– А мне нравится доктор из Лондона, потому что он их заставил снять эту железную штуку, – наконец проговорила Мэри. – А он что, тоже сказал, что ты умрёшь?
– Нет.
– А что он говорил?
– Он не шептался, – ответил Колин. – Наверное, знал, что я не выношу, когда шепчутся. Он вполне громко сказал: «Парнишка выживет, если сам того захочет. Сделайте так, чтобы он захотел». И голос у него был сердитый.
– Я тебе скажу, кто, по-моему, может так сделать, чтобы ты захотел, – произнесла, подумав, Мэри. Ей хотелось навести тут ясность. – По-моему, Дикон сможет. Он только о здоровых и живых говорит. А о мёртвых или больных никогда. На небо смотрит – не летят ли птицы, на землю – что там растёт. У него глаза такие круглые и голубые и так широко открыты! А рот до ушей – и вечно он хохочет, а щёки красные, как… как вишни.
Она пододвинула скамеечку поближе к дивану, вся преобразившись при воспоминании о Диконе.
– Знаешь что, – сказала она, – не будем говорить о смерти, мне это не нравится. Давай поговорим о жизни! Будем говорить о Диконе. А потом посмотрим твои картинки.
Лучшего она не могла придумать. Говорить о Диконе – это значило говорить о вересковой пустоши и о домике, где семья из четырнадцати человек живёт на шестнадцать шиллингов в неделю… и о детях, которые на свежем воздухе стали здоровыми, словно дикие лошадки. И о матушке… и о скакалочке… и о вереске, освещённом солнцем… и о зелёных росточках, что выглядывают из земли. И всё это так живо стояло у Мэри перед глазами, что она никак не могла наговориться, а Колин спрашивал и спрашивал, как никогда раньше. А потом они вдруг стали хохотать безо всякой причины – так бывает с детьми, когда им весело вместе. Они хохотали и шумели, будто были самыми обычными, здоровыми, простыми ребятишками, а не чёрствой, никого не любящей девочкой и болезненным мальчиком, который думал о смерти.
Они так развеселились, что совсем забыли и про картинки, и про время. Особенно хохотали они над Беном Везерстафом с его малиновкой, Колин даже сел прямо, словно совсем забыл о своей спине. Внезапно в голову ему пришла какая-то мысль.
– А знаешь, – объявил он, – мы совсем упустили из виду, ведь мы с тобой двоюродные брат и сестра!
Странно, что они так долго болтали, а об этом и не подумали! Колин и Мэри залились смехом. Такое уж у них было настроение – смеяться по любому поводу! В разгар веселья дверь отворилась – и в комнату вошёл доктор Крейвен в сопровождении миссис Медлок.
Доктор Крейвен вздрогнул от неожиданности, попятился и чуть не сбил с ног миссис Медлок.
– Господи боже мой! – вскричала миссис Медлок, выпучив глаза. – Господи боже мой!
– Что такое? – вопросил доктор Крейвен и шагнул к дивану. – Что это значит?
И тут Мэри снова вспомнила о мальчике, который был раджой. Колин отвечал так, словно и не заметил ужаса вошедших. Если бы в комнату вдруг вошли дряхлый пёс и кошка, он бы испугался ничуть не больше.
– Это моя кузина, Мэри Леннокс, – сказал он. – Я попросил её прийти и посидеть со мной. Пусть она приходит всегда, когда я буду за ней посылать.
Доктор Крейвен с упрёком взглянул на миссис Медлок.
– Ах, сэр, – взволнованно заговорила она, – ума не приложу, как это могло случиться. Из слуг никто не посмел бы проговориться – им было ясно сказано!
– Никто ей ничего не говорил, – заявил Колин. – Она услышала, как я плачу, и сама меня разыскала. Я рад, что она пришла. Не говорите глупостей, Медлок.
Мэри заметила, что вид у доктора Крейвена недовольный, но он не решается спорить с больным. Он сел рядом с Колином и стал считать его пульс.
– Боюсь, ты слишком возбудился. Тебе нельзя возбуждаться, мой мальчик, – произнёс он.
– Я буду возбуждаться, если она не будет приходить, – отвечал Колин, и глаза у него грозно засверкали. – Мне лучше! Это она так на меня подействовала! Пусть сиделка принесёт чаю и мне, и ей. Мы будем пить чай вместе.
Миссис Медлок и доктор Крейвен тревожно переглянулись. Однако делать было нечего.
– Он и вправду выглядит лучше, сэр, – решилась миссис Медлок. Однако, подумав, прибавила: – Впрочем, он и утром выглядел лучше, прежде чем она сюда явилась.
– Она ночью явилась! И долго со мной сидела. Она мне спела индийскую колыбельную, и я уснул, – горячо сказал Колин. – А когда проснулся, мне было лучше. Я захотел позавтракать. А сейчас я хочу чаю. Медлок, скажите сиделке.
Доктор Крейвен пробыл у Колина недолго. Он поговорил с вошедшей сиделкой и обратился со словами предостережения к Колину. Ему нельзя много говорить; нельзя забывать, что он болен, нельзя забывать, что он легко утомляется. «Как неприятно обо всём этом помнить», – подумала Мэри.
Вид у Колина был раздражённый, и он не отрывал своего странного взгляда от доктора Крейвена.
– Но я хочу забыть! – произнёс он наконец. – И она мне в этом поможет. Поэтому она мне и нужна.
Когда доктор Крейвен уходил, лицо у него было недовольное. Он с недоумением взглянул на Мэри, сидевшую на скамеечке. Стоило ему войти, как она снова стала скованной и молчаливой, и он никак не мог понять, что в ней привлекательного. Однако мальчик и правда повеселел – и доктор Крейвен, шагая по коридору, тяжело вздохнул.
– Вечно они меня пичкают едой, – пожаловался Колин, когда сиделка внесла поднос и поставила его на стол возле дивана. – Только я есть не хочу. Но если ты будешь есть, тогда и я поем. А эти булочки выглядят заманчиво – горяченькие! Ну а теперь рассказывай про раджу!
Глава 15«Мы тоже гнездо вьём!..»
Всю неделю лил дождь, а потом наконец прояснилось, и солнце жарко засияло в высоком синем небе. Всю неделю Мэри было весело, хотя ей и не удалось побывать в тайном саду и повидаться с Диконом. Неделя пролетела быстро. Каждый день она подолгу сидела у Колина, рассказывая ему о радже, о садах, о Диконе и домике на пустоши. Они смотрели чудесные книжки с картинками, иногда Мэри читала Колину, а иногда он немножко читал ей. Когда Колина что-то занимало, он, как заметила Мэри, совсем не походил на больного – разве что всегда был бледен и не вставал с дивана.
– Ай да Мэри, – сказала как-то миссис Медлок. – Ты всех нас вокруг пальца обвела. Подслушала, встала с постели, да и выследила! Сказать по правде, нам всем это только на пользу пошло! С тех пор как вы с Колином подружились, он хныкать бросил, да и истерики не закатывал. Сиделка уже совсем было хотела от места отказаться, до того он ей надоел! А теперь, когда ты с ней вместе стала дежурить, говорит, что не прочь и остаться.
И она улыбнулась.
Мэри внимательно следила, чтобы, беседуя с Колином, не проговориться о таинственном саде. Ей нужно было кое-что у него узнать, но спрашивать напрямик не хотелось. Ей было приятно болтать с ним, но надо было выяснить два вопроса. Во-первых, умеет ли он хранить тайну? Он совсем не походил на Дикона, но мысль о никому не известном саде его увлекла. Пожалуй, ему можно довериться. Хотя она всё-таки слишком недавно его знает и может ошибиться. Ну а второй вопрос был такой: если можно довериться, по-настоящему довериться, нельзя ли как-то устроить так, чтобы по секрету от всех вывезти его в сад? Доктор из Лондона велел ему дышать свежим воздухом, и сам Колин говорит, что согласен дышать свежим воздухом в таинственном саду. Может, он там вовсю надышится, познакомится с Диконом и малиновкой, увидит, как всё вокруг зеленеет, и не будет больше так много думать о смерти?
В последнее время, проходя мимо зеркала, Мэри заметила, что она уже вовсе не та бледная девочка, какой была по приезде из Индии. Сейчас вид у неё стал куда лучше! Даже Марта заметила в ней перемену.
– Здешний воздух тебе на пользу, – сказала она Мэри. – Ты уже не такая жёлтая да худая. Даже волосы уже не висят как палки. Они просто ожили и окрепли.
– Совсем как я сама, – отвечала Мэри. – Я тоже ожила и окрепла! А волосы у меня стали, по-моему, гуще.
– Кажись, так оно и есть, – согласилась Марта и потрепала Мэри по голове. – Так-то оно лучше! И щёки, глянь-ка, порозовели.
«Если свежий воздух и сад пошли мне на пользу, – подумала Мэри, – может, они и Колину помогут? Но вдруг он не захочет познакомиться с Диконом? Ведь он не любит, чтобы на него глядели».
– А почему ты сердишься, когда на тебя смотрят? – спросила она как-то Колина.
– Не выношу я этого, – отвечал он. – Даже когда совсем маленьким был, не выносил! Помню, меня отвезли к морю, я там лежал в коляске, и все на меня глазели, а дамы подходили поговорить с моей нянькой. Потом начинали шептаться, а я знал: они о том, что я на этом свете не жилец. Некоторые гладили меня по щеке и говорили: «Бедное дитя!» Как-то одна дама меня погладила, а я закричал и укусил её за палец. Она так испугалась, что поскорей убежала.
– Подумала, что ты взбесился, как собака, – заметила Мэри без тени одобрения.
– Мне всё равно, что она подумала, – нахмурясь, отозвался Колин.
– А почему ты не кричал и не кусался, когда я вошла к тебе в комнату? – спросила Мэри с улыбкой.
– Я думал, ты сон или привидение, – признался Колин. – А их ведь не укусишь, да и криком не спугнёшь!
– А тебе будет очень неприятно… если на тебя посмотрит один мальчик? – спросила Мэри неуверенно.
Колин откинулся на подушку и с минуту помолчал.
– Есть один мальчик, – медленно, словно обдумывая каждое слово, проговорил он, – против которого я бы не возражал. Тот, который знает, где лисы живут… Дикон.
– Он бы тебе понравился, – подтвердила убеждённо Мэри. – Я уверена.
– Птички ведь не против, – произнёс он задумчиво, – и другие животные тоже. Значит, и я не против. Он вроде как заклинатель животных, а я – животный мальчик!
И он рассмеялся, и Мэри вместе с ним. Кончилось тем, что они долго хохотали – так им понравилась мысль о «животном мальчике», который прячется в свою норку.
А Мэри поняла, что может не беспокоиться из-за Дикона.
В то первое утро, когда небо опять засияло, Мэри проснулась очень рано. Косые лучи солнца проникали сквозь шторы, и это было так славно, что Мэри выпрыгнула из постели и подбежала к окну. Она подняла шторы и распахнула окно – на неё пахнуло свежестью и благоуханием. Вдали голубела вересковая пустошь – весь мир был словно заколдован. Откуда-то неслись нежные звуки, будто птицы настраивали голоса перед концертом. Мэри высунула руку – солнце упало на неё.