маленьким. Видно, он был нездоров, но плакал больше от тоски и раздражения, чем от боли.
Мэри застыла в дверях со свечой в руке. Потом неслышно переступила порог. Она подошла ближе, и огонёк привлёк внимание мальчика – он повернул голову и уставился на неё огромными, широко раскрытыми серыми глазами.
– Ты кто? – прошептал он испуганно. – Привидение?
– Нет, – тихо ответила Мэри, сама немного струсив. – А ты?
Он не отводил от неё взгляда. Мэри невольно заметила, какие необычные у него глаза. Серые, как агаты, они казались огромными потому, что их окаймляли густые и тёмные ресницы.
– Нет, – ответил он, помолчав. – Я – Колин!
– Какой Колин? – смешалась она.
– Колин Крейвен. А ты кто?
– Я – Мэри Леннокс. Племянница мистера Крейвена.
– А я его сын, – сказал мальчик.
– Сын! – изумилась Мэри. – Мне никто не говорил, что у него есть сын! Почему?
– Подойди ко мне, – произнёс он, не отрывая от неё тревожного взгляда.
Она подошла к кровати – он протянул руку и прикоснулся к ней.
– Ты мне не снишься? – спросил он. – Мне иногда снятся такие ясные сны. Может, ты тоже сон.
Мэри протянула ему край накинутой на плечи шерстяной шали.
– Пощупай, – сказала она, – какая плотная и тёплая материя. Если хочешь, я могу тебя ущипнуть, чтобы ты убедился, что я живая. Мне тоже сначала показалось, что ты мне снишься.
– Откуда ты взялась? – спросил он.
– Из своей комнаты. Ветер так выл, что я не могла заснуть. Я услышала, что кто-то плачет, и решила узнать, кто это. Почему ты плакал?
– Мне тоже не спалось, и голова разболелась. Скажи ещё раз, как тебя зовут?
– Мэри Леннокс. Неужели тебе не сказали, что я приехала?
Он всё ещё сжимал в руке край её шали, но, видно, начинал верить, что всё это ему не снится.
– Нет, – отвечал он. – Не посмели.
– Почему?
– Я бы испугался, что ты меня увидишь. Я не хочу, чтобы меня видели и обсуждали.
– Почему? – повторила Мэри, всё больше и больше удивляясь.
– Потому что я всегда так – болею и лежу в постели. Мой отец тоже не позволяет обо мне говорить. Если я выживу, то буду, наверное, горбатым – только я не выживу. Отец боится, что я буду такой, как он.
– Ах, какой странный дом! – воскликнула Мэри. – Какой странный дом! Всюду тайны! Комнаты заперты, сады заперты – а теперь ещё и ты! Тебя тоже заперли?
– Нет. Просто я в этой комнате живу, потому что не хочу, чтобы меня отсюда переводили. Это очень утомительно.
Мэри подумала и решилась.
– А твой отец тебя навещает? – спросила она.
– Иногда. Обычно когда я сплю. Ему неприятно меня видеть.
– Почему? – снова спросила Мэри.
Лицо мальчика омрачилось.
– Моя мать умерла при моём рождении, ему тяжело на меня смотреть. Он думает, я не знаю, но я слышал, как люди говорили об этом. Он меня прямо ненавидит.
– И сад он ненавидит, потому что она умерла, – подумала Мэри вслух.
– Какой сад? – спросил мальчик.
– Гм… ну… сад… просто сад, который ей нравился, – затруднилась ответить Мэри. – Ты всё время здесь живёшь?
– Да, почти всё время. Иногда меня возили к морю, но я там жить не хотел: там все на меня смотрели. Я раньше носил такую железную штуку, чтобы спина была прямой, но потом из Лондона приехал очень важный врач и сказал, что это глупо. Он велел эту штуку снять и держать меня на свежем воздухе. Только я свежий воздух ненавижу и не хочу выходить.
– Я тоже не хотела, когда сюда приехала, – призналась Мэри. – Что ты так на меня смотришь?
– Некоторые сны так похожи на явь, – отвечал он угрюмо. – Порой откроешь глаза и не веришь, что проснулся.
– Мы оба не спим, – сказала Мэри.
Она обвела взглядом комнату – высокие потолки, тёмные углы и тусклый огонь в камине.
– Всё это и правда похоже на сон. Ведь сейчас ночь, все в доме спят, все, кроме нас! Только мы бодрствуем.
– Я не хочу, чтобы это был сон, – забеспокоился мальчик.
Внезапно Мэри в голову пришла одна мысль.
– Ты говоришь, что не любишь, когда на тебя глядят, – начала она. – Может, ты хочешь, чтобы я ушла?
– Нет, – отвечал он и легонько потянул за край шали, зажатой в его руке. – Если ты уйдёшь, я буду думать, что ты мне приснилась. А если ты мне не снишься, то сядь на ту скамеечку и поговори со мной. Я хочу про тебя знать.
Мэри поставила свечу на столик возле кровати и села на мягкую скамеечку. Ей совсем не хотелось уходить. Ей хотелось остаться в этой таинственной, скрытой от посторонних глаз комнате и разговаривать с этим таинственным мальчиком.
– Что тебе рассказать? – спросила она.
Он всё хотел знать: когда она приехала в Мисселтвейт; какой коридор ведёт в её комнату; чем она здесь занимается и ненавидит ли, как он, вересковую пустошь; и ещё – где она жила прежде. Мэри ответила на все эти вопросы и на множество других, а он слушал, откинувшись на подушку. Он заставил её рассказать об Индии и о том, как она приплыла на пароходе через океан. Оказалось, что из-за болезни его ничему не учили, как других детей. Когда он был ещё маленьким, одна из нянек научила его читать – теперь он без конца читал и разглядывал иллюстрации в великолепно изданных книжках.
Хотя отец навещал его редко, у него было множество всяких чудесных игрушек. Только он редко в них играл. У него было всё, что он ни пожелает, и его никогда не заставляли делать ничего, к чему у него не лежало сердце.
– Меня все должны развлекать, – произнёс он спокойно. – Сердиться мне вредно. Никто не верит, что я останусь жить.
Он давно смирился с этой мыслью, и она его совсем не волнует, объяснил он Мэри. Звук её голоса был ему, видно, приятен. Она говорила, а он внимательно слушал, прикрыв глаза. Уж не засыпает ли он, подумала Мэри. Но тут он снова задал ей вопрос:
– А сколько тебе лет?
– Десять, – отвечала Мэри и, не подумав, прибавила: – Как и тебе.
– Откуда ты знаешь? – удивился он.
– Когда ты родился, дверку в сад заперли, а ключ зарыли в землю. Сад заперт десять лет.
Колин слегка приподнялся и, опершись на локоть, повернулся к ней.
– Какую дверку заперли? Кто запер? А ключ куда зарыли? – прокричал он с внезапно вспыхнувшим интересом.
– Это… это сад, который мистер Крейвен ненавидит, – отвечала Мэри с тревогой. – Дверку запер он. Никто… никто не знал, где зарыт ключ.
– А что это за сад? – не отступался Колин.
– Туда десять лет никому входить не разрешали, – осторожно ответила Мэри.
Но было поздно. Он слишком походил на неё. Думать ему было тоже не о чем, и потому мысль о спрятанном саде захватила его. Он засыпал Мэри вопросами. Где этот сад? А дверку она не нашла? А садовников не расспросила?
– Они ничего не говорят, – объяснила Мэри. – По-моему, им велено молчать и на вопросы не отвечать.
– Я бы их заставил ответить, – заявил Колин.
– Правда? – спросила Мэри неуверенно. Ей стало не по себе. Если он умеет заставлять людей отвечать на свои вопросы, чем это может кончиться?
– Меня все должны ублажать. Я же тебе говорил, – сказал Колин. – Если бы я остался жить, здесь всё когда-нибудь стало бы моим. Они это знают. Захочу – заставлю их мне всё рассказать!
Мэри не отдавала себе отчёта в том, что её в своё время избаловали, но она ясно видела, что этот странный мальчик был очень избалован. Он думал, что всё на свете принадлежит ему. Какой он странный! И как спокойно говорит о своей смерти!
– Ты думаешь, что умрёшь? – спросила она отчасти из любопытства, отчасти для того, чтобы отвлечь его от мыслей о саде.
– Должно быть, – ответил он спокойно, как и раньше. – Сколько я себя помню, все только об этом и говорят. Сначала они думали, что я маленький и не понимаю, а теперь – что я не слышу. А я всё слышу. Врач, который меня лечил, – двоюродный брат моего отца. Он бедный, и, если я умру, после смерти моего отца Мисселтвейт достанется ему. Зачем ему хотеть, чтобы я выжил?
– А ты сам этого хочешь? – спросила Мэри.
– Нет, – отвечал он хмуро. – Но умирать я тоже не хочу. Когда мне нехорошо, я здесь лежу, думаю об этом – и плачу… плачу.
– Я три раза слышала, как ты плакал, – сказала Мэри, – только не знала, кто это. Ты из-за этого плакал?
Ей очень хотелось, чтобы он забыл про сад.
– Должно быть. Давай поговорим о чём-нибудь другом. Расскажи мне про этот сад. Тебе разве не хочется на него взглянуть?
– Хочется, – призналась Мэри тихо.
– И мне хочется, – не отступался он. – Мне кажется, я ничего никогда не хотел увидеть, но на этот сад я бы посмотрел. Я хочу, чтобы вырыли ключ. Я хочу, чтобы дверку отперли. Я разрешу им отвезти меня туда в кресле-каталке. Вот и буду дышать там свежим воздухом. Я их заставлю отпереть эту дверку.
Он возбудился, его огромные глаза засверкали и стали ещё больше, чем прежде.
– Меня все должны ублажать, – повторил он. – Я их заставлю меня туда отвезти. Тебе я тоже разрешу пойти со мной.
Мэри крепко сжала руки. Всё было испорчено – решительно всё! Дикон никогда больше не придёт. И она никогда больше не почувствует себя птахой, сидящей на хорошо спрятанном гнезде.
– Нет, нет! Пожалуйста… не надо! – закричала она.