а, несущая свой крест. В этом утверждается огромная духовная свобода, активность и ответственность. И это все.
Думается мне, что всего последовательнее должна идти таким путем протестантская мистика. Более того, поскольку мир живет сейчас мистической жизнью, он в подавляющем большинстве своем заражен этой протестантской, обособляющей и индивидуалистической мистикой. В ней нет, конечно, места для Церкви, для соборного начала, для богочеловеческого восприятия всего христианского процесса. Просто в мире рождаются миллионы людей, какое-то количество их слышит Христов призыв отвергнуться всего, взять крест свой и идти за Ним, и по мере своей силы, своей веры, своего личного подвига идут на этот призыв. И этим спасаются, встречаются с Христом, как бы сливают свою жизнь с Ним. Все же остальное – как бы некое гуманистическое примышление, некое приспособление этих основных христианских начал к тем областям жизни, которые лежат вне их. Одним словом, некое христианничанье, по существу неплохое, но лишенное всяких подлинных мистических корней, а потому и не неизбежно нужное.
Голгофский крест есть крест Сына Человеческого, кресты разбойников есть кресты разбойников, и наши личные кресты именно личны, и таким необозримым лесом этих личных крестов мы двигается на путях к Царствию Небесному. И это все.
Не так давно мне пришлось быть на военном кладбище. Сотни аккуратных, тесно прижатых друг к другу могил ряд за рядом занимали огромную площадь. Над каждой могилой крест, нет, не крест, а крестообразный меч. Острие меча ушло в землю, перекладина образует перекладину, как бы крестную. Рукоятка – верхняя часть креста. Крест стал мечом или меч крестом. Такое же слияние креста и меча мы знаем в Средневековье. Тогда перекладина намеренно делалась очень широкой, чтобы меч напоминал крест, а в рукоятку вставлялся ковчежец с мощами. Кроме того, припомнилось мне и частое публицистическое сближение этих коротких, огромных слов. Много этими сближениями играли, ими покрывали пафос войны, оправдывали насилие. Как бы то ни было, сближение это нередко, нередко стремление слить меч и крест.
И в каком-то единственном, совсем ином смысле, мы имеем это сближение и в Евангелии. «И Тебе самой оружие пройдет душу». Обоюдоострый меч Богоматери. Первое различие с общеупотребительными сближениями, и самое существенное. Когда наши публицисты говорят «крест и меч», они под крестом предполагают пассивное претерпевание страданий, а меч является для них символом активности. В Евангелии не так. Крест вольно – значит, активно – подъемлется Сыном Человеческим. Меч же наносит удар, рассекая душу, которая пассивно принимает его. По Евангелию, меч – это символ страдания, пассивно претерпеваемого, не вольно избранного, а неизбежного, оружие, проходящее душу. Крест Сына Человеческого, вольно принятый, становится обоюдоострым мечом, пронзающим душу Матери, не потому, что Она вольно его избирает, а потому, что Она не может не страдать страданиями Сына.
И этот обоюдоострый меч не есть единый и неповторимый, связанный лишь с судьбою Богоматери, – он нас всех чему-то учит и к чему-то обязывает. Чтобы это понять, необходимо почувствовать путь Богоматери на земле, увидеть всю его и исключительность, и общность.
Православное сознание носит всегда в глубинах своих тайну Богоматери. Для него Она не только страдающая Мать у креста распинаемого Сына, Она и Царица Небесная, честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим. Православное сознание воспринимает Ее, Деву из колена Иудина, Дочь Давидову, как Мать всего живого, как живое и личное воплощение Церкви, как человеческое Тело Христово. Покровом Божией Матери охраняется мир, – и она мать сыра земля. Вот этот последний образ в связи с мыслями о кресте, становящемся мечом обоюдоострым, приобретает еще новую силу. Земля Голгофы с водруженным на ней крестом, пронзающим ее, земля Голгофы, обагряемая кровью, – не есть ли это материнское сердце, рассекаемое мечом? Голгофский крест оружием проходит душу земли – Матери.
И если отвлечься от того, что явлено нам в прославленном образе Богоматери, если воспринимать Ее только в Ее земном пути, то есть там, где возможно говорить о «подражании» Ей, то этого совершенно достаточно, чтобы христианская душа поняла какие-то особые возможности, открывающиеся пред ней. Именно на этом Богоматеринском пути надо искать оправдания и обоснования наших чаяний, найти религиозный и мистический смысл подлинного человекообщения, который вне его как-то ускользает от нас.
Можно прямо утверждать, что подлинное, религиозное отношение к человеку во всем своем объеме, со всеми частными и личными подробностями, только тогда и раскрывает себя до конца, когда освящено путем Богоматери, направлено по Ее стопам, Ею озаряется.
И тут самое главное – почувствовать, что такое Голгофа Сына для Матери.
Он терпит вольные крестные страдания – Она невольно со-страдает Ему. Он несет грехи мира – Она со-трудничает Ему. Она со-участвует, Она со-чувствует, со-переживает, – Его плоть распинается, – Она со-распинается.
Не будем мерить степень голгофских мук. Мера их нам дана: крест Сына во всем своем объеме, во всей своей тяжести становится обоюдоострым мечом, пронзающим материнское сердце. Эти муки уравнены их безмерностью. Разница только в том, что активное, вольное и волевое принятие их Сыном становится пассивным, неизбежным со-приятием Матери.
На Голгофе слова Благовещения «се раба Господня» звучат не торжественно, в них заглушена мысль о том, что отныне ублажат Меня все роды (Лк. 1:48). На Голгофе Она раба страдающего Сына-Бога, раба Его страдания. Та же покорность, что и в день благой вести, то же самое со-участие в Божием домостроительстве, но там это были пути к Рождеству, к со-участию в ангельском пении: …слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение! (Лк. 2:14) – тут же это соучастие в предвечно-неизбежной голгофской муке, в кенозисе Бога. Камни и скалы расседались, земля трескалась, завеса храма разорвалась пополам, душу Матери прошло крестное оружие. Сын отдал Дух в руки Отца.
Конечно, у Богоматери была своя собственная судьба, свой крест. Но можно ли назвать Ее судьбу крестом, вольно выбираемым и подымаемым на плечи? Мне кажется, что Ее судьбой был крест Сына, становящийся мечом, пронзающим душу.
Вся Ее тайна в этом со-единении с судьбой Сына, от Благовещения и Рождества, через Голгофу к Воскресению, к Пятидесятнице, к вечному небесному прославлению Успения.
Всегда – да будет воля Его – раба Господня открыта Его судьбе, Его пронзающему кресту.
Так было в час Голгофы, в тридцать третьем году нашей эры, – так будет вечно. Вечна Голгофа Сына Человеческого, вечны Его крестные муки, и вечны муки от оружия, пронзающего душу Матери.
Многое мы в этой материнской муке можем и сейчас различать и узнавать и делать выводы, касающиеся наших человеческих мук.
Во-первых, и главное, мы видим Христово человечество, Церковь Христову, Тело Христово, которому Божия Матерь тоже Мать. И его выражение не есть только некая благочестивая лирика – оно точно и соответствует самому пониманию Церкви как Тела Христова. А если так, то и по отношению к Церкви вечно живо то, что Она испытывала по отношению к своему Сыну. Мать Богочеловечества – Церкви, Она и сейчас пронзается муками этого Тела Христова, муками каждого члена этого Тела. Другими словами, все бесчисленные кресты, подымаемые человечеством на свои плечи, чтобы следовать за Христом, оборачиваются такими же бесчисленными мечами, вечно пронзающими Ее материнское сердце. Она продолжает со-участвовать, со-чувствовать, со-страдать каждой человеческой душе, как в те дни на Голгофе.
Это главное. И в этом смысле Она всегда идет с нами по нашему крестному пути. Она всегда тут же, рядом, каждый наш крест – Ее меч.
Но есть и другое, не менее существенное. Каждый человек – не только образ Божий, икона Божества, не только брат по плоти Богочеловека, Им обоженный и Им почтенный крестом, и в этом смысле Сын Богоматери. Каждый человек также и образ Богоматери, рождающий в себе Христа от Духа Свята. В этом смысле каждый человек в глубине своей является такой двуединой иконой Богоматери с Младенцем, раскрытием этой двуединой тайны Богочеловечества. Это легко видеть, просто проследив, как ветхозаветное человечество готовило себя к Богородительству, как все Божии обетования ему сводились именно к этому обетованию Богородительства. И Дева Мария в полной мере была связана с этим чаемым Богородительством дома Давидова, колена Иудина, семени Авраамова. И мы, новозаветная Церковь, выросшая из ветхозаветной, ничего в этой области не утратили. В этом смысле можно говорить о физической причастности человечества – и значит, каждого отдельного человека – к рождению Сына Божия. Но об этом же можно и должно говорить в самом мистическом, в самом глубинном плане человеческих душ. Да, наконец, и анализ такого словесного равенства, Сын Божий – Сын Человеческий, делает доказанным Богородительство человека.
Таким образом, человеческая душа объединяет в себе два образа – образ Сына Божия и образ Божией Матери, и тем самым она должна быть причастна не только к судьбе Сына, но и к Ее судьбе. И Сын Божий, и Мать Его – извечные первообразы – символы, по которым ориентируется душа на своих религиозных путях. В этом смысле она должна не только подражать Христу, но и подражать Богоматери. Это значит, что она должна принять не только крест свой на плечи, вольно избранный ею. Она должна знать и тайну креста, становящегося мечом. В первую очередь голгофский крест Сына Человеческого должен мечом пронзить каждую христианскую душу, должен быть пережит ею как со-участие, со-страдание Ему. Кроме того, она должна принять и мечи крестов своих братьев.
В самом деле, попробуем тоньше и отчетливее разобраться в завете Богоматеринского пути человеческой души, которому в той или иной степени каждый причастен.