– Может, он… он не позволит, – прошептала со страхом сиделка.
Однако Колин услышал и, отчаянно всхлипывая, произнёс:
– По-покажи ей! Пусть увидит!
Сиделка сняла рубашку. Спина у Колина оказалась такая худенькая, что можно было пересчитать все рёбра и позвонки, но, разумеется, «мистрис Мэри» ничего считать и не подумала, а просто наклонилась и стала внимательно и строго разглядывать, что там у него на спине.
Вид у Мэри был такой суровый и чопорный, что сиделка отвернулась, чтобы скрыть усмешку. На мгновение в комнате воцарилась тишина – даже Колин затаил дыхание, а Мэри молча мерила взглядом его спину, словно она-то и была знаменитым врачом из Лондона.
– Ничего здесь нет! – провозгласила она. – Ровнёшенько ничего! Если не считать позвонков, да и они только потому видны, что ты такой тощий. У меня они тоже есть. Раньше торчали, как у тебя, пока я не стала толстеть. Но всё равно ещё видны. Никакой шишки у тебя нет! Если ты хоть раз ещё о ней скажешь, я просто захохочу!
Только Колин мог бы поведать о том, как на него подействовали эти сердитые ребяческие слова. Будь у него кто-то, кому он мог бы поверить свои тайные страхи, решись он задавать вопросы, будь у него друзья и не лежи он целыми днями один в огромном пустом доме, вдыхая воздух, пропитанный опасениями необразованных по большей части людей, которым он надоел, он бы знал, что весь его испуг и болезни были порождением его собственной фантазии. Но он лежал в одиночестве и думал о себе и своих недугах часами… днями… месяцами… годами. А теперь, когда эта несимпатичная сердитая девочка без доли сострадания объявила, что все его недуги – плод его же собственного воображения, он подумал, что, может, она права.
– Я и не знала, – наконец проговорила сиделка, – что он думает, будто у него на спине шишка. Спина у него слабая, это правда, но всё потому, что он даже не пытается сесть. Я и сама могла бы ему сказать, что у него там ничего нет!
Колин судорожно сглотнул и покосился на сиделку.
– Правда? – спросил он жалобно.
– Да, сэр.
– Вот видишь! – воскликнула Мэри и тоже сглотнула.
Колин снова уткнулся в подушку и с минуту лежал неподвижно – лишь изредка тело его сотрясали последние редкие всхлипы, а слёзы градом катились по лицу и увлажняли подушку. Он чувствовал невероятное облегчение. Потом он повернулся, опять взглянул на сиделку и чуть ли не с робостью спросил:
– Как вы думаете… я буду жить?
Сиделка не отличалась ни умом, ни добротой, но она помнила, что говорил знаменитый врач из Лондона.
– Отчего же, – ответила она, – если станете выполнять, что вам велят, перестанете закатывать скандалы и будете больше времени проводить на воздухе.
Приступ кончился – Колин чувствовал себя измученным и ослабевшим от слёз; возможно, поэтому он смягчился. Он неуверенно протянул Мэри руку. К счастью, её приступ ярости тоже прошёл, она подобрела и поспешила пожать ему руку. Мир был заключён.
– Я буду… буду выходить на воздух вместе с тобой, Мэри, – сказал Колин. – Я согласен, если только мы найдём… – Он вовремя опомнился и не произнёс слова «таинственный сад», а только сказал: – Я с удовольствием буду с тобой выходить, если только Дикон придёт и будет катить моё кресло. Я так хочу посмотреть на Дикона и на его лисёнка и ворона.
Сиделка перестелила сбитые простыни, встряхнула и взбила подушки. Потом она приготовила Колину бульон и предложила чашку и Мэри, которая после пережитых волнений приняла её с благодарностью. Миссис Медлок и Марта потихоньку удалились, и, когда всё улеглось и успокоилось, сиделка уже была готова последовать их примеру. Это была здоровая молодая особа, которая не скрывала желания вернуться к прерванному сну, – она не таясь зевала и поглядывала на Мэри, которая, пододвинув скамеечку поближе, сидела возле кровати и держала Колина за руку.
– Тебе надо вернуться к себе и поспать, – сказала сиделка Мэри. – Он скоро заснёт, если только не очень разволновался. Тогда и я улягусь в соседней комнате.
– Хочешь, я спою тебе песенку, которой научилась от своей айи? – шепнула Мэри Колину.
Он тихонько потянул её за руку и с мольбой посмотрел на неё.
– Ах да! – отвечал он. – Она такая нежная. Я через минуту засну.
– Я его убаюкаю, – сказала Мэри зевающей сиделке. – Вы можете идти, если хотите.
– Что ж, – словно нехотя согласилась сиделка. – Если через полчаса он не заснёт, позови меня.
– Хорошо, – обещала Мэри.
В тот же миг сиделка была уже за дверью. Как только она ушла, Колин снова тронул Мэри за руку.
– Я чуть не проговорился, – шепнул он, – но вовремя сдержался. Я больше не буду ничего говорить и засну, но ты сказала, что у тебя есть приятные для меня новости. Неужели ты… неужели ты придумала, как проникнуть в тайный сад?
Мэри вгляделась в его усталое лицо и заплаканные глаза – сердце у неё смягчилось.
– Д‐да, – протянула она. – По-моему, да. Если ты сейчас заснёшь, я тебе завтра расскажу.
Рука его задрожала.
– Ах, Мэри! – выдохнул он. – Ах, Мэри! Если б я его увидел, мне кажется, я бы не умер! А может… может, ты не будешь петь мне колыбельную, а… расскажешь, как тогда, про сад? Какой он теперь, по-твоему? Я уверен, это меня усыпит.
– Хорошо, – согласилась Мэри. – Закрой глаза.
Колин смежил веки и замер, и Мэри заговорила медленно, тихо, не выпуская его руки:
– Мне кажется, туда так долго никто не заходил, что сад весь чудесно зарос. Мне кажется, розы разрослись, обвили там всё и теперь свисают отовсюду – с ветвей, со стен, – и вьются по земле, и ползут, словно серый туман. Некоторые розы засохли, но другие – а их много – выжили, и когда наступит лето, там будут ну просто гирлянды из роз! По-моему, трава в этом саду усыпана подснежниками и нарциссами, ирисами и лилиями, они так и лезут из земли. Теперь, когда весна уже началась… может быть…
Её тихий монотонный голос всё больше и больше его успокаивал; Мэри это заметила и продолжала:
– Может, они уже пробиваются сквозь траву… Может, там уже распустились целые полянки лиловых и жёлтых крокусов… Может, на кустах и деревьях уже показались листочки… может, они потихоньку развёртываются… может… всё уже не так серо… зелёная воздушная сетка заволакивает всё вокруг. Птички прилетают взглянуть на этот сад… потому что там тихо и спокойно. И может быть… может быть, – совсем тихо и с расстановкой произнесла она, – малиновка нашла себе друга… и вьёт гнездо.
Но Колин уже спал.
Глава 18«Больше ждать нельзя!»
Конечно, на следующее утро Мэри проспала. Она никак не могла проснуться – уж очень устала за ночь. Марта принесла ей завтрак и сообщила, что Колин хоть и успокоился, но нездоров – его лихорадит, как всегда после таких приступов. Мэри слушала и не торопилась кончать свой завтрак.
– Он просит, чтобы ты, как сможешь, пришла, – говорила Марта. – Подумать только, до чего он к тебе прикипел! Вчера ты ему как следует всыпала, что правда, то правда: у нас на это никто бы не решился. Э‐э, бедный паренёк! До чего его набаловали, так это даже сказать страшно! Матушка говорит: «Хуже нет, когда ребёнку ничего не разрешают – или, наоборот, разрешают всё. Ещё неизвестно, которое из этих двух зол злее». А уж ты до чего вчера распалилась! Я только к нему вошла, как он мне и говорит: «Пожалуйста, говорит, спроси мисс Мэри, не придёт ли она ко мне?» Так и сказал: «пожалуйста», подумать только! А вы пойдёте, мисс?
– Я сперва сбегаю к Дикону, – отвечала Мэри. – Или нет, я пойду к Колину и скажу ему… – Тут глаза её засверкали. – Я знаю, что я ему скажу.
Колин огорчился, когда она вошла к нему в капоре. Он лежал в постели, бледный и жалкий, с тёмными кругами вокруг глаз.
– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – У меня голова ноет и всё тело, до того я устал. Ты уходишь?
Мэри подошла и остановилась, прислонясь к кровати.
– Я скоро вернусь, – пообещала она. – Я к Дикону, а потом вернусь. Колин, это… это насчёт тайного сада.
Лицо его осветилось и порозовело.
– Да? Правда? – вскричал он. – Знаешь, он мне всю ночь снился. Я слышал, ты что-то говорила, как там всё зеленью заволакивает, вот мне и приснилось, что я стою, а вокруг – зелёные листочки так и трепещут, так и трепещут, и птички сидят на гнёздах, такие тихие, мягонькие. Я буду лежать и думать об этом сне, пока ты не вернёшься.
Через пять минут Мэри уже была в саду. Там она нашла Дикона с вороном и лисёнком. На этот раз с ним были ещё две ручные белки.
– Я сегодня верхом на своём лошадёнке приехал, – сказал он. – До чего он хороший! Прыжок – молодец! А эту парочку я в карманах привёз. Эту зовут Скорлупка, а вон ту – Орешек.
Стоило ему произнести их имена, как одна белочка вспрыгнула ему на правое плечо, а другая – на левое.
Мэри и Дикон уселись на траву, Капитан свернулся клубком у их ног, ворон устроился на ветке над ними, а белочки резвились поблизости. Мэри так не хотелось уходить от этой славной компании, но, когда она начала рассказывать Дикону о вчерашних событиях, он слушал её с таким выражением, что все её колебания отпали. Было ясно, что Дикон жалел Колина гораздо больше, чем она. Он посмотрел на небо, а потом обвёл взглядом весь сад.
– Ты только послушай, как птицы поют, – произнёс он задумчиво. – Так и заливаются – будто во всём мире только и есть что одни птицы. Посмотри, как они порхают! Послушай, как кличут друг друга! По весне только и слышно вокруг, что призывные клики. Листики распустились – взгляни-ка на них! А какой запах! – И он потянул воздух своим забавным носом. – А этот бедняжка лежит закупоренный в комнате и ничего не видит, и всякие глупости лезут и лезут ему в голову, пока он не расстроится до слёз! Нет, надо его вызволять – привезти сюда, и пусть себе смотрит, слушает, нюхает, пока весь не пропитается солнцем. Больше ждать нельзя!
Стоило ему заговорить о чём-нибудь, что его волновало, как его йоркширский выговор становился особенно заметным, хотя в другое время он старательно выговаривал слова, чтобы Мэри было понятнее. Но ей так нравился его йоркширский говор, что она и сама старалась ему подражать. Вот и сейчас она сделала такую попытку.