– Ax, Capa! – воскликнула Лотти. – Я бы хотела здесь жить!
Наконец Саре удалось отвести Лотти вниз. Проводив её, она вернулась к себе на чердак и обвела его взглядом.
Очарование вымысла исчезло. Жёсткую постель покрывала потрёпанная ткань. Штукатурка на стенах потрескалась и кое-где обвалилась, на холодном полу не было ковра, каминная решётка погнулась и заржавела, а единственным сиденьем в комнате была старая шаткая скамеечка. Сара села на скамеечку и закрыла лицо руками. После ухода Лотти ей стало ещё тяжелее на сердце. Так, верно, чувствуют себя узники, когда посещавшие их родные уходят и они остаются одни.
– Здесь так одиноко, – произнесла Сара вслух. – Иногда это самое одинокое место на свете.
Она сидела, задумавшись, как вдруг её внимание привлёк какой-то шорох. Она подняла голову и глянула туда, откуда он раздавался; если б не выдержка, она бы тут же вскочила на ноги. Неподалёку от неё сидела на задних лапках крупная крыса и с интересом принюхивалась. Крошки от Лоттиной булочки упали на пол, и крыса, учуяв еду, вышла из норки.
Седые усы придавали крысе столь необычный вид, что Сара не могла оторвать от неё глаз. На кого она походила – на кролика или на гнома? Крыса смотрела на Сару блестящими глазками, словно хотела спросить о чём-то. Казалось, её одолевают сомнения. Странная мысль мелькнула у Сары в голове.
«Верно, нелегко быть крысой, – подумала она. – Никто их не любит. Завидят – и тут же вскакивают и убегают с криком: „Ах, какая противная крыса!“ Как мне было бы тяжело, если бы люди вскакивали, завидев меня, и кричали: „Ах, какая противная Сара!“ И ставили бы мышеловки, прикидываясь, что хотят меня покормить. Вот воробышком быть хорошо! Но ведь никто эту крысу не спрашивал, хочет ли она быть крысой. Никто ей не сказал: „Может, ты бы хотела быть воробышком?“»
Сара сидела так тихо, что понемногу крыса осмелела. Она очень боялась Сары, но, возможно, сердце ей подсказало, как и воробью, что Сара не будет на неё прыгать. Крыса очень проголодалась. Это был отец семейства, под полом у него жила семья – жена и дети. Последнее время ему ужасно не везло и все они сидели голодные. Уходя из дому, он слышал, что дети горько плачут, – вот почему из-за нескольких крошек булки он решился на отчаянный риск. Он осторожно опустился на все четыре лапки.
– Иди-иди, – сказала Сара. – Я не опасна. Бери эти крошки, бедняга! В Бастилии узники приручали крыс. Может, мы с тобой ещё станем друзьями.
Неизвестно, как животные понимают людей, только они их, вне всякого сомнения, понимают. Возможно, существует какой-то язык, который не зависит от слов, и его понимают все на свете. Возможно, в каждом существе скрыта душа и она может без слов общаться с другими душами. Как бы то ни было, но с этой минуты крыса знала, что Сара не желает ей зла – хоть она и крыса. Она поняла, что это юное существо, сидящее на красной скамеечке, не вскочит, не оглушит её воплями, не будет швырять в неё тяжёлыми предметами, которые если её и не убьют, то покалечат. Это была очень симпатичная крыса, никому не желавшая зла. Она принюхивалась, сидя на задних лапках и устремив на Сару блестящие глазки, в надежде, что Сара это поймёт и не возненавидит её как врага. Когда же то таинственное, что говорит без слов, подсказало ей, что Сара этого не сделает, она тихонько подошла к крошкам и стала их есть. Во время еды она, как и воробьи, поглядывала время от времени на Сару. Вид у неё при этом был такой виноватый, что Сара растрогалась.
Она сидела неподвижно и смотрела на крысу. Одна крошка была гораздо больше остальных – её и крошкой-то нельзя было назвать. Крысе, как видно, очень хотелось до неё дотянуться, но она не решалась – уж слишком близко к скамеечке та лежала.
«Она, верно, хочет снести её своему семейству, – подумала Сара. – Если я замру, может, она решится подойти».
Она почти не дышала – так ей было интересно. Крыса подобралась поближе, съела ещё несколько крошек, остановилась и осторожно принюхалась, искоса поглядывая на Сару. Потом вдруг в том же приливе отваги, что и воробьи, кинулась к кусочку булочки, схватила его и, подбежав к стене, скользнула в щель у плинтуса и исчезла.
– Я так и знала, что этот кусочек она хочет взять для детей, – сказала Сара. – Я думаю, мы с ней подружимся.
Спустя неделю, когда Эрменгарде удалось наконец опять тайком подняться к Саре, она тихонько постучала пальцами в дверь. Но Сара открыла ей не сразу. За дверью стояла такая тишина, что Эрменгарда подумала, уж не спит ли Сара. Но тут же, к своему удивлению, услышала, как Сара тихонько рассмеялась и ласково сказала кому-то:
– Ну же! Бери и неси её жене, Мельхиседек. Иди домой!
Дверь отворилась – испуганная Эрменгарда застыла на пороге.
– С кем… с кем это ты разговаривала, Сара? – спросила запинаясь Эрменгарда.
Сара молча втянула её за руку в комнату; у неё был весёлый вид.
– Я тебе сейчас скажу, – отвечала она, – только обещай, что ты не испугаешься и не закричишь, даже звука не издашь!
Эрменгарде тут же захотелось закричать, – впрочем, она сдержалась. Она огляделась – в комнате никого не было. Но ведь Сара с кем-то разговаривала! Уж не с привидением ли?
– А мне… мне будет страшно? – робко спросила Эрменгарда.
– Некоторые их боятся, – отвечала Сара. – Сначала я тоже боялась, но теперь не боюсь.
– Это… привидение? – прошептала Эрменгарда, дрожа от страха.
– Нет, – засмеялась Сара. – Это моя крыса.
Эрменгарда подпрыгнула – она и сама не знала, как очутилась на постели. Поджав под себя ноги, она закуталась в красную шаль. Она не закричала, но дыхание у неё перехватило от страха.
– О боже! – прошептала она, задыхаясь. – Крыса! Крыса!
– Я так и думала, что ты испугаешься, – сказала Сара. – Но бояться нечего. Я его приручаю. Он уже меня знает и выходит на мой зов. Хочешь на него посмотреть? Или ты боишься?
Все эти дни Сара приносила крысе с кухни остатки еды; дружба между ними всё крепла, и постепенно она забыла, что робкое существо, с которым она разговаривала, всего лишь крыса.
Поначалу Эрменгарда так боялась, что только жалась да подбирала ноги, но спокойствие Сары и рассказ о первом появлении Мельхиседека понемногу её заинтересовали, и она склонилась с кровати, глядя, как Сара подошла к щели в плинтусе и опустилась перед ней на колени.
– Он… он не выскочит вдруг?.. Не прыгнет на кровать, а? – спросила Эрменгарда.
– Нет, – отвечала Сара. – Он такой же воспитанный, как и мы! Он совсем как человек. Гляди же!
И она тихонько засвистела. Это был такой тихий и нежный свист, что услышать его можно было лишь в полной тишине. Она свистнула раз, другой… казалось, она с головой ушла в своё занятие. Эрменгарда подумала, уж не колдует ли её подруга. Наконец в ответ на зов из щёлки выглянула мордочка с седыми усами и блестящими глазками. В руке у Сары были хлебные крошки. Она уронила их на пол – Мельхиседек спокойно вылез из норки и съел их. Кусочек же побольше подобрал и деловито понёс домой.
– Видишь? – сказала Сара. – Это для его жены и деток. Он очень хороший. Сам ест только мелкие крошки. Когда он возвращается домой, я всегда слышу, как они там пищат от радости. Есть три вида писка. Один – когда пищат детки, другой – миссис Мельхиседек, а третий – сам Мельхиседек.
Эрменгарда расхохоталась.
– Ах, Сара! – воскликнула она. – Ты такая чудачка – но очень хорошая!
– Я знаю, что я чудачка, – весело ответила Сара. – И я стараюсь быть хорошей.
Она потёрла лоб загрубевшей рукой, и облачко нежности и недоумения мелькнуло на её лице.
– Папа всегда надо мной смеялся, – сказала она, – но мне это было приятно. Он считал меня странной, но мои выдумки ему нравились. Я… я не могу не придумывать. Если б я не придумывала, я бы, должно быть, умерла.
Она замолчала и обвела взглядом убогую комнатку.
– Здесь бы я, наверное, умерла, – проговорила она тихо.
Эрменгарда, как всегда, слушала её с интересом.
– Когда ты о чём-то рассказываешь, – сказала она, – мне всегда кажется, что это правда. Вот и о Мельхиседеке ты говоришь так, словно он человек.
– Но это правда, – возразила Сара. – Его так же мучают страх и голод, как и нас, у него есть семья и дети. Может, он и думает так же, как мы, почём знать? Глаза у него умные, совсем как у человека. Потому-то я и дала ему имя.
Она села на пол в своей излюбленной позе, обхватив колени руками.
– К тому же, – сказала она, – Мельхиседек – тюремная крыса, посланная сюда, в Бастилию, чтобы у меня был друг. Я всегда могу принести ему корку хлеба, который выбрасывает кухарка, – ему и довольно.
– Значит, тут всё ещё Бастилия? – жадно спросила Эрменгарда. – Ты так всё время и представляешь себе, что ты в Бастилии?
– Да, почти всегда, – отвечала Сара. – Порой я представляю себе, что я где-то ещё, но больше всего этот чердак похож на Бастилию – особенно когда холодно.
В эту минуту кто-то дважды стукнул в стену. От удивления Эрменгарда чуть не подпрыгнула на кровати.
– Что это? – спросила она с испугом.
Сара поднялась с полу и со значением ответила:
– Это узник из соседней камеры.
– Бекки! – увлечённо воскликнула Эрменгарда.
– Верно, – подтвердила Сара. – Слушай, два стука означают: «Узник, ты здесь?»
В ответ она стукнула в стену три раза.
– А это значит: «Да, я здесь. Всё в порядке».
В стену стукнули четыре раза.
– А это: «Тогда, товарищ по несчастью, можно спокойно заснуть. Доброй ночи!»
Эрменгарда пришла в восторг.
– Ах, Сара! – радостно шепнула она. – Это совсем как в сказке!
– Это и есть сказка, – сказала Сара. – Всё – сказка! Ты – сказка… Я – сказка. Мисс Минчин – тоже сказка.
И она снова уселась и стала болтать с Эрменгардой, так что та совсем забыла, что и она тоже узник – только ей удалось на время покинуть свою темницу. Пришлось Саре напомнить Эрменгарде, что ей нельзя оставаться в Бастилии всю ночь, а нужно бесшумно прокрасться вниз и лечь в постель.