Как бы то ни было, но что-то его несомненно воодушевляло и поддерживало. По пути он присаживался на скамьи в нишах, а раз или два опустился на траву; а то просто останавливался, опираясь на Дикона. Но он не сдавался, пока не обошёл весь сад. Наконец он вернулся под дерево. Щёки у него разрумянились, а глаза сияли торжеством.
– Получилось! Магия сработала! – воскликнул он. – Это моё первое научное открытие!
– А что скажет доктор Крейвен? – хмыкнула Мэри.
– Ничего не скажет, – отвечал Колин, – потому что ничего не узнает. Мы будем всё держать в тайне. Никто ничего не должен знать, пока я не окрепну и не научусь ходить и бегать, как все. Каждый день вы будете меня сюда привозить, а потом увозить. Я не хочу, чтобы пошли пересуды, не хочу, чтобы мой отец об этом прослышал, пока мой опыт не удастся полностью. А потом он вернётся в Мисселтвейт, как-нибудь я войду к нему в кабинет и скажу: «Погляди на меня! Я такой же, как все мальчики, и не собираюсь умирать! Я этого достиг с помощью научного эксперимента».
– Он подумает, что ему это снится! – вскричала Мэри. – Он собственным глазам не поверит!
Колин вспыхнул от радости. Он убедил себя, что обязательно поправится, а ведь это уже половина успеха, хотя он этого и не знал. Его вдохновляла мысль о том, как удивится отец, увидев, что сын крепок и строен, как все. В прежние тяжёлые времена Колина особенно угнетало сознание, что он хилый и слабый, даже родной отец боится на него смотреть.
– Не поверит? – подхватил он. – Придётся поверить! А знаешь, что я сделаю, когда выздоровлю? Прежде чем заняться экспериментами, я займусь спортом.
– Недельки через две ты уже будешь драться, – сказал Бен Везерстаф. – Ты у нас ещё станешь чемпионом Англии по боксу!
Колин строго посмотрел на него.
– Везерстаф, ты слишком много себе позволяешь. Мы тебя в нашу тайну посвятили, но ты не забывайся! Магия, конечно, могущественна, но боксёром я не стану. Я буду Учёным-Экспериментатором, – отчеканил он.
– Виноват, сэр, – проговорил Бен, прикладывая руку ко лбу. – Должен был понимать, что это дело нешуточное.
Глаза у него поблёскивали – в глубине души он торжествовал. Он не обижался на то, что его отчитали, – значит, паренёк крепнет и телом и духом.
Глава 24«Пусть себе смеются…»
Дикон трудился не только в тайном саду. При домике на вересковой пустоши был участок, обнесённый низкой оградой из неотёсанных камней. В те дни, когда Дикон не ходил в усадьбу, а также рано утром и в долгие летние сумерки он работал на участке – сажал картошку, капусту, репу, морковь и всякую зелень и ухаживал за ними. Здесь в окружении своих зверюшек он без устали творил чудеса. Он копал, полол, насвистывая или напевая отрывки йоркширских песенок, болтал с Угольком или Капитаном и, конечно, с братьями и сестрёнками, которые ему помогали.
– Этот огород для нашей семьи большое подспорье, – говаривала миссис Сауэрби. – У Дикона всё так хорошо растёт! У него и картошка, и капуста раза в два крупнее, чем у всех. А до чего вкусные! Разве с кем сравнишь!
Как только у миссис Сауэрби выдавалась свободная минутка, она выходила из дому потолковать с Диконом. После ужина у неё наступало затишье: летние сумерки были светлыми, и Дикон ещё работал. Она присаживалась на низкую каменную ограду, смотрела, как он трудится, и слушала его рассказы. Она любила эти часы. У Дикона росли не только овощи. Весной он купил пакетики семян и посеял яркие пахучие цветы меж кустами крыжовника и даже в капустных рядах. Окаймляли участок резеда, гвоздика, анютины глазки и другие цветы. Семена он собирал, а клубни по весне цвели снова и с каждым годом крепли и разрастались. Новая каменная ограда была очень красива – в щели меж камнями Дикон посадил наперстянку, папоротники и другие дикие цветы, которые закрывали её чуть ли не целиком. Во всём Йоркшире не было другой такой ограды!
– Чтобы цветы росли хорошо, – объяснял он матери, – надо просто с ними дружить. Они совсем как зверюшки! Хотят пить – напои, а голодны – покорми. Ведь они жить хотят, совсем как мы! Если б они погибли, я бы знал, что это я виноват: значит, плохо с ними обращался.
Во время этих вечерних бесед Дикон и рассказывал матери обо всём, что происходило в Мисселтвейте. Сначала миссис Сауэрби узнала только, что «мастер Колин» стал совершать с «мисс Мэри» прогулки по парку и что это пошло ему на пользу. Однако вскоре Мэри и Колин решили, что миссис Сауэрби можно довериться. Они не сомневались, что она не проболтается.
Как-то чудесным тихим вечером Дикон поведал матери всю историю со всеми волнующими подробностями: он рассказал и про зарытый в землю ключ, и про малиновку, и про сухие, мёртвые ветки, и про тайну, которую «мисс Мэри» никому не собиралась открывать. Слушая рассказ о том, как Дикон узнал о тайном саде, как «мастера Колина» одолевали сомнения и как он вступил во владение этим садом, как гневался Бен Везерстаф, возникнув над стеной, и как «мастер Колин» принял внезапное решение, миссис Сауэрби то и дело менялась в лице от волнения.
– Вот и смотри ж ты! – вскричала она. – Значит, хорошо, что эта девчушка в усадьбу приехала. Она и сама лучше стала, и его спасла. На ноги встал! А мы-то всё думали: бедный калека, да ещё и полоумный в придачу!
Она засыпала Дикона вопросами, но её голубые глаза глядели задумчиво.
– А что же об этом в Мисселтвейте говорят? – спросила она. – Ну о том, что он поправился, весел и ни на что не жалуется?
– Никто ничего не понимает, – отвечал Дикон. – Мастеру Колину день ото дня всё лучше. И лицо уж не такое худое и бледное, и щёки округлились. Только он всё жалуется.
Дикон весело ухмыльнулся.
– Почему же? – спросила миссис Сауэрби.
Дикон хмыкнул:
– Не хочет, чтобы догадались. Если доктор узнает, что он встал на ноги, он ведь может и мистеру Крейвену отписать. А мастер Колин хочет сам ему обо всём рассказать. Он хочет каждый день упражняться, а когда мистер Крейвен приедет, взять да и войти к нему в комнату! Пусть видит, что он такой же, как все! Вот они с мисс Мэри и решили, что лучше немного поскулить да пожаловаться, чтобы никто не догадался, что на самом деле происходит.
Миссис Сауэрби тихо рассмеялась.
– Вот что я тебе скажу, – воскликнула она, – эта парочка, ей-ей, веселится вовсю. Разыгрывает целый спектакль, а ведь детей хлебом не корми, только дай спектакль разыграть! Ну же, Дикон, голубчик, рассказывай, что они ещё там вытворяют!
Дикон бросил полоть, выпрямился и принялся рассказывать. Глаза его весело блестели.
– Мастера Колина каждый день сносят на руках вниз и сажают в кресло-каталку. Он ещё Джона, лакея, ругает, что тот его несёт неосторожно. Притворяется, что ни рукой, ни ногой шевельнуть не может, и глаз не подымает, пока мы от дома не отъедем. А когда его в кресло сажают, стонет и жалуется. Им с мисс Мэри всё это до того нравится! Он стонет, а она приговаривает: «Бедный Колин! Тебе очень больно? До чего же ты ослабел, бедняжка!» Только вот беда: иногда им так и хочется прыснуть от смеха! Как в сад войдём и дверку за собой закроем, так они ну хохотать, ну хохотать, прямо задыхаются от смеха. А по дороге он лицо в подушки на кресле прячет, чтоб, не дай бог, никто из садовников не услышал.
– Что ж, пусть себе смеются, – отвечала весело миссис Сауэрби, – им от этого только польза будет. Куда как лучше от души посмеяться, чем порошки глотать! Глядишь, ещё и пополнеют!
– Да они уж и то! Вечно они голодны, только и думают, чего бы ещё поесть, да так, чтобы никто не заметил. Мастер Колин говорит: если всё время добавки просить, никто не поверит, что он так уж серьёзно болен. Мисс Мэри ему свою долю уступает, но он не соглашается: говорит, тогда она похудеет, а им надо вместе толстеть.
Услышав об этой трудности, миссис Сауэрби так расхохоталась, что едва не свалилась с изгороди, а вместе с нею расхохотался и Дикон.
– Вот что я тебе скажу, сынок, – проговорила, наконец успокоившись, миссис Сауэрби. – Я знаю, как им пособить. Бери-ка ты утром для них ведёрко парного молока, а я испеку деревенского хлеба с хрустящей корочкой, а не то булочек с изюмом, знаешь, ваших любимых. Парное молоко с хлебом – лучше ничего не придумаешь! Вот они червячка и заморят в саду, а дома барской едой, глядишь, и насытятся.
– Ах, матушка, – воскликнул с восхищением Дикон, – ты просто чудо! Всегда-то ты что-нибудь придумаешь! Вчера они уж и не знали, как быть: попросить добавки не решались, а наесться никак не могли.
– Они теперь растут, да так быстро, и здоровье к ним, что ни час, возвращается. В таких случаях дети всегда голодны, как волчата, всякая еда у них прямо в кости и в кровь идёт, – сказала миссис Сауэрби и улыбнулась широкой, как у Дикона, улыбкой. – Зато как они веселятся!
И она не ошиблась, эта удивительная и милая женщина, которая была настоящей матерью. Колин и Мэри от души веселились, разыгрывая свой «спектакль». Он их занимал и смешил до крайности. Однако навели их на этот замысел слова сиделки, а потом и доктора Крейвена. Они поняли, что следует вести себя осторожнее.
– Вы стали лучше есть, мастер Колин, – с удивлением заметила как-то сиделка. – Раньше вы ничего не ели, у вас от всего желудок болел.
– Теперь он у меня никогда не болит, – ответил Колин.
Заметив, однако, что сиделка с любопытством смотрит на него, вспомнил, что ему, пожалуй, рано ещё выздоравливать.
– Вернее, болит, но редко. Это всё свежий воздух…
– Возможно, – отозвалась сиделка, глядя на него всё с тем же странным выражением. – Надо посоветоваться с доктором Крейвеном.
– Как она на тебя уставилась! – воскликнула Мэри, как только они остались одни. – Верно, подозревает, что тут что-то не так!
– Ничего она не узнает! – заявил Колин. – Никто не должен пока ни о чём догадываться!
В то же утро явился доктор Крейвен. Он также был удивлён и, к крайнему неудовольствию Колина, забросал его вопросами.