Судьба эмиграции в ином. Оторванная от родины и в этом смысле лишенная возможности разделить ответственность за ее участь, эмиграция получила страшный дар свободы, который может оказаться ей и не по плечу. Эта свобода, освобождая от внешней ответственности, обязывает нас к особенно напряженной ответственности внутренней, – иначе она соскальзывает в произвол и начинает сама себя отрицать. Вместе с тем наша свобода не пуста, не лишена содержания, – мы видим, что самым ее глубинным смыслом является наша религиозная жизнь: это единственное что, плохо или хорошо, нами осуществляется и нас определяет. Пусть наши церковные расколы не только плохи, а даже позорны, – у нас есть наше стремление раскрыть истину нашей православной веры всему миру. Пусть многие наши близорукие политики швыряются ценностями нашей веры в угоду своим политическим расчетам, профанируют и искажают ее, – у нас есть наши религиозные мыслители, голос которых стал звучать во всем мире (может быть, только всего меньше в нашем православном эмигрантском мире). Пусть мы убоги в нашей нищете и порой безнадежно провинциальны, – мы имеем огромный дар свободы, который нас делает богаче, чем мы были во времена довольства и пышности, во времена позолоченного рабства. И наша свобода принимает особое значение, если мы оглянемся вокруг себя и посмотрим, куда пришел мир. Безбожное человечество сказало свое последнее слово. Маски и личины сняты. Во имя идолов льется христианская кровь. Три кумира требуют себе человеческих жертв: это класс, раса, государство. Демоны насилия попирают свободу. Демоны ненависти угрожают войной. Спор идет не о различных пониманиях христианства, а о ценности Христовых заповедей вообще. Любовь объявляется слабостью. Смирение становится презренным. Свобода топится в насилии. Личность обесценивается. Кумиры могут и друг друга ненавидеть, и стремиться к взаимному истреблению – нам, христианам, ясно, что они являются различными изображениями одной и той же силы, действующей в мире, – силы антихристовой.
Но этим картина мира не исчерпана. Сначала не громко и не очень властно, но чем дальше, тем громче, определеннее и тверже подымается голос западной церкви. Из Рима уверенно и спокойно благословляют одних – христиан, идущих на мученичество, – и осуждают других – язычников, требующих человеческих жертв для своих идолов. Осужден коммунизм, осужден расизм, осужден антисемитизм. Точно раскрыты христианские основы в разрешении национальных и социальных вопросов. На наших глазах совершается некое религиозное чудо: то, что мы знали в католичестве – курия, форма, буква, клерикализм, мертвый авторитет, отсутствие свободы, – все исчезло или исчезает перед лицом опасности. Рим говорит сейчас голосом христианства. Может быть, не на все вопросы дан им ответ; особенно мучительно для нас, православных, что его голос еще не поднялся против насилий, чинимых православной церкви в Польше, но какое-то внутреннее чутье подсказывает, что и по этому вопросу мы услышим подлинно христианский ответ – слишком в большом противоречии находится деятельность польских католиков со всей безукоризненно христианской линией поведения папского престола. В этом смысле, с такой же прямотой и смелостью, как говорит Рим, обращаясь к миру, мы обращаемся к нему и хотим от него справедливости не только во имя нашей правды, но и во имя его правды – во имя нашей общей правды.
И голос Рима доходит сейчас туда, где он не звучал века. Христианское сердце может ликовать: церковь стоит на страже свободы и человеческой личности, церковь не по букве закона требует своего признания и говорит о своем авторитете, а по духу любви становится авторитетом и нравственной мерой вещей даже не для христиан.
Не только католичество заняло такую высокую позицию в современном конфликте. Перечитайте отчеты международных экуменических конференций, – англикане и протестанты, – весь христианский мир поднял свой голос, защищая человека, его богоподобие, его Богом дарованную свободу. Не нужно иметь пророческого дара, а нужно просто уметь видеть и слышать, чтобы сказать, что будущее, ближайшее будущее, завтрашний день принадлежит сейчас этой гонимой – и внутренне освобожденной, этой попираемой – и обладающей заново огромной нравственной силой Христовой истине.
Последнее событие мировой истории – не последние события внешней политики, в которых апокалиптический зверь почти уже выходит на землю из своей бездны, нет, – а вот то неуловимое, что произошло за эти последние полгода, тот неуловимый поворот, те подспудные духовные силы, которые призваны к жизни, тот все громче и громче звучащий голос христиан, зовущий отстаивать Христову свободу и Христова человека от всех насильников, гонителей, кощунников и хулителей мира. И в этом смысле даже последние события не в силах изменить этой новой тенденции мировой истории.
Тут выявляется и смысл той духовной свободы, которая нам дана. Выявляется ее провиденциальное значение.
В свободе можем мы защищать заветы нашей православной религиозной мысли. Они формулируются точно. Мы верим тому, что Сын Божий, став человеком, тем самым призвал человечество к осуществлению своего Богоподобия, и на этом основании мы почитаем человека. Мы верим, что христианство есть религия свободы и человеческого достоинства. Мы верим, что эта смиренная христианская свобода должна победить мир, утверждающий себя в гордыне и насилии. Мы верим в несокрушимость соборной любви Церкви – Тела Христова. Мы верим в крест – символ жертвенного страдания, свободно поднятый на плечи Сыном Человеческим, и мы смиренно и свободно принимаем на свои плечи крест. Наконец, мы верим в Царствие Божие, где лев будет лежать рядом с ягненком[95] и где править вселенной будет Тот, кто льна курящегося не угасит и трости колеблемой не надломит[96]. И мы хотим идти по пути этого Царствия.
Из сказанного ясно, как должен звучать наш православный голос, – он должен звучать вместе с теми голосами христианства, которые сейчас поднялись в защиту свободы и человека. Мы, слабые, грешные, выброшенные из нормальной жизни, призваны, как каждый христианин призван, всегда и везде защищать обижаемых, клеймить насилие, отрицать ненависть. Мы призваны к свободе и любви.
Но помимо мирового христианского целого, нас окружающего, есть еще и наша малая эмигрантская церковь, горсть русских людей, оторванных от родной земли. Мы знаем и подвиги этой горсти, и муки, и пороки. Мы отдаем себе отчет, как тяжко складывается жизнь каждого рядового эмигранта, как много у него поводов для того, чтобы духовно опуститься, озлобиться, почувствовать себя в тупике и возненавидеть всех за свое несчастие. Поэтому у нас есть самое горячее желание подходить к опустившимся с братской помощью, встречать озлобившихся любовью, вместе искать выходов из всех страшных тупиков, в которые нас загоняет жизнь. Мы знаем, что, несмотря ни на что, есть некая единая судьба эмиграции, и мы хотим приложить наши силы к тому, чтобы она была не такой нестерпимо горькой.
Но каковы бы ни были наши чувства, как бы мы ни находили смягчающие обстоятельства для объяснения всеобщего озлобления и подавленности, есть наши основные ценности, которые мы ни при каких обстоятельствах не уступим и за которые будем бороться. Мы знаем, что всякий человек, поверивший в правду насилия, – предатель правды Христовой. Мы знаем, что всякий человек, поклоняющийся кумирам класса, расы или государства, не может сочетать это идолопоклонство с поклонением кресту. Мы знаем, что всякий человек, утверждающий ненависть к своим ли политическим врагам или к каким-либо иноплеменникам, – не может одновременно утверждать любовь Христову. Мы знаем, что таким людям не по пути с христианством.
Далее мы отчетливо видим, что и само церковное общество не представляет собою подлинного единства. Есть люди, ценящие в православной церкви старый русский быт, видящие в ней лишь атрибут русской великой государственности. Мы видим в ней иное. Нам не по пути со всеми насильниками, безбожными или верующими. Мы чувствуем, что сейчас нельзя подменять веру никакими суррогатами эстетических, исторических, бытовых или политических ценностей. Христова вера, как она есть, огнем своим попаляющая всех идолов в наших душах, зовет нас к крепкому стоянию в свободе духа и в сердечной любви.
Очень часто в церкви происходит еще одна скрытая борьба, которая изредка, но всегда очень остро выходит на поверхность. Это борьба между двумя сыновьями Отца: между блудным сыном, который уходил и вернулся, и сыном верным, который всегда был в отчем дворе[97]. Верный сын не любит своего блудного брата, напоминает Отцу о своей всегдашней верности, говорит, что блудный не так давно во дворах отчих, а потому и не должен чувствовать себя дома, не должен принимать тех даров, которые ему дает Отец. Конечно, мы все блудные сыновья, и не только по нашим личным биографиям, но и по тому общему потоку блудных сыновей, с которыми мы вместе влились в церковь. Можно сказать, что вся русская религиозно-философская мысль за редким исключением принадлежит блудным сыновьям. И, конечно, это наш грех. Но мы знаем, что церковь не делит своих детей на тех, кто изначально в ней был, и на работников одиннадцатого часа[98]. Ни к чему людям применять это деление и мерить степени православности. Кроме того, у блудных детей может быть одно специальное поле для работы. Мы знаем, какие сдвиги сейчас происходят в мире, какие новые слои людей начинают прислушиваться к голосу церкви, как среди неверующих она начинает пользоваться все большим и большим влиянием. Вот для этих новых людей, быть может, голос блудных сыновей более доступен, язык их более понятен. Новых людей не пленишь ни чуждым им бытом, ни эстетической церковной архаикой – им нужна только правда Христова, призыв христианской свободы, христианское утверждение личности. И в этом смысле религиозный пафос блудных детей им гораздо доступнее, чем пафос тех, кто любит в церковной жизни каждую мелочь и каждый обычай, кто сжился с каждой мелочью и слил ее в нечто общее с главным.