– Я с сожалением узнал, Колин, что ты ничего не ешь, – сказал он. – Так нельзя. Ты потеряешь всё, что набрал, а набрал ты немало. Ещё недавно ты так хорошо ел.
– Я же вам говорил, что это был нездоровый аппетит, – отвечал Колин.
Мэри сидела рядом на скамеечке. Вдруг она издала какой-то странный звук и так сильно закашлялась, что чуть не подавилась.
– В чём дело? – спросил доктор Крейвен, обратив на неё взор.
Мэри приняла суровый вид.
– Я хотела чихнуть, но закашлялась, – отвечала она с достоинством. – У меня горло перехватило. – И она с упрёком взглянула на доктора Крейвена.
Когда они остались одни, она призналась Колину:
– Знаешь, я просто не могла сдержаться. Вспомнила, какую ты сегодня огромную картофелину в рот запихнул, а потом ещё намазал джемом и сметаной булочку, такую аппетитную, такую поджаристую, и прямо впился в неё, – да так и прыснула!
– Может, они где-то тайком достают еду? – спросил доктор Крейвен у миссис Медлок.
– Где же? – возразила миссис Медлок. – Разве что из земли выкапывают или с деревьев рвут? Целыми днями они на воздухе, ни с кем не встречаются… А ведь если им чего-то захочется, им надо только попросить!
– Что ж, – заметил доктор Крейвен, – голодание явно идёт им на пользу, так что можно не беспокоиться. Колин словно заново родился.
– Да и Мэри тоже, – подхватила миссис Медлок. – Пополнела и уже не смотрит так угрюмо. Да она прямо похорошела! И волосы у неё стали гуще и крепче, и щёки разрумянились. До того была злая и угрюмая девочка, а теперь они с мастером Колином так и хохочут целыми днями. Может, оттого и полнеют?
– Возможно, – согласился доктор Крейвен. – Пусть себе смеются.
Глава 25«Почему эта шторка отдёрнута?»
А таинственный сад цвёл и цвёл и с каждым днём становился всё чудеснее и краше. В гнёздышке малиновки появились яички, и она сидела на них, согревая своей мягкой грудкой и заботливыми крылышками. Поначалу она очень волновалась, и потому отец будущего семейства бдительно охранял её, готовый в любую минуту ринуться в бой. В эти дни даже Дикон держался подальше от гнезда и ждал, пока бедные птички не проникнутся мыслью, которую он пытался им тайно внушить: что в саду нет никого, кто отличался бы от них и не понимал, какое удивительное чудо свершается сейчас в их жизни – бесконечное, трогательное, ужасное, душераздирающее, торжественное и прекрасное чудо Яиц. Будь в этом саду хоть одно существо, которое не было бы до глубины души уверено в том, что, если хоть одно Яйцо будет похищено или разбито, весь мир содрогнётся, вздыбится и обратится в ничто, будь хоть одно существо, которое не прочувствовало бы этого всей душой и не вело себя соответственно, не было бы счастья даже в этом дивном золотом весеннем воздухе. Но все это знали, все это чувствовали, а малиновки знали, что все это знают.
Поначалу будущий отец семейства следил за Мэри и Колином с обострённым вниманием. Каким-то образом он узнал, что за Диконом можно не следить. Стоило ему раз взглянуть на Дикона своими блестящими, чёрными, как бусинки, глазами, как он тут же понял, что Дикон свой и принадлежит к клану малиновок, даром что у него нет ни клюва, ни перьев. Ведь он умеет говорить на языке малиновок, который не спутаешь ни с каким иным. Говорить с малиновками на их языке – это всё равно что говорить с французами по-французски! С малиновками Дикон всегда говорил на их языке, а потому они были готовы забыть о той странной тарабарщине, к которой он прибегал, когда разговаривал с людьми. Малиновка считала, что он говорит с людьми на тарабарском языке потому, что те не в состоянии понять язык пернатых. И двигался он по-малиновски. Малиновки никогда не делают резких движений, которые таят в себе угрозу или опасность. Любая малиновка понимала Дикона, а потому его присутствие их совсем не беспокоило.
Однако присутствие двух других поначалу вызывало опасение. Во-первых, мальчишка входил в сад не на собственных ногах. Его ввозили на такой штуке с колёсами, а укрывали шкурами диких зверей. Это само по себе было подозрительно. Потом, когда он начал вставать и ходить, он делал это как-то странно и неуверенно, а остальным, судя по всему, приходилось ему помогать. Будущий отец семейства прятался в кустах и с беспокойством следил за ним, клоня головку то в одну сторону, то в другую. Он опасался, что медлительность движений означает, что мальчишка готовится к прыжку, как кошка. Когда кошки готовятся прыгнуть на свою жертву, они медленно крадутся по земле. Самец подробно обсуждал это со своей подружкой, но через несколько дней решил больше об этом с ней не говорить, потому что малиновка так перепугалась, что он начал опасаться, как бы не повредить таким образом Яйцам.
Какое это было облегчение, когда мальчишка стал ходить самостоятельно – и к тому же не так медленно! Однако долгое время – так, по крайней мере, думали малиновки, – за ним надо было следить в оба. Он вёл себя не как остальные двуногие. Ходить он любил, но почему-то вдруг устраивался посидеть или даже полежать, а потом внезапно вскакивал и снова принимался бродить.
Однажды малиновка вспомнила, что, когда родители учили её летать, она и сама так поступала. Пролетит несколько шагов, а потом сядет отдохнуть. И она подумала: «Верно, и этот мальчишка учится летать… то есть нет, ходить». Она сказала об этом самцу, а тот отвечал, что и Яйца, пожалуй, поведут себя так же – когда вылупятся, конечно. И тогда малиновка успокоилась и стала с интересом и даже с удовольствием следить из-за края гнезда за мальчишкой, хотя точно знала, что Яйца будут гораздо умнее и научатся летать быстрее. Впрочем, люди гораздо медлительнее и глупее, чем Яйца, подумала она снисходительно, и большинство из них так и не может научиться летать. Во всяком случае, в воздухе их не видно, да и на деревьях тоже.
Спустя какое-то время мальчишка стал двигаться так же, как и двое других. Порой они вели себя очень странно. Станут под деревья и ну махать руками, ногами и головой, но при этом с места не сходят и не садятся. Каждый день они регулярно занимались этим, а малиновка терялась в догадках и никак не могла объяснить другу, что дети делают. Только и могла сказать, что уж Яйца-то никогда не будут так мельтешить; впрочем, мальчишка, который умел болтать по-малиновски, также всё это проделывал, а потому можно было не сомневаться, что опасности в этом нет никакой. Разумеется, малиновки никогда в жизни не слышали о чемпионе борьбы Бобе Хейворте и о том, как нарастить мускулы. Малиновки не похожи на людей: мускулы у них развиты изначально, а потом укрепляются сами собой. Если тебе, чтобы раздобыть пищу, надо сначала полетать туда-сюда, мускулы у тебя не ослабеют, можно не сомневаться.
Когда мальчишка стал ходить и бегать, рыть и полоть, как двое других, в гнезде воцарился мир и покой. Страх за Яйца исчез. Зная, что Яйца в безопасности, словно за железными дверьми сейфа, можно было очень неплохо проводить время, следя из гнезда за всем, что творится вокруг. В дождливые дни малиновка даже скучала – ведь дети тогда в сад не приходили.
Но Мэри и Колин не скучали даже в дождливые дни. Однажды утром, когда дождь лил не переставая и Колин начал уже нервничать (ведь ему приходилось лежать на кушетке, потому что вставать было небезопасно), Мэри пришла в голову чудесная мысль.
Колин ей сказал:
– Теперь, когда я стал настоящим мальчишкой, ноги, руки и всё моё тело до того намагнитились Магией, что я не могу лежать без движения. Они хотят что-то делать! Знаешь, Мэри, когда я утром проснусь рано-рано, а птицы поют и всё вокруг так и кричит от радости, даже цветы и деревья, хоть мы их и не слышим, мне так и хочется спрыгнуть с постели и тоже закричать. Вот был бы переполох, если бы я так и поступил!
Мэри от души рассмеялась.
– Прибежала бы сиделка, а за ней миссис Медлок, они бы решили, что ты рехнулся, и послали бы за врачом, – сказала она.
Колин тоже засмеялся. Он ясно представил себе, какой у сиделки с миссис Медлок будет вид, как они испугаются и как удивятся, когда увидят, что он стоит на ногах.
– Хоть бы отец приехал, – сказал Колин. – Я хочу сам ему всё рассказать. Я всё время об этом думаю. Долго нам не продержаться… Так противно лежать и притворяться, а потом, я совсем не выгляжу больным. Хоть бы дождь прошёл…
Тут Мэри и осенило.
– Колин, – произнесла она таинственно, – а знаешь, сколько в этом доме комнат?
– Небось целая тысяча, – отвечал он.
– Их около ста, – сказала Мэри. – И в них никто не заходит. Как-то тоже шёл дождь, я пошла бродить по дому и видела. Об этом никто не знает, хотя миссис Медлок меня чуть не накрыла. На обратном пути я заблудилась и остановилась в конце коридора. Тогда я во второй раз услышала, как ты плачешь.
Колин так и подпрыгнул на своей кушетке.
– Сто комнат! И в них никто не заходит! – воскликнул он. – Пожалуй, это не хуже, чем таинственный сад! Пойдём посмотрим! Ты бы меня покатала, и никто бы даже не догадался, куда мы направляемся.
– Вот так я и подумала, – подхватила Мэри. – Никто не посмеет за нами идти. Там есть галереи, где ты мог бы побегать. Мы бы поделали наши упражнения. А ещё там есть маленькая индийская комната, где в шкафу стоят костяные слоники. Там много всяких комнат.
– Позвони, – сказал Колин.
И приказал вошедшей сиделке:
– Мне нужно кресло. Мисс Мэри и я хотим осмотреть ту часть дома, которой не пользуются. Пусть Джон отвезёт меня до картинной галереи, а то там лестницы. А потом пусть уйдёт и оставит нас одних, пока я снова за ним не пошлю.
В это утро дождь уже не казался им таким страшным. Когда лакей вкатил кресло в картинную галерею и оставил их, согласно распоряжению, одних, Колин и Мэри обменялись радостным взглядом. Как только Мэри убедилась, что Джон действительно отправился вниз, в людскую, Колин поднялся с кресла.
– Я хочу пробежать всю галерею из конца в конец, – заявил он. – А потом попрыгать! А потом мы будем делать упражнения Боба Хейворта.