– А как по-твоему, – проговорил мечтательно Колин, тщательно выговаривая слова на йоркширский манер, – это всё специально для меня так сделано?
– Нет, вы только послушайте! – обрадовалась Мэри. – Ты уж и по-йоркширски заговорил! И как хорошо – просто трудно поверить!
Всё в этот день было чудесно.
Они подкатили кресло под сливу, снежно-белую сливу в цвету, которая так и звенела от пчёл. Ветви сливы раскинулись над креслом, словно балдахин над троном сказочного короля. А рядом стояли вишни и яблони, готовые вот-вот зацвести; ветки их розовели и белели на солнце, а один или два цветка уже раскрылись. Небо глядело синими дивными глазами меж цветущими ветками сливы.
Мэри и Дикон немного поработали, а Колин смотрел на них. Они несли ему на показ всякую всячину: раскрывающиеся или плотно закрытые почки, веточку с чуть распустившимися листочками, упавшее на землю перо дятла, скорлупу, из которой недавно вылупился птенец. Дикон не спеша катил кресло, то и дело останавливаясь, чтобы Колин мог взглянуть на творящиеся кругом чудеса. Медленной процессией двигались они по саду, словно по владениям сказочного короля, глядя на скрытые повсюду таинственные сокровища.
– Интересно, а малиновку я увижу? – спросил Колин.
– Не беспокойся, скоро ты её часто будешь видеть! – отвечал Дикон. – Как птенцы вылупятся, она так и будет здесь мелькать! Взад-вперёд, взад-вперёд, просто голова закружится! Так и будет носиться с червяками в клюве, а червяки-то больше её самой! А птенцы, как её завидят, так будут кричать, что она вконец растеряется, какой из ртов прежде кормить. Все-то рты разевают, все пищат! Матушка говорит: «Когда я вижу, как бедной малиновке приходится трудиться, чтобы все эти рты накормить, так я рядом с ней ну просто барыня-бездельница, право слово!» А птахи трудятся в поте лица своего – только никто этот пот не видит!
Все трое рассмеялись, но тут же зажали рты руками, вспомнив, что их могут услышать. Колину ещё несколько дней тому назад объяснили, что говорить в саду надо потише, а ещё лучше шёпотом. Такая таинственность пришлась ему по душе, и он изо всех сил старался соблюдать это правило, да только трудно сдержать смех в разгар веселья.
С каждой минутой они находили что-нибудь новое, и с каждым часом солнце сияло всё ярче. Кресло снова поставили под сливу, Дикон уселся на траву и уже вынул было свирель, как вдруг Колин увидел нечто, чего раньше не замечал.
– Какое старое дерево… вон там, правда? – спросил он.
Дикон посмотрел на дерево, стоявшее вдали. Мэри тоже на него посмотрела – оба замолчали.
– Да, – мягко произнёс наконец Дикон.
Мэри задумчиво глядела на дерево.
– Ветки такие серые, и нигде ни листочка, – продолжал Колин. – Они совсем мёртвые, правда?
– Это уж точно, – согласился Дикон. – Только оно всё увито стеблями роз, а когда они зацветут, то закроют мёртвые ветки листьями и цветами. Тогда оно не будет таким мёртвым, а станет здесь самым красивым!
Мэри всё не сводила глаз с дерева.
– Большая ветка у него как будто обломилась, – заметил Колин. – Интересно, как это случилось.
– Давно это было, – отвечал Дикон. – А‐а! – с облегчением воскликнул он и тронул Колина за плечо. – Гляди-ка! Малиновка! Несёт что-то в клюве!
Колин едва-едва успел краем глаза увидеть, как в воздухе мелькнула красногрудая птичка: она пронеслась сквозь ветви и исчезла в заросшем уголке сада. Колин радостно засмеялся и откинулся на подушки.
– Несёт им что-то к чаю! Видно, уже пять. Я бы и сам от чая не отказался.
Опасность миновала.
– Нет, это просто чудо, что малиновка как раз в ту минуту пролетела! – доверительно сказала потом Дикону Мэри. – Я знаю, это чудо!
Оба боялись, что Колин начнёт расспрашивать про старое дерево, ветка которого обломилась десять лет назад. Такая возможность была – Дикон озадаченно почесал в затылке.
– Сделаем вид, что оно ничем от других не отличается, – предложил он. – Мы же не можем ему сказать, что произошло на самом деле. Бедняжка! Если он заговорит о нём, надо… надо его отвлечь.
– Да-да, конечно, – согласилась Мэри. – Развеселить как-нибудь…
Только ей самой, когда она смотрела на старое дерево, было не очень-то весело. В эти минуты она думала о том, правда ли то, что рассказал ей Дикон. Он озабоченно взлохматил свои рыжие кудри, его голубые глаза вдруг как-то мягко засветились.
– Миссис Крейвен была такая красивая… и такая милая, – произнёс он с расстановкой. – Матушка говорит: «Может, она в Мисселтвейт прилетает, чтобы за мастером Колином присмотреть – как все матери, если их на тот свет забирают». Понимаешь, они просто не могут не возвращаться! Может, это она и была в саду, может, она и надоумила нас взяться за работу и привезти его в сад.
Сказать по правде, Мэри думала, что Дикон имеет в виду колдовство. Она верила в колдовство. В глубине души она полагала, что Дикон и сам немного колдун, добрый конечно, потому и люди его любят, а звери и птицы знают, что он им друг. Может, потому и малиновка прилетела в тот самый миг, когда Колин задал опасный вопрос? Дикон над Колином весь день колдовал – и вон как Колин изменился! Трудно было поверить, что он когда-то вопил, и бился, и кусал подушку, как сумасшедший. Он уже не был таким мертвенно-бледным. Розовый отблеск, лёгший в саду на его лицо, шею и руки, не вовсе исчез. Лицо его уже не казалось сделанным из воска или слоновой кости.
Они видели, как малиновка несколько раз пролетела в гнездо, держа в клюве корм, и это навело их на мысль о том, что неплохо бы и им подкрепиться. Колин решил, что пора выпить чаю.
– Пойди и скажи кому-нибудь из слуг, чтоб принесли нам корзину и оставили её у дорожки с рододендронами, – попросил он Мэри. – А потом вы с Диконом принесёте её сюда.
Это была хорошая мысль – осуществить её было нетрудно. Когда же на траве расстелили белую скатерть, а на ней появились поджаренный хлеб с маслом, булочки и горячий чай, все трое так и накинулись на еду. Две-три птицы, спешившие по своим семейным делам, задержались, чтобы узнать, что здесь происходит, и отведать крошки со стола. Орешек и Скорлупка схватили по кусочку булки и прыгнули на деревья, а ворон цапнул целую половинку и, отлетев в сторонку, стал клевать её, рассматривать и вертеть, хрипло выражая своё мнение, пока наконец не решил заглотнуть её всю разом.
День медленно катился к закату. Солнце уже не сияло так ярко, пчёлы разлетались по домам, а птицы мелькали всё реже. Мэри и Дикон сидели на траве, корзинка из-под еды была упакована. Колин лежал, откинувшись на подушки, – его густые волосы были убраны со лба, а лицо приобрело вполне естественный цвет.
– Не хочу, чтобы этот день кончался, – сказал он. – Но завтра я опять сюда приеду, и послезавтра, и послепослезавтра, и послепослепослезавтра тоже.
– Вот уж надышишься свежим воздухом вволю, правда? – подхватила Мэри.
– Ни на что другое я теперь не соглашусь, – отвечал Колин. – Я видел весну; теперь я должен увидеть лето. Я должен увидеть, как всё тут будет расти. Я сам здесь буду расти.
– Это уж точно, – подтвердил Дикон. – Ты у нас ещё будешь здесь скоро ходить… и копать, как все остальные… Вот увидишь!
Щёки у Колина вспыхнули.
– Я?! – вскричал он. – Ходить?! И копать?!
Дикон осторожно взглянул на него. Ни он, ни Мэри никогда не спрашивали, что у него с ногами.
– Конечно будешь, – отвечал Дикон уверенно. – У тебя… у тебя ведь есть ноги, как у всех.
Мэри готова была уже испугаться, но Колин ответил:
– Да, ноги у меня не болят. Только они до того худые и слабые и так дрожат, что я просто боюсь на них вставать.
Мэри и Дикон с облегчением вздохнули.
– Перестанешь бояться – и встанешь, – бодро ответил Дикон. – А бояться ты скоро перестанешь!
– Да? – откликнулся Колин и смолк, словно погрузясь в глубокую думу.
Все трое молчали. Солнце спускалось всё ниже. Настал тот час, когда всё вокруг замирает, – долгий день, полный волнений, подходил к концу. Колин, судя по всему, с удовольствием отдыхал. Даже зверюшки притихли и, собравшись все вместе, устроились возле детей. Ворон уселся на нижнюю ветку сливы, подобрал одну ногу и сонно прикрыл глаза серой плёнкой. Мэри подумала: уж не захрапит ли он сейчас?
Вот почему все вздрогнули, когда Колин вдруг приподнял голову и в тревоге громко зашептал:
– Кто этот человек?
Дикон и Мэри с трудом поднялись.
– Где? – тихо спросили они.
Колин указал на высокую стену у них за спиной.
– Глядите! – взволнованно прошептал он. – Нет, вы только посмотрите!
Мэри и Дикон повернулись. Над стеной торчала голова Бена Везерстафа – он гневно взирал на них со своей стремянки. Увидев, что Мэри смотрит на него, он погрозил ей кулаком.
– Будь я женат, а ты моя дочка, – крикнул он, – я бы тебя выпорол!
И он поднялся ещё на одну перекладину стремянки, словно собираясь спрыгнуть в сад и схватить Мэри. Однако, увидев, что она подошла к стене, он, похоже, передумал и так и остался стоять на верхней перекладине, грозя кулаком.
– Я тебя сразу заподозрил! – кричал он. – Глаза бы мои на тебя не смотрели! Ещё когда тебя впервой увидел. Тоща, как щепка, бледна, как снятое молоко, и всё расспрашивает-расспрашивает и всюду нос суёт. Сам не знаю, как это ты меня обошла! Если бы не малиновка… тьфу!..
– Бен Везерстаф! – крикнула Мэри, как только к ней вернулся голос. Она стояла как раз под ним и тяжело дышала от волнения. – Бен Везерстаф, это малиновка меня сюда привела!
Бен Везерстаф пришёл в такую ярость, что, казалось, так и спрыгнет сейчас в сад.
– Врунья ты, вот что! – возопил он. – На малиновку свою вину сваливаешь! Хотя с неё станет – дерзкая птаха! Она тебя привела?! Как бы не так! – Он запнулся. Его мучило любопытство, и он не сумел сдержать себя. – Только как ты сюда всё же попала?
– Меня малиновка привела, – упрямо повторила Мэри. – Она, конечно, не знала, что мне дорогу показывает, только так оно и было! Но я не могу тебе всего отсюда рассказать, когда ты так кулаком размахиваешь!