– Подумать только, неужто у неё были когда-то алмазные копи! – говорила Лавиния. – Вы только поглядите, какой у неё вид! А уж странная, дальше некуда! Мне она никогда не нравилась. Смотрит на всех и молчит – словно выясняет, какие мы. Видеть её не могу!
– Да, это правда! – согласилась Сара, когда ей передали слова Лавинии. – Я потому на некоторых из них так гляжу, что хочу знать, какие они. Я их потом обдумываю.
Дело в том, что Саре не раз уже удавалось избежать каверз, которые то и дело подстраивала ей Лавиния. Лавинии так хотелось досадить воспитаннице, которой когда-то гордилась мисс Минчин! Ну а Сара никогда никому не досаждала и старалась держаться в стороне. Она выполняла тяжёлую работу по дому; шла в непогоду по улицам с пакетами и корзинками; зубрила французский с малышами, так и норовившими отвлечься. Платье её износилось; она исхудала; обедала она на кухне. Никому не было до неё никакого дела, отчего жить становилось ещё горше; она замыкалась в своей гордости и не жаловалась на такое обращение.
«Ведь солдаты не жалуются, – говорила она себе, сжимая зубы. – И я не буду жаловаться, представлю себе, что я на войне».
Однако бывали минуты, когда её детское сердце чуть не разрывалось от горя и одиночества. И разорвалось бы – если б не три подруги.
Первой была Бекки – да, всего лишь Бекки. Всю ту долгую ночь, которую Сара впервые провела на чердаке, когда под полом возились и пищали крысы, её утешала мысль о том, что за стеной есть ещё одна девочка. В последующие ночи она ощущала присутствие Бекки ещё сильнее. У Сары почти не было случая перекинуться с Бекки словечком. У каждой была своя работа, и остановись они поболтать, это восприняли бы как желание побездельничать.
– Только вы, мисс, не сердитесь на меня, – шепнула ей Бекки в то первое утро, – если я буду невежлива с вами, не буду говорить «пожалуйста», или «спасибо», или «простите». Если я стану так говорить, нам обеим достанется. Я побоюсь на это время тратить.
Но на рассвете, прежде чем спуститься на кухню разжечь печку, Бекки неслышно проскальзывала к Саре, чтобы застегнуть ей платье или как-то ещё услужить. А когда наступала ночь, в дверь Сариной каморки стучали – это Бекки снова предлагала ей помощь.
В первые недели после рокового известия Сара была настолько потрясена, что замкнулась в молчании; прошло немало времени, прежде чем она смогла с кем-то говорить. Сердце подсказало Бекки, что в горе человека лучше не трогать.
Второй из трёх утешительниц Сары была Эрменгарда, – впрочем, она далеко не сразу стала ею.
Придя в себя от потрясения, Сара осознала, что совсем забыла о существовании Эрменгарды. Конечно, они были подруги, но Саре всегда казалось, будто она гораздо старше Эрменгарды. Что говорить, Эрменгарда Сару любила, но была такой глупышкой! Простой, бесхитростной душой она привязалась к Саре; приходила к ней за помощью с уроками; ловила каждое её слово и осаждала просьбами о сказках. Но самой ей сказать было нечего, а всякие книги она ненавидела. Словом, Эрменгарда была не из тех, кого вспоминают в тяжком горе, и Сара о ней забыла.
Этому способствовало и то, что Эрменгарду внезапно отозвали на несколько недель домой. Вернувшись, она дня два не видела Сары, а потом столкнулась с ней в коридоре – Сара шла ей навстречу с кипой одежды в руках. Она несла её вниз для починки. К этому времени Сару уже обучили чинить одежду воспитанниц. Вид её показался Эрменгарде непривычным: она была бледна, из-под слишком короткого платья торчали тонкие ноги в чёрных чулках.
Эрменгарда растерялась. Она не знала, что сказать. Ей было известно, что произошло, но ей и в голову не приходило, что Сара может так измениться – она выглядела совсем как служанка. Сердце у Эрменгарды сжалось – она истерически засмеялась и бессмысленно вскрикнула:
– Ах, Сара! Это ты?
– Да, – ответила Сара.
Странная догадка мелькнула в её голове – она покраснела.
Она несла одежду и, чтобы ничего не уронить, придерживала её подбородком. Она не опустила глаз – и оттого Эрменгарда ещё больше растерялась. Ей показалось, что Сара теперь совсем другая, – такую Сару она не знала. Верно, это потому, подумала Эрменгарда, что она вдруг обнищала и должна теперь чинить вещи и работать, как Бекки.
– О! – произнесла она, заикаясь. – Как ты?
– Не знаю, – отвечала Сара. – А ты как?
– Я… я хорошо, – сказала Эрменгарда, одолеваемая робостью. И вдруг спросила в неловком доверительном порыве: – Ты очень… горюешь?
Сара почувствовала, что сердце её истекает кровью. Если человек так глуп, то лучше держаться от него подальше, подумала она. Конечно, это было несправедливо, но в тот момент Сара так не считала.
– А как ты думаешь? – отвечала она. – Ты думаешь, мне весело?
И, не прибавив больше ни слова, она прошла мимо.
Со временем Сара поняла, что, если бы не её горе, она бы сообразила, что бедную глупышку Эрменгарду не следует винить за её медлительность и неловкость. Она всегда была такой, и чем больше она переживала, тем глупее себя вела.
Впрочем, Сара обиделась на Эрменгарду, потому что в голове у неё мелькнула досадная мысль.
«Она такая же, как другие, – подумала Сара. – На самом деле ей совсем не хочется со мной говорить. Она знает, что со мной никто не разговаривает».
Несколько недель между ними царило отчуждение. Если они случайно встречали друг друга, Сара отводила глаза, а Эрменгарда не решалась от смущения с ней заговорить. Иногда они кивали друг другу; впрочем, бывало и так, что обе делали вид, что друг друга не видят.
«Если она предпочитает со мной не говорить, – думала Сара, – мне лучше держаться от неё подальше. Мисс Минчин позаботилась об этом».
И правда, мисс Минчин так хорошо об этом позаботилась, что со временем они почти уже не встречались. Все заметили, что в эти дни Эрменгарда стала ещё бестолковее; она выглядела беспокойной и невесёлой и всё чаще совершала промахи. Она часто сидела ссутулившись у окна и не произносила ни слова. Раз Джесси, идя мимо, остановилась и с любопытством взглянула на неё.
– Что это ты плачешь, Эрменгарда? – спросила она.
– Я не плачу, – ответила Эрменгарда прерывающимся голосом.
– Нет, плачешь, – возразила Джесси. – У тебя по носу сейчас скатилась слеза. А вот и вторая!
– Мне грустно, – сказала Эрменгарда, – только тебе что до меня за дело?
Она повернулась к Джесси спиной и, вынув платок, спрятала в нём лицо.
В этот вечер Сара позже обычного поднялась к себе на чердак. Воспитанницы уже разошлись по спальням, а ей всё находилась работа; потом она ещё позанималась в пустой классной. Поднявшись по лестнице, Сара с удивлением увидела, что из-под двери, ведущей к ней на чердак, выбивается свет.
«Туда никто, кроме меня, не заходит, – пронеслось у неё в голове, – значит кто-то зажёг свечу».
Свечу и впрямь кто-то зажёг – и горела она не в кухонном подсвечнике, которым надлежало пользоваться Саре, а в подсвечнике, взятом из спален воспитанниц. На старой скамеечке сидела девочка в ночной рубашке и с красной шалью на плечах. Это была Эрменгарда.
– Эрменгарда! – вскричала Сара; это было так неожиданно, что та чуть не перепугалась. – Тебе попадёт!
Эрменгарда неловко поднялась со скамеечки. Шаркая шлёпанцами, которые были ей велики, она сделала к Саре несколько шагов. Глаза и нос у неё покраснели от слёз.
– Я знаю… меня накажут, если увидят здесь, – сказала она, – но мне всё равно. Да, всё равно! Сара, пожалуйста, скажи мне. В чём дело? Почему ты ко мне переменилась?
Она сказала это так горячо и так просто, что у Сары перехватило горло. Это была та же Эрменгарда, которая когда-то предложила ей «дружить». Судя по её голосу, всё то, что последние недели стояло между ними, было просто недоразумением.
– Нет, я к тебе не переменилась, – отвечала Сара. – Я думала… понимаешь, всё теперь другое. Я думала, ты… тоже стала другой.
Эрменгарда ещё шире раскрыла глаза, в которых стояли слёзы.
– Нет, это ты стала другой! – воскликнула она. – Ты не хотела со мной говорить. Я не знала, что делать. Это ты стала другой после моего возвращения.
Сара на миг задумалась. Она поняла, что ошибалась.
– Да, я переменилась, – объяснила она, – только не так, как ты думаешь. Мисс Минчин не хочет, чтобы я разговаривала с воспитанницами. Многие из них и сами этого не хотят. Я думала… ты… тоже не хочешь. И старалась держаться подальше.
– Ах, Сара! – с упрёком воскликнула Эрменгарда.
В голосе её звучали слёзы.
И они кинулись друг другу в объятия. Сара прижалась головой к красной шали, укутывавшей плечи Эрменгарды. Признаться, ей было очень одиноко, пока она думала, что Эрменгарда отвернулась от неё.
А потом обе уселись на пол – Сара подобрала под себя ноги, а Эрменгарда закуталась в шаль. Эрменгарда с обожанием глядела на худенькое личико своей подруги.
– Я больше не могла, – говорила она. – Ты, верно, можешь жить без меня, Сара. А я без тебя – не могу. Я чуть не умерла. Сегодня я долго плакала под одеялом, а потом вдруг подумала, что надо прокрасться к тебе наверх и сказать: «Пожалуйста, будем дружить, как раньше!»
– Ты лучше, чем я, – сказала Сара. – Вот я не могла с тобой заговорить – из гордости. Видишь, стоило начаться испытаниям, и стало ясно: я совсем не такая уж хорошая! Этого я и боялась! – Она нахмурилась. – Может, потому мне и были посланы испытания.
– А я не вижу в них ничего хорошего, – твёрдо произнесла Эрменгарда.
– Сказать по правде, и я тоже, – призналась Сара. – Впрочем, возможно, какая-то польза в них всё-таки есть, даже если мы этого и не понимаем. Может, даже от мисс Минчин есть какая-то польза.
Последние слова она произнесла с сомнением.
Эрменгарда со страхом обвела чердак взглядом.
– Господи, Сара, – воскликнула она, – как ты будешь здесь жить? Ведь ты этого не вынесешь!
– Вынесу, – ответила Сара, – только надо представить себе, что тут всё другое. Или что всё это происходит не в жизни, а в какой-то истории или сказке.