– Ты много времени проводишь в парке, – начал он. – Куда вы ездите?
Колин принял свой излюбленный тон: он отвечал с достоинством, но так, словно мнение собеседника было ему решительно безразлично.
– Я не желаю это обсуждать, – заявил он. – Куда хочу, туда и еду. Людям велено не попадаться мне на пути. Не желаю, чтобы за мной следили! Вы же это знаете!
– Ты на весь день уезжаешь… Впрочем, вреда от этого как будто бы нет. Сиделка говорит, что ты стал гораздо лучше есть.
– Возможно, – отвечал Колин. Но тут его осенило: – Только это нездоровый аппетит.
– Вряд ли, – парировал доктор Крейвен. – Напротив, прогулки явно идут тебе на пользу. Ты пополнел, и цвет лица у тебя стал лучше.
– Может… может, я просто опух… меня лихорадит, – отвечал с мрачным видом Колин. – Кому жить осталось недолго, тот часто так выглядит.
Доктор Крейвен покачал головой. Он посчитал у Колина пульс, а потом поднял рукав и пощупал его руку.
– Нет, лихорадки у тебя нет, – задумчиво произнёс он. – И нездоровой пухлости тоже нет. Если и дальше так пойдёт, мой мальчик, можно будет забыть о смерти. Твой отец очень обрадуется, когда узнает, что тебе значительно лучше.
– Не вздумайте сообщить ему об этом! – прервал его Колин резко. – Он только огорчится, если мне опять станет хуже. Сегодня же ночью мне может опять стать хуже. Вдруг начнётся лихорадка? По-моему, она уже начинается. Не вздумайте писать моему отцу! Не смейте! Вы меня рассердили, а вам известно, что мне это вредно. У меня уже голова горит. Ненавижу, когда обо мне пишут! Ненавижу, когда обо мне говорят! Ненавижу, когда на меня смотрят!
– Тише, тише, мой мальчик, – успокаивал его доктор Крейвен. – Без твоего разрешения я ничего не напишу. Ты слишком близко всё принимаешь к сердцу. Смотри не навреди себе снова!
Больше он не говорил о том, чтобы написать мистеру Крейвену, а увидав сиделку, предупредил её, чтобы она не упоминала об этом.
– Мальчику на удивление лучше, – сказал доктор Крейвен сиделке. – В этом даже есть что-то противоестественное. Конечно, сейчас он по собственной воле делает то, чего мы никак не могли от него добиться. И всё же он слишком легко возбуждается, его нельзя раздражать.
Мэри и Колин всполошились. «Что же делать?» – с тревогой думали они. С этого времени они и стали разыгрывать свой «спектакль».
– Придётся, верно, закатить истерику, – с сожалением заметил Колин. – Вот некстати! Мне сейчас совсем не так плохо. Может, я даже не сумею. Горло у меня не перехватывает, и мысли не печальные, а приятные. Но если они опять заговорят о том, чтобы написать отцу, придётся что-то предпринять.
Он решил есть поменьше, но, к сожалению, осуществить это прекрасное намерение оказалось невозможно – по утрам он просыпался ужасно голодный, а на столике возле дивана уже стоял завтрак. Домашний хлеб со свежим маслом, белоснежные яйца, малиновый джем, сметана. Мэри теперь всегда завтракала вместе с ним. Усевшись за стол, они в отчаянии смотрели друг на друга, особенно если из-под нагретой серебряной крышки соблазнительно пахло поджаренными ломтиками ветчины.
– Ну ладно, Мэри, – неизменно заявлял Колин, – сейчас мы всё съедим. Но зато за обедом что-нибудь отправим назад, а за ужином отошлём ещё больше.
Впрочем, на это у них никогда не хватало решимости – и тарелки возвращались на кухню совершенно пустыми, приводя всех в изумление.
– Хоть бы они ветчину резали потолще, – жаловался Колин. – И потом, по одной булочке на нос – это так мало!
– Для умирающего вполне достаточно, – возразила Мэри, когда Колин произнёс эти слова в первый раз. – Но для того, кто собрался жить, это и вправду маловато. Мне иногда кажется, я бы целых три съела – особенно когда в окно пахнет вдруг вереском и дроком!
В то утро все трое с упоением работали в саду. Часа через два Дикон нырнул под большой розовый куст и вытащил два ведёрка: одно было до краёв полно густым парным молоком, а в другом лежали свеженькие булочки с изюмом, так хорошо завёрнутые в сине-белое клетчатое полотенце, что были совсем тёпленькие! Восторгу не было конца. Как это миссис Сауэрби чудно придумала! Какая она добрая! Какая умная! А булочки до чего вкусные! А молоко дивное!
– Да она, как Дикон, просто волшебница! – заявил Колин. – У неё волшебное знание, как делать людям хорошо! Она волшебная женщина! Дикон, скажи ей, что мы очень благодарны, чрезвычайно благодарны!
Временами Колин любил употреблять взрослые выражения – это доставляло ему огромное удовольствие. Найденные слова до того ему понравились, что он не удержался и прибавил:
– Скажи ей, что она чрезвычайно великодушна, а наша благодарность не знает пределов!
А затем, забыв обо всём на свете, он накинулся на еду: поглощал одну за другой булочки, запивая их молоком прямо из ведёрка. Так едят голодные мальчишки, когда они хорошо потрудились и надышались вересковым духом, а со времени утреннего завтрака прошло уже больше двух часов.
Так и пошло. Поедая приносимые Диконом угощенья, Мэри и Колин вскоре сообразили, что, кроме них, миссис Сауэрби должна ежедневно кормить четырнадцать ртов и что ей это, верно, непросто. И они попросили у неё разрешения посылать ей несколько шиллингов из своих карманных денег.
Неподалёку от тайного сада, в том месте, где Мэри впервые увидела Дикона, он нашёл теперь ложбинку среди деревьев – там, ко всеобщей радости, они сложили небольшой очаг из камней, чтобы печь картошку и яйца. Никогда раньше Мэри и Колин не пробовали такого вкусного блюда, как печёные яйца, а горячая, прямо из золы, картошка с солью и свежим маслом показалась им просто царским яством. К тому же она была такая сытная! За картошку и яйца можно было заплатить и есть их себе вволю, не опасаясь, что лишаешь пищи четырнадцать человек.
В солнечную погоду утро начиналось с того, что все усаживались в кружок в тени сливы, которая, сбросив цветы, покрылась зелёной листвой, и взывали к Магии. Закончив эту церемонию, Колин неизменно совершал обход сада, а потом в течение дня снова и снова упражнялся во вновь обретённых навыках. Он креп с каждым днём и ходил всё увереннее и дальше. День ото дня его вера в Магию всё росла – и немудрено! По мере того как силы к нему возвращались, он пробовал всё новые упражнения. Всему лучшему научил его Дикон.
Как-то Дикон отсутствовал целый день. Явившись на следующее утро, он рассказал:
– Вчера матушка послала меня в Твейт. Повстречался мне возле трактира «Голубая корова» Боб Хейворт. Он у нас на пустоши из парней самый сильный. Он и борец самый крепкий, и прыгает выше всех, и молот бросает всех дальше. В иные годы он даже в Шотландию на состязания ездил. Он меня ещё совсем маленьким знал и всегда был так добр ко мне! Ну я его и расспросил. Здешние господа зовут его спортсменом. Я о тебе, мастер Колин, вспомнил и говорю: «Как это ты, Боб, такие мускулы нарастил? Что ты для этого делал?» Он и говорит: «Да, парень, делал. Один силач с ярмарки, когда был у нас в Твейте, показал мне, как руки и ноги тренировать и все мускулы в теле». Я и говорю: «А может слабый парнишка себя таким манером поправить, Боб?» Он засмеялся и говорит: «Это ты, что ли, слабый парнишка?» Я говорю: «Нет, но я знаю молодого джентльмена, который поправляется после долгой болезни, и мне бы хотелось ему помочь». Имён я никаких не называл – он ни о чём и не спрашивал. Он такой добрый – встал и показал мне безо всяких, что надо делать, а я повторял, пока всё не запомнил.
Колин с волнением слушал рассказ Дикона.
– А мне ты покажешь? – вскричал он. – Покажешь?
– Можешь не сомневаться, – отвечал Дикон и встал. – Только он сказал: «Сначала делай эти упражнения потихонечку и следи, чтобы не устать. После каждого отдыхай и дыши глубоко, главное, не перестарайся».
– Я буду осторожен, – пообещал Колин. – Показывай! Показывай! Дикон, ты самый волшебный мальчик на всём свете!
Дикон встал на траву и медленно показал ряд простых, но весьма полезных упражнений. Колин следил за ним широко раскрытыми глазами. Некоторые из этих упражнений он повторил сидя. Потом поднялся на ноги – они уже достаточно окрепли – и повторил их стоя. Мэри присоединилась к нему. Следивший за ними Уголёк заволновался, слетел с ветки и нервно запрыгал вокруг – ведь он не мог последовать их примеру.
Отныне ни один день не проходил без упражнений – это стало так же обязательно, как и занятия Магией. С каждым днём Мэри и Колин увеличивали нагрузку, и от этого им так хотелось есть, что, если бы не корзинка, которую по утрам приносил и ставил в тенёк Дикон, они бы просто погибли! Только очаг в ложбинке и неизменная забота миссис Сауэрби спасали их.
В результате миссис Медлок, сиделка и доктор Крейвен снова пришли в полное недоумение. Если как следует наесться печёной картошкой и яйцами, ржаными лепёшками, вересковым мёдом и сметаной, запивая всё это густым пенистым молоком, то к завтраку можно отнестись пренебрежительно, а от обеда и вовсе отказаться.
– Они совсем ничего не едят, – твердила сиделка. – Если мы не уговорим их питаться, они просто умрут с голоду! Но выглядят они почему-то отлично!
– Нет, вы только подумайте! – негодовала миссис Медлок. – Они меня просто замучили! То одежду порвут, то от еды откажутся, а ведь кухарка так старалась! Превосходное рагу из свежайшей дичи – а они хоть бы ложку съели! Бедняжка придумала для них новый пудинг – а они отослали его обратно. Кухарка чуть не расплакалась. Боится, что на неё вину свалят, если они от голода умрут!
Приехал доктор Крейвен и долго внимательно глядел на Колина.
Выслушав сиделку и увидев нетронутый поднос с едой, который она сберегла специально для него, он явно встревожился. Однако тревога его возросла, когда, усевшись возле дивана, на котором лежал Колин, он осмотрел его. Доктор Крейвен отлучался по делам в Лондон и не видел Колина две недели. Нежный румянец сменил на его лице прежнюю восковую бледность. (Когда здоровье возвращается к детям, это происходит так быстро!) Его красивые глаза глядели ясно, а впадины под глазами, на щеках и висках исчезли; волосы, ещё недавно тусклые и тёмные, приобрели здоровый блеск и мягко вились вокруг головы; губы пополнели и стали ярче. Словом, он никак не походил на мальчика, который был неизлечимо болен. Доктор Крейвен подпёр подбородок рукой и задумался.