Тюнин погладил свои колени:
— Я никому не давал ядов. Те таблетки, что я готовил и продавал, совершенно безвредные.
— Вы, по существу, убили человека. И теперь снова совершаете преступление.
— Петрушкин, узнав, что я работаю в аптеке, попросил меня достать кое-какие лекарства...
— И поэтому вы решили любезно предупредить Петрушкина, что милиция напала на его след? Послушайте, Тюнин, и у лжи есть границы. Сначала вы долг выдумали, а теперь приплели и аптеку. Нет, не для этого вы ему были нужны.
— Если я скажу все, меня простят?
— Это решит суд.
— Гражданин следователь, я верю в гуманность и справедливость советского закона. Я думаю, что суд учтет мое чистосердечное признание. Я же вам говорил перед этим, что все мои несчастья начались с этого «хитрого» базара. Выпив водки и пива, мы с Петрушкиным пошли к нему домой. Старуха у него была женщина смирная. Посидели у него немного. Под конец Петрушкин сказал, что ему очень нужно лекарство, которое сразу усыпляет, если его понюхать. Я согласился достать ему. Он развеселился и сунул мне в карман пачку денег, сказав при этом: «Пригодятся, возьми на молочишко». Дома я стал считать деньги — ровно тысяча рублей. На следующий день Петрушкин пришел ко мне на работу. Я испугался, что он станет требовать свои деньги обратно — мало ли чего не сделает человек по пьянке? Но он даже не заикнулся о деньгах. Просто спросил, когда будет готово лекарство. Однажды он пригласил меня погулять за город. За выпивкой он сказал мне: «Ну, спасибо тебе, купец! С твоей помощью я избавился от старухи». «Что ты говоришь? Как?!» — испугался я. А он меня стал успокаивать: «Да ты не бойся! Никто ничего не узнает. Она глубоко запрятана. Она в последнее время стала строптивой и злоязычной, угрожает мне». И он странно так засмеялся. Мне захотелось бросить ему в лицо проклятые деньги и бежать прочь. Но бежать было уже поздно, убийство было и на мне. И еще... я уже боялся его. Думаю, старуху не воскресишь, а нам надо жить. После этого я долгое время не видел Петрушкина. Хотелось забыть совсем, что на свете вообще существует такой человек. Когда неизвестный человек оставил мне две пачки сигарет, я не думал, что придет за ними Петрушкин.
— А там в самом деле сигареты были?
— В одной пачке был зеленоватый порошок, похожий на купорос. Во второй пачке были сигареты.
— Почему вы это скрыли на первом допросе?
— Раньше я не думал, что милиции известно так много. Надеялся выкрутиться. Да и побоялся.
— Лучше скажите, что скрыли преступление.
— Нет, скрыть ничего нельзя, рано или поздно все становится явным, и человеку не уйти от ответа. Это как бумеранг. Если ты сделал зло, оно вернется еще большим злом и падет на твою же голову. Я убежден в этом и... Я устал. Я признаю свою вину.
— А дальше?
— Когда к киоску подошел Петрушкин и потребовал сигареты, я был поражен. Я был рад избавиться от этого таинственного груза. «Ты не открывал?» — спросил он. «Я вообще равнодушен к табаку», — отмахнулся я. Он испытующе посмотрел на меня, и я почувствовал ужас кролика под взглядом змеи. Но вида не показал. Я тогда уже понял, что Петрушкин ведет еще какую-то скрытую, зловеще-темную жизнь. «Ты знаком с фармацевтами, — сказал он, — мне нужно лекарство. В долгу не останусь». Отказаться я уже не мог. Рецепт был записан на бумажке, заклеивающей пачку денег. Компонентов требовалось много, и приготовление было сложным. «Лекарство» получилось похожим на сахарную пудру, только слегка коричневатую.
— Кто у вас забрал лекарство?
— Напротив гостиницы в парикмахерской работает мастером один человек. Ему я, по приказу Петрушкина, и отнес порошок.
— Вы были знакомы с парикмахером?
— Нет.
— Петрушкин вам за это заплатил?
— Да. Эти деньги и принес Корноухий.
— Ваша это «пассивная» помощь привела к гибели двух человек. Это очень тяжелая вина.
— Гражданин следователь, откуда мне знать, кто о чем думает и что собирается делать? Раз человек очень просил, а я мог выполнить его просьбу, то почему бы и не помочь ему? Надо же и нам жить. А попробуй поживи на одну зарплату! И не написано на деньгах — честные они или темные. Разве я думал, что совершаю что-то ужасное, оказывая небольшие услуги и принимая за это деньги? А после беседы с вами... Боже! Какой я глупец!
После того, как Тюнина увели, капитан Майлыбаев прошел в комнату, где сидели Кузьменко и Насир. Майор встал, пошел ему навстречу.
— Хорошо, Талгат, ты умно все сделал. Теперь стало ясным многое. Выходит, Петрушкин сначала усыпил жену, а потом хладнокровно убил. А может, это было не так?
— Об этом мы могли бы узнать раньше, если бы арестовали и допросили Петрушкина в свое время.
— В то время у нас не было столь веских улик, чтобы предъявить ему такое серьезное обвинение. Без признаний Тюнина дело бы так и не сдвинулось с места.
Насир слушал, не вмешиваясь в разговор. Он был занят изучением результатов экспертизы. Не поднимая головы от бумаг, он сказал:
— Здесь говорится о различиях пепла человека и пепла дома, то есть бревен, досок, тряпок и так далее. Труп сгорел при очень высокой температуре. Пепел мелкий. А пламя, охватившее дом, не могло быть таким жарким.
— Не думаете же вы, что человек возникнет из пепла подобно Фениксу? — покачал головой Кузьменко. — Человек умер. От того, что мы исследуем его пепел, он не встанет и не расскажет нам о своих делах.
Насир повернулся к Талгату:
— А вы как на это смотрите?
— Зачем понадобилось Петрушкину лекарство, которое он заказывал киоскеру в последний раз? Не горючее ли это, а не лекарство? Я об этом подумал, когда Тюнин давал показания. Может быть, кто-то специально сжег труп на очень сильном пламени? Отсюда и результаты экспертизы.
— Я тоже так думаю, — кивнул головой Насир.
— Если это не Петрушкин, то кто же? — удивился Кузьменко.
Насир поднял голову:
— Мы только вчера получили материалы из центрального архива. Мы думали, что разыскиваемый нами Штерн не имел каких-либо физических изъянов и был человеком здоровым. Мы знали, что он был ранен в грудь и в руку. Есть люди, которые сами это видели. А он же пошел на то, чтобы воспалить рану на руке и создать необходимость ампутации. А потом сделал пластическую операцию, основательно изменившую его внешность. Так он мог не опасаться быть случайно узнанным кем-нибудь из свидетелей его злодейств. Но все же, он это знал, будут искать его следы. В то, что он так легко сдался и умер столь нелепой смертью, я не могу поверить.
— Сгоревший — уж не Сигалов ли это?
— Нет, Сигалов жив-здоров. Посмотрите на это, — и Кузьменко положил на стол телеграмму от Сигалова. Была она послана из поселка Илийск на имя кассирши парикмахерской. Сигалов сообщил, что задерживается из-за поломки машины. Просит ее написать от его имени заявление о предоставлении ему трехдневного отпуска без содержания.
Кузьменко, заметив сомнение на лице Талгата, спросил:
— Ну, что ты скажешь на это?
— А телеграмму отправил сам Сигалов?
— Это нам неизвестно. Но отправлена она от имени Сигалова. Если Петрушкин жив, я думаю, он не стал бы рекламировать свой маршрут.
Насир прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остановившись возле Кузьменко, сказал:
— А все же, Петр Петрович, по-моему, эту телеграмму отправил не кто иной, как Петрушкин. Полагаю, что события развивались так: Петрушкин, узнав от Байкина, что милиция напала на его след, дал им обоим с Данишевской снотворное, а сам срочно вызвал Сигалова. Просит того приехать на машине. Сигалов выполняет распоряжение шефа и едет к нему. Усыпив и его привычным способом, он убивает Сигалова, отрезает ему руку, сжигает его труп. Закончив все эти приготовления, он поджигает дом и через подземный ход выбирается наружу, садится в машину Сигалова.
Раньше они часто ездили вдвоем на Или. Человек в трудных обстоятельствах невольно следует привычным путем, сам того не сознавая. Вот и Петрушкин едет прямо к Или. Добравшись до Илийска, он понимает, что в этом направлении скрыться будет невозможно, так как на пути его нет больших населенных пунктов, где он мог бы затеряться. Чтобы выиграть время, ему нужно обмануть преследователей. Что же он предпринимает?
— Ему не остается ничего другого, как послать телеграмму от имени Сигалова, — сказал Талгат. — Он понимает, что мы будем искать Сигалова.
— Правильно, — согласился Насир, — Петрушкин жив. Во что бы то ни стало надо его найти.
— Старик Савелий своими глазами видел смерть Петрушкина. Он передал нам его посмертное письмо. Вы это оставили совсем без внимания, — сказал Кузьменко.
— Петрушкин отдал это письмо раньше. Возможно, в тот промежуток времени, когда вышел от Глафиры, а Сигалов еще не приехал. Савелий точно не помнит, когда Петрушкин передал ему письмо. Он подумал, что сгорел сам хозяин дома, потому что все на первый взгляд говорило об этом. Кроме того, никто ведь к Петрушкину не приходил. Все это подстроено самим Петрушкиным. Откуда же знать все уловки простодушному Савелию?
Кузьменко встал:
— Итак, как прикажете действовать, товарищ майор?
— Где будем искать преступника?
— В Илийске его уже, конечно, нет. У него одна дорога — на Фрунзе. Не сомневаюсь, что он вышел на трассу Алма-Ата — Фрунзе — Джамбул — Чимкент — Ташкент.
— У Петрушкина слишком много особых примет. Открыто передвигаться ему невозможно. Лучше искать его в местах безлюдных.
— Пожалуй, — задумался Насир. — Какого цвета машина Сигалова? Синяя «Волга?» Пусть проверят, проходила ли такая машина в сторону Фрунзе. Надо срочно объявить розыск.
Всем постам милиции полетело указание:
«...Синяя «Волга» АТЖ 58—65. Обнаружив, задержать... «Волга» АТЖ 58—65. Синего цвета... Немедленно задержать...»
Этот приказ пересек границу Казахской ССР, достиг милицейских постов Киргизии и полетел дальше.
Через час Кузьменко с Талгатом выехали во Фрунзе.