После этого он быстро подружился с Вилькинсом и с пони. Не проходило дня, чтобы их не видели вместе весело скачущими по большой дороге или вдоль зелёных тропинок парка. Дети из коттеджей выбегали к дверям, чтобы поглядеть на пони и смелую маленькую фигурку, так прямо сидевшую в седле, а молодой лорд снимал шапку и, размахивая ею, восклицал: «Хеллоу! Доброе утро!» – что не совсем соответствовало его графскому достоинству, но зато отличалось милой приветливостью. Иногда он останавливался, чтобы поболтать с детьми. Однажды Вилькинс, вернувшись в замок, рассказывал, как юный лорд настойчиво пожелал сойти с пони около школы для того, чтобы посадить на него хромого усталого мальчика.
– Его невозможно было уговорить, – рассказывал потом об этом в конюшне Вилькинс. – Я ему предлагал усадить мальчика на мою лошадь, а он не соглашался, говоря, что мальчику будет неловко на большой лошади. «Видишь ли, Вилькинс, – сказал он мне, – этот мальчик хромой, а я нет, и я хочу, кроме того, поговорить с ним». Так мы и усадили мальчугана на пони, а милорд преспокойно пошёл себе пешком, руки засунул в карманы, шапку сдвинул на затылок – идёт и разговаривает с мальчиком как ни в чём не бывало! А когда мы подъехали к их дому и мать мальчика выбежала впопыхах посмотреть, что случилось, он снял перед ней шапку и говорит: «Я привёз домой вашего сына, сударыня, потому что у него болит нога, а эта палка ему плохая опора. Я попрошу дедушку, чтобы он заказал ему костыли». Провались я на этом месте, если женщина не чувствовала себя на седьмом небе! А я чуть не лопнул со смеху.
Когда граф узнал об этом случае, он не рассердился, как того боялся Вилькинс, а только расхохотался и, позвав Фаунтлероя, заставил его рассказать всю историю с начала до конца.
Через несколько дней экипаж Доринкорта остановился перед коттеджем, где жил хромой мальчик; Фаунтлерой выскочил из экипажа с парой крепких костылей; он нёс их на плече, как ружьё, и передал миссис Гартль (так звали мать мальчика).
– Дедушка вам кланяется, – сказал он, – и посылает эти костыли вашему сыну; мы надеемся, что он скоро поправится…
– Я передал от вас поклон, – заявил он графу, снова усевшись в экипаж. – Вы мне об этом не сказали, но я подумал, что, верно, вы забыли. А ведь это следовало сказать, правда?
Граф снова засмеялся, но возражать не стал. Дело в том, что они всё более и более сближались и уверенность Фаунтлероя в доброте деда увеличивалась с каждым днём. Он не сомневался, что его дедушка был самым любезным и великодушным человеком. Действительно, его желания исполнялись почти прежде, чем он успевал их выразить, а подарки и удовольствия сыпались на него в таком изобилии, что по временам приводили его в полнейшее недоумение. По-видимому, старый граф готов дать ему всё, чего бы он ни пожелал. И хотя по отношению к другим мальчикам подобная система воспитания могла бы оказаться не совсем разумной, но маленькому лорду она не принесла вреда. Общение с матерью спасало его от дурных последствий такого баловства. «Лучший друг» следил за ним внимательно и нежно. Они вели долгие разговоры вдвоём, и он никогда не возвращался в замок без того, чтобы не задуматься над словами матери.
Был, правда, один вопрос, приводивший мальчика в сильное недоумение. Он думал о нём гораздо чаще, чем это можно было предположить. Даже его мать не знала, как часто он задумывался над ним, а граф долгое время совсем и не подозревал этого. Сообразительный мальчик не мог не удивляться, почему мать и дедушка ни разу не виделись друг с другом. Когда экипаж графа Доринкорта останавливался перед Корт-Лоджем, граф никогда не выходил из него, а в редких случаях, когда его сиятельство посещал церковь, Фаунтлерою предоставлялось одному говорить с матерью на паперти или сопровождать её домой. Но, несмотря на это, ежедневно из оранжерей замка посылались в Корт-Лодж цветы и фрукты.
Лучшим доказательством необычайной доброты деда в глазах Седрика явился следующий случай, происшедший вскоре после того воскресенья, когда миссис Эрроль в одиночестве пешком вернулась из церкви домой. Неделю спустя, отправляясь в гости к матери, он увидел у подъезда вместо большого парного экипажа красивую маленькую колясочку, запряжённую отличной лошадью.
– Это твой подарок матери, – отрывисто промолвил граф. – Не может же она всюду ходить пешком. Ей нужен экипаж. Это подарок от тебя.
Восторг мальчика был безграничен. В пути он с трудом сдерживал себя. Миссис Эрроль собирала розы в саду. Увидев мать, он выскочил из коляски и стремительно бросился к ней.
– Милочка! – закричал он. – Смотри, это – тебе. Он говорит, что это подарок от меня. Это – твой собственный экипаж, в котором ты будешь кататься!
Он был так счастлив, что она не решилась возражать ему.
Миссис Эрроль было, конечно, неприятно получить подарок от не любившего её человека, но могла ли она огорчить своего мальчика отказом? И по его просьбе она сейчас же села с ним в коляску с розами в руках и поехала кататься. Дорогой он не переставал рассказывать ей про необыкновенную доброту деда, и она невольно улыбалась его невинной уверенности, радуясь в душе, что он видит столько хорошего в старом эгоистичном графе Доринкорте.
На другой день маленький лорд написал длинное письмо мистеру Гоббсу. Он долго трудился над ним; сперва написал черновик, потом всё переписал набело и наконец принёс его на просмотр деду.
– Уж не знаю, правильно ли я написал? – сказал он. – Вероятно, вы найдёте тут много ошибок. Поправьте, пожалуйста, я потом перепишу.
Конечно, ошибок было много, кроме того, никаких знаков препинания. Письмо в исправленном виде гласило следующее:
Дорогой мистер Гоббс, пишу Вам, чтобы сказать, что дедушка мой самый лучший граф на свете и всё, что Вы слышали про графов, – ошибка. Они вовсе не тираны, и дедушка совсем не тиран, и я очень бы желал, чтобы Вы с ним познакомились, у него подагра в ноге, и он очень страдает, но он очень терпеливый, и я люблю его всё больше и больше, потому что нельзя не любить такого графа; он очень добрый со всеми, и я хотел бы, чтобы Вы побеседовали с ним; он знает всё на свете, и его можно спрашивать о чём угодно, только в мяч он играть не умеет. Он подарил мне пони и кабриолет, а маме прекрасную коляску, и у меня три комнаты и столько всяких игрушек, что Вы, наверно, удивились бы, увидев их. Вам бы очень понравились замок и парк; замок такой большой, что в нём можно легко заблудиться. Вилькинс – это мой грум – говорит, что под замком есть тюрьма; замок такой красивый, а в парке бы Вы всему поражались, в нём растут такие большие и высокие деревья, есть олени, кролики и лани. Дедушка мой очень богат, но совсем не гордый, какими, по-вашему, бывают графы; мне очень приятно, что я живу у него; люди здесь все такие добрые и вежливые, мужчины всегда кланяются, а женщины всегда приседают и часто говорят: «Да благословит Вас Бог!» Я выучился ездить верхом, но сперва меня очень трясло, когда я ездил рысью. Дедушка оставил ферму за одним бедным человеком, который не мог платить аренду, а миссис Меллон отнесла вино и разные вещи его больным детям. Мне очень хотелось бы повидать Вас и хотелось бы, чтобы милочка могла жить в замке, но я всё-таки очень счастлив, когда не очень чувствую её отсутствие, и я люблю дедушку, и, пожалуйста, напишите мне поскорее.
Ваш любящий старый друг
Седрик Эрроль.
P. S. В тюрьме никто не сидит, дедушка никогда никого не заставлял в ней томиться.
P. S. S. Он такой хороший граф, что напоминает мне Вас, все его любят.
– Ты очень скучаешь по матери? – спросил граф, прочитав письмо.
– Да, – сказал Фаунтлерой, – мне её всё время недостаёт. – Он подошёл к графу и стоял перед ним, положив ему руку на колено и глядя ему в лицо. – А вы о ней не скучаете? – спросил он.
– Я с ней не знаком, – ответил граф довольно хмуро.
– Знаю, – сказал Фаунтлерой, – и это-то меня и удивляет. Она мне не велела ни о чём вас расспрашивать, и я не стану, но иногда, знаете, не могу не думать об этом, это меня совсем сбивает с толку. Но я не стану вас расспрашивать. Когда мне бывает уж очень грустно без неё, я смотрю в окошко и каждый вечер между деревьями ищу огонёк её домика. Когда совсем стемнеет, она ставит свечку на окно, я вижу издали огонёк и понимаю, что это значит.
– Что же это значит? – спросил дед.
– Это значит, что она говорит мне: «Прощай, да хранит тебя Бог, спи спокойно!» – она всегда так говорила, когда мы жили вместе. А утром она говорила: «Да хранит тебя Бог на весь день!» – и Бог меня всегда хранил…
– Конечно, я в этом не сомневаюсь, – сухо заметил граф.
Он сдвинул свои густые брови и так долго и пристально смотрел на мальчика, что тот невольно задал себе вопрос, о чём мог думать дед…
Глава 9Жилища бедных
Знакомство с внуком заставило графа Доринкорта задуматься над такими вопросами, которыми он прежде совсем не интересовался, и все они так или иначе имели прямое отношение к Седрику. Гордость была отличительной чертой его характера, и в этом отношении он был вполне удовлетворён мальчиком. Благодаря внуку он нашёл новый интерес в жизни. Ему доставляло удовольствие показывать всем своего наследника. Известны были огорчения, принесённые ему сыновьями; приятным торжеством было поэтому для него показать нового лорда Фаунтлероя, который никого не сможет разочаровать. Ему хотелось, чтобы не только Седрик, но и другие поняли все преимущества его блестящего положения. Он строил планы насчёт его будущего, искренне желая, чтобы внук ни в чём не походил на него. Одна мысль, что этот прелестный ребёнок узнает когда-нибудь о том, что его любимый дедушка ещё недавно был известен под именем «злого графа Доринкорта», доставляла ему много мучений. Иногда под влиянием новых ощущений он даже забывал о своей подагре, и пользующий его врач с удивлением замечал, что здоровье его заметно улучшается, чего он никак не ожидал. Может быть, граф поправлялся оттого, что теперь время для него проходило гораздо быстрее – ему было о чём подумать, помимо своих немощей и болезней.