им взором.
— Сударь, — начал Николя, — полагаю, вы меня помните? Я друг господина де Секвиля.
— Да, господин маркиз. В начале 74-го вы просили у меня совета относительно одного письма и одного поддельного завещания. Я все помню как сейчас.
Когда писарь назвал его титул, Николя удивился, ибо точно помнил, что в свое время представился ему как комиссар Ле Флок. Но когда речь шла о Родоле, похоже, ничему не следовало удивляться.
— Я вынужден еще раз прибегнуть к вашим познаниям, сударь.
— А этот господин? — произнес Родоле, бросив нелюбезный взор в сторону Бурдо.
— Инспектор, мой помощник и мое второе «я».
— Как чувствует себя господин де Сартин?
— Позавчера он принимал меня у себя в Версале. В эти трудные и грозные времена он полностью поглощен делами флота.
— Времена зависят от людей, они делают их справедливыми или несправедливыми. Посмотрим, что у вас на этот раз?
Николя протянул ему тоненькую полоску бумаги.
— Похоже, это зашифрованное послание. Входят ли такие послания в вашу компетенцию, можете ли вы разобраться в шифре?
Родоле засмеялся.
— Вы льстите мне. Мы всего лишь струнные инструменты в руках природы, играющей на них; но когда она касается струны нашего самолюбия, не стоит доверять ее песням. Давайте сюда ваш шифр.
Он поднес к бумажке увеличительное стекло и долго ее изучал.
— Это не чернила… Свечная сажа, разведенная водой… Это вам что-то дает?
— Подтверждает наши предположения, что записка написана именно там, где ее нашли.
Отложив в сторону бумажную полосочку, Родоле стал рыться среди толстенных томов, выстроившихся на полке над его рабочим столом; рядом с книгами соседствовали ячейки для перьев, бутылочки с чернилами и пластинки цветного воска, в растопленном виде употреблявшегося для запечатывания писем. Выудив две книги, он стал вдумчиво листать их.
— Вы говорите по-английски, господин маркиз?
— Да, и мне показалось, что записка составлена на этом языке, но я не понял содержащихся там терминов, если они, конечно, что-либо значат.
— О! Еще как значат. Эти термины из области механики.
— И их могут знать как ювелиры, так и часовщики?
Родоле удивленно взглянул на него.
— Мы движемся ощупью между истинным и ложным, очень легко соскользнуть и в одну, и в другую сторону, и никто не подскажет, если мы ошибемся; однако…
— Однако?
— Все говорит за то, что речь идет о часовом механизме. Видите, FüSee, термин французский, но написан странно. Речь идет о штифте с бороздкой, на который накручивается подвес маятника. Два другие термина английские, они определяют форму штифта и бороздки, и я пока не понимаю, к чему они здесь. Что пытался сказать нам автор этой странной записки: «FüSee coniçal sPiraly»? У вас есть какие-нибудь соображения?
— Никаких. Похоже, единственной задачей автора являлось составление некоего послания.
— Я склонен поддержать вашу гипотезу. Быть может, нам действительно стоит двигаться именно в этом направлении. Конус — это пирамида с круглым основанием. Спираль оборачивается вокруг цилиндра, в нашем случае вокруг конуса. Как ни крути, смысл ускользает от понимания.
Стянув колпак, он яростно скреб лысину, в третий раз перечитывая записку.
— Ах, черт! — наконец воскликнул он, и его морщинистое лицо озарилось радостью. — Как же хитро придумано! Сначала мы идем по ложному пути, потом попадаемся на крючок… Ха-ха! Вот уж точно, великолепная придумка!
Толстяк даже ногами затопал, словно собирался станцевать джигу.
— Что вы хотите сказать, господин Родоле?
— Я боялся, что вы разочаруетесь в моих способностях, а теперь мне все стало ясно… ясно как днем. Долой заблуждения.
Сгорая от любопытства, Николя и Бурдо облегченно вздохнули.
— Что хотел сказать автор записки? Две противоположные вещи, и потому ему пришлось скрыть одну под другой, одна истина служит оболочкой для другой! Во-первых, он хотел привлечь внимание того, кто прочтет его послание, к его деятельности, которая вся или частично связана с изготовлением часов. Но это не все, и я снимаю перед ним шляпу, то есть свой колпак, за его вторую подсказку.
— Какую?
— Та-та-та! Не торопитесь, тайны раскрываются не быстро.
И он принялся снова изучать таинственное послание.
Глава VIЛАБИРИНТЫ
Demonstres ubi tuae tenebrae.
Скажи мне, в каком темном углу ты спрятался?
Родоле поднял голову.
— Он сумел скрыть суть, преумножая указания, понятные часовщикам.
— А вы заметили, — произнес Бурдо, — большие буквы посреди слов, а также ü и ç? Разве они стоят на своих местах?
— Вы правы. Я обратил на это внимание.
Он взял бумагу и перо и принялся выстраивать слова без всякого порядка, а затем рассыпал их по буквам. Внезапно он рассмеялся.
— Способ маскировки весьма изобретателен, но шифр оказался совершенно детским. Почему заглавные буквы? Полагаю, чтобы отметить начала слов. Смотрите. F, S и Р. Представьте, что он хотел сообщить свое имя: тогда начальной буквой имени станет первое F. Возьмем самое распространенное имя. Франсуа прекрасно подходит. У нас есть F, r, а, n, ç, о, i и s! Но у нас есть еще строчные буквы и заглавная буква S. Почему бы ей не быть буквой его второго имени? Посмотрим.
Взяв словарь, он принялся его лихорадочно листать.
— Нашел! У нас есть S, а, ü и l. Следовательно, с большой P начинается фамилия.
— И что у нас осталось? — спросил Николя.
— Два e, одно i, I, y и начальное P.
— Что дает нам, — вымолвил после размышления Бурдо, — Пилей или Плеий. Или Пейли.
— Последний вариант мне кажется наиболее предпочтительным, — ответил Родоле. — Получается Франсуа Саул Пейли. Саул — имя крайне редкое, обычно его носят приверженцы так называемой реформированной веры.
— Протестант?
— Да, и, видимо, прибывший из Англии.
— Сударь, — ответил Николя, — я восхищен вашим талантом.
— Тот, кто искренне восхищается талантами другого, сам никогда не бывает бесталанен, господин маркиз.
— Итак, — подытожил Бурдо, — остается отыскать тех, кто встречался с неким Франсуа Саулом Пейли, часовщиком, одетым в куртку из шотландской шерсти.
— Сомнений нет: за вашей запиской скрывается часовая мастерская, но я не настолько разбираюсь в этих материях, чтобы идти с вами дальше. Впрочем, чутье мне подсказывает, что упоминание о часовой механике заключает в себе еще одно, тайное послание. Спросите наших великих часовщиков, например, Берту или Леруа. А потом, я подумал…
Он с удовольствием потер руки.
— Что еще?
— Мы были первыми часовщиками, до тех пор пока не издали эдикт Фонтенбло. Потом…
— Эдикт Фонтенбло? — переспросил Бурдо.
— Да, — ответил Николя, — отменявший Нантский эдикт.
— Совершенно верно; именно в это время многие искусные ремесленники покидали королевство, и пути их лежали в Женеву и Лондон. Но при покойном короле правительство путем заманчивых обещаний сумело вернуть некоторых из тех, кто обосновался за Ла-Маншем. Копайте в эту сторону, возможно, ваш незнакомец — один из бывших эмигрантов.
Родоле проводил их до фиакра и, попрощавшись, попросил передать свои уверения в совершеннейшем почтении Сартину. Прежде чем вернуться к себе в дом, он бросил подозрительный взор в оба конца улицы Шипионе. Отъезжая, они услышали скрежет задвижек: писарь затворялся у себя в лавке. Какие еще секреты он скрывал? По дороге в Шатле оба сыщика возбужденно обсуждали выводы, сделанные их консультантом. Привлекая внимание Бурдо, Николя отметил необъяснимое желание каллиграфа осведомить Сартина о визите Николя. Подумав, сыщики согласились, что Родоле, часто общаясь с власть имущими и вершителями политики государства, перенял у них привычку изъясняться намеками и недомолвками. Но главное, у них появились весомые основания для продолжения расследования: они знают имя незнакомца из Фор-Левека и уверены, что он имел отношение к часовщикам.
— Надо, — начал Николя, — тщательно просмотреть журналы регистрации иностранцев, прибывших в Париж примерно за последние полгода.
— Черт побери! Как ты это мыслишь? Это же муравьиная работа!
— У нас агентов больше чем достаточно. Отправь кого-нибудь из них, пусть пожужжат! А для ровного счета пусть также поищут упоминание о некой миссис Элис Домби.
Записав имя на листке из записной книжки, он передал листок инспектору.
— О ком идет речь?
— Имя, случайно услышанное при дворе.
Бурдо покачал головой и ничего не сказал.
— Мы могли бы пойти поужинать ко мне; улица Фоссе Сен-Марсель совсем рядом.
— Прекрасное предложение! Уверен, твоя жена окажет мне гостеприимство… а потом выцарапает тебе глаза за то, что ты привел меня без предупреждения.
— Не думал, что ты знаешь ее лучше, чем я!
— Это только к Катрине можно заявиться в любое время. Она всегда рада, когда ее просят чем-нибудь поживиться, таков обычай бывший маркитантки.
— У себя дома женщины ненавидят неожиданности.
— В Геранде каноник, мой опекун и приемный отец, часто приводил к ужину голодных бедняков. Если бы ты видел Фину, мою кормилицу. Всегда добрая и радушная, она превращалась в настоящую фурию: била посуду и даже ругалась по-бретонски!
При этом воспоминании он рассмеялся.
— Какие у тебя есть соображения?
— Мы могли бы перекусить у мамаши Морель. В такое время доброе рагу из мясных обрезков отлично согреет нас. К тому же сегодня жирный вторник.
Мысль пришлась Николя по душе, и он велел кучеру ехать на улицу Бушри-Сен-Жермен. При въезде в тупик, где располагалась харчевня, они буквально утонули в кровавой снежной каше, образовавшейся после утреннего забоя скота. Оторвавшись от хлопот у плиты, хозяйка заведения устремилась им навстречу. Она сильно постарела, сгорбилась и передвигалась на высоком стуле с колесиками; при виде перемен, произведенных неумолимым бегом времени с их давней приятельницей, они опечалились. Резво катаясь на своем стуле вдоль плиты, мамаша Морель, словно монарх на троне, зорко наблюдала за хозяйством, управляла голосом и движениями руки, успевая при этом проследить за кипением котелков и шкворчанием сковородок. Посетителей обслуживала шустрая и веселая девушка в коротком казакине с баской и в чепчике.