– Раньше я в Славословии никакого смысла не видел, – проговорил он сипло, – но, может статься, со временем передумаю. И вот что я вам ещё скажу: ты, Колин, на этой неделе уже пять фунтов прибавил, добрых пять фунтов.
Но Колин его не слушал. Он удивлённо смотрел в другой конец сада – что-то привлекло его внимание.
– Кто там входит? – спросил он быстро. – Кто это?
Дверка в заросшей плющом стене была приотворена – в сад вошла женщина. Она вошла с последними словами гимна и остановилась, глядя на них и слушая. Солнечный свет, струясь среди листвы, мягкими бликами ложился на её длинную синюю накидку, её приветливое свежее лицо улыбалось, и вся её фигура на фоне заросшей плющом стены казалась нежно раскрашенной иллюстрацией из книжек Колина. Её светящиеся добротой глаза вбирали всё: и детей, и Бена Везерстафа, и зверюшек, и распустившиеся цветы. Хотя она и пришла незваной, никто не ощутил, что она здесь лишняя. А у Дикона глаза радостно засветились.
– Это матушка – вот кто! – крикнул он и побежал к ней по траве.
Колин двинулся вслед за Диконом, а за ним и Мэри. Сердца у обоих громко забились.
– Это матушка! – повторил Дикон, подбегая к ней. – Я знал, что ты хочешь её видеть. Я ей сказал, где дверка!
Зардевшись от робости, Колин важно протянул руку, пожирая глазами её лицо.
– Я, ещё когда болел, хотел вас увидать, – сказал он. – Вас, и Дикона, и тайный сад. Раньше я никогда никого и ничего не хотел видеть.
Заглянув в поднятые к ней глаза, она внезапно изменилась в лице. Краска залила ей щёки, уголки губ задрожали, глаза затуманились.
– Голубчик ты мой! – произнесла она вдруг дрогнувшим голосом. – Голубчик ты мой!
Это вышло само собой: она не назвала его «мастером Колином», а почему-то сказала: «Голубчик мой!» Так она могла бы сказать Дикону, если бы её что-то тронуло в его лице. Колину это понравилось.
– Вы удивляетесь, что я здоров? – спросил он.
Она положила руку ему на плечо и улыбнулась вновь заблестевшими глазами.
– Да уж конечно! – сказала она. – А потом, ты так похож на свою мать, что у меня просто сердце дрогнуло.
– А как вы думаете, – спросил с сомнением Колин, – моему отцу это будет приятно?
– Конечно, голубчик, – отвечала она и с лёгкостью похлопала его по плечу. – Он должен вернуться домой! Он должен поскорее вернуться!
– Сьюзен Сауэрби, – проговорил Бен Везерстаф, приблизившись, – ты только взгляни на его ноги. Ну что? Два месяца назад они были что твои барабанные палочки. А кое-кто говорил, что они ещё и кривые! Взгляни-ка на них сейчас!
Сьюзен Сауэрби мягко засмеялась.
– Скоро они совсем окрепнут, – отвечала она. – Пусть себе играет и работает в саду, пусть побольше ест и пьёт вволю свежего молочка, и они так окрепнут, что во всём Йоркшире других таких не сыщешь. Слава тебе, Господи!
Она положила руки на плечи Мэри и по-матерински вгляделась в её лицо.
– И ты тоже! – заметила она. – Ты уж почти сравнялась с нашей Лизбет Эллен, такая же здоровая, как она. И знаешь, ты на свою матушку становишься похожей. Право слово! Мне наша Марта говорила – это ей миссис Медлок сказала, – что твоя матушка была красавица. И ты, когда подрастёшь, будешь что румяная розочка, благослови тебя Господь!
Она не стала говорить, что, когда Марта пришла домой и описала некрасивую бледную девочку, она не поверила словам миссис Медлок. «Так не бывает, чтобы у красивой женщины дочка была до того неприглядной», – убеждённо заявила она.
У Мэри не было времени следить за тем, как меняется её лицо. Она только знала, что выглядит «иначе» и что волосы у неё стали гораздо гуще и растут быстрее. Но, вспомнив, с каким удовольствием она любовалась когда-то «мемсахиб», она порадовалась, что со временем будет, возможно, походить на неё.
Сьюзен Сауэрби обошла вместе с детьми весь сад, выслушала всю его историю и оглядела каждый куст и каждое дерево, что ожили за это время. По одну руку от неё шёл Колин, а по другую – Мэри. Оба поглядывали на её доброе румяное лицо и в душе дивились тому, как с нею хорошо – до того тепло и покойно! Казалось, она их понимает, как Дикон понимает своих зверюшек. Она склонилась над цветами и беседовала с ними словно с детьми. Ворон неотступно следовал за нею, раза два он каркнул и взлетел, как к Дикону, к ней на плечо. Когда ей рассказали про малиновку и первый вылет птенцов, Сьюзен Сауэрби тихо рассмеялась мелодичным гортанным смехом.
– Учить их летать, – сказала она добродушно, – всё равно что учить детей ходить. Я небось вся бы истревожилась, если б у моих были крылья вместо ног.
Она до того их очаровала, что в конце концов они поведали ей о Магии.
– А в Магию вы верите? – спросил Колин после того, как рассказал об индийских факирах. – Надеюсь, что верите.
– Верю, голубчик, – отвечала она. – Как это назвать, не знаю, только разве дело в слове? Небось во Франции это ещё как-то называется, а в Германии опять же иначе. Тебя та же сила исцелила, что заставляет семена прорастать, а солнце светить. Это Добрая Сила. Ведь это только мы по глупости полагаем, будто важно знать, как это точно называется. А Великая Добрая Сила об этом не беспокоится, а знай себе творит миллионы миров, подобных нашему. Храни свою веру в Великую Добрую Силу, помни, что она наполняет весь мир – как бы там её ни назвать! Когда я входила в сад, вы как раз её славили.
– Мне было так радостно на душе, – признался Колин, подняв на неё свои удивительные глаза. – Я вдруг почувствовал, что я совсем другой… что руки и ноги у меня такие, знаете, сильные… что я могу копать и могу стоять… Я вскочил – мне захотелось что-то крикнуть кому-то… кто бы меня услышал.
– Магия тебя слушала, когда ты Славословие пел. Ведь ты от радости пел, а это главное! Ах, милый, какое дело Творцу, который дарит нам радость, до того, как люди его называют?
И она снова тихонько похлопала его по плечу.
Сьюзен Сауэрби положила им сегодня полную корзинку вкусной еды. Когда они проголодались, Дикон притащил её из укромного места в тенёчке; Сьюзен уселась вместе с детьми под деревом и смотрела, как они жадно едят, радуясь их аппетиту. Она весело шутила и смешила их рассказами о разных необычных происшествиях. Она говорила по-йоркширски и обучала их новым словам. Когда они рассказали, как трудно им притворяться, что Колин по-прежнему капризный больной, она от души рассмеялась.
– Когда мы вместе, у нас такой хохот стоит, – пояснил Колин. – А разве больные смеются? Мы изо всех сил стараемся сдержаться, да не выходит и ещё пуще хохочем!
– А я всё время об одном думаю, – призналась Мэри. – И как подумаю, чуть не лопаюсь от смеха. Что, если лицо у Колина станет круглым, как луна? Оно ещё не круглое, но с каждым днём всё больше и больше округляется. Вдруг мы однажды проснёмся, а оно круглое, как луна? Что тогда делать?
– Я вижу, тебе приходится, как актёру, роль разыгрывать, – сказала Сьюзен Сауэрби. – Ну да теперь уж недолго осталось! Вот мистер Крейвен вернётся…
– Вы думаете, он вернётся? – переспросил Колин. – Почему?
Сьюзен Сауэрби улыбнулась.
– Небось, узнай он про твою тайну от кого-то, ты бы страсть как огорчился, – сказала она. – Ты ведь ночами лежишь и мечтаешь, как всё это будет!
– Я даже подумать не могу, чтобы ему кто-то другой сказал, – признался Колин. – Каждый день всё придумываю, и всё по-разному. Сейчас я бы просто хотел вбежать к нему в комнату.
– Вот бы он удивился! – воскликнула Сьюзен Сауэрби. – Желала бы я, голубчик, в этот миг на него посмотреть! Право слово, желала бы! Пора бы ему вернуться! Самое время!
Ещё они обсудили, как приедут к Сьюзен Сауэрби в гости. Всё было продумано: они поедут в экипаже и пообедают там среди вереска под открытым небом. Познакомятся со всеми детьми, посмотрят огород Дикона и вернутся домой, только когда устанут.
Наконец Сьюзен Сауэрби встала, чтобы идти в дом к миссис Медлок. Колину тоже пора было возвращаться. Но прежде чем сесть в кресло-каталку, он подошёл к Сьюзен вплотную, растерянно и восхищённо заглянул ей в лицо и, ухватившись за складки синего плаща, прошептал:
– Вы совсем такая, как… как я мечтал! Как бы я хотел, чтобы вы были матушкой не только Дикону, но и мне!
Сьюзен Сауэрби быстро нагнулась, обняла его своими мягкими руками и прижала к груди, словно он был родным братом Дикону. Глаза её снова затуманились.
– Голубчик, – проговорила она, – твоя мать уж конечно сейчас здесь, в этом саду! Где ж ей ещё быть? И отец твой должен к тебе вернуться! Это уж так!
Глава 27В саду
С тех пор как сотворён мир, каждый век совершал какое-то важное открытие. В прошлом столетии их было больше, чем в любом из предыдущих. В нашем столетии сделают множество ещё более удивительных открытий. Сначала о чём-то новом и важном люди и слышать не хотят, потом упрямо держатся убеждения, что как бы то ни было, а вещь это невозможная, потом видят, что нет, вполне возможная; а потом делают – и сами же удивляются, отчего было не сделать столетиями раньше. В прошлом веке люди начали понимать, что мысли – просто мысли – обладают не меньшей силой, чем электрические батареи, и могут приносить человеку не меньше пользы, чем солнечный свет, и причинять не меньше вреда, чем яд. Печальная или дурная мысль, проникшая в ваше сознание, не менее опасна, чем микробы скарлатины, проникшие в организм. И если эту мысль тут же не изгнать, может случиться, что она останется с вами до конца жизни.
Пока «мистрис Мэри» находилась во власти угрюмых и недобрых мыслей обо всех и всём на свете, пока она была преисполнена решимости ничему не радоваться и ничем не интересоваться, она была болезненным, хилым, скучающим и несчастным ребёнком. Однако обстоятельства изменились в её пользу, хотя она того и не подозревала, и подтолкнули её в благоприятном направлении. А когда мысли её заняли такие вещи, как малиновка, домик на вересковой равнине с живущими там детьми, угрюмый старик-садовник, простая деревенская служанка, весна, тайный сад, оживающий с каждым днём, йоркширский мальчишка и его зверюшки, там уже не осталось места для того мрачного, что плохо действовало ей на пищеварение и печень и от чего движения её были вялыми, а лицо жёлтым.