— Куда ты ее несешь? — спросил брат, приближаясь к лестнице, чтобы спуститься вслед за сестрой.
— А ну, не смей сюда идти! — приказала она, подражая самому суровому голосу матери. — Я это серьезно, Шервуд.
Ее строгий тон не остановил его. Хуже того — из кухни вышел отец и попытался ее утихомирить:
— Тихо, Фрэнни, маму разбудишь…
Он перевел глаза на дверь, распахнутую порывом ветра.
— Неудивительно, что тут такой сквозняк! — сказал он и направился к двери.
Фрэнни охватила паника, и она бросилась вниз по лестнице, чтобы его опередить.
— Я закрою! Можешь не спешить!
Но она опоздала. Отец оказался у двери раньше и, выглянув на улицу, увидел Уилла.
— Что тут, черт побери, происходит? — сказал он, поворачиваясь к Фрэнни, которая уже была рядом. — Ты знала, что он здесь?
— Да, папа…
— Господи милостивый! — сказал он, повышая голос. — У вас, ребята, мозгов совсем нет? Уильям! Ну-ка, заходи. Ты меня слышишь?!
Фрэнни через плечо отца видела Уилла. У нее вдруг появилась надежда, что тот подчинится. Но Уилл отступил на несколько шагов.
— А ну иди сюда! — потребовал Джордж, выходя за порог.
— Па, не надо… — начала было Фрэнни.
— Замолчи! — отрезал отец.
— Он не сам по себе, па.
Этого оказалось достаточно, чтобы его решимость куда-то подевалась.
— Что ты такое говоришь?
Фрэнни вышла на крыльцо.
— Пожалуйста, оставь его.
И тут сдерживаемый гнев отца прорвался наружу.
— А ну в дом! — завопил он. — Ты меня слышишь, Фрэнсис?
Она была уверена, что его слышали все соседи. Теперь только вопрос времени, когда они высыпят на улицу и станут задавать вопросы. Для всех будет лучше, если она вручит книгу Уиллу, чтобы он передал ее Стипу. Книга была собственностью Стипа. Всем будет лучше, если она вернется к хозяину.
Но прежде чем Фрэнни успела пренебречь приказом отца и выйти из дома, ее перехватил Шервуд.
— Кто это там? — спросил он.
Утром у него изо рта дурно пахло, руки были потные.
— Только Уилл, — солгала она.
— Ты врешь, Фрэнни. Это они?
Он вглядывался мимо нее в темноту. Потом сказал: «Отдай книгу» — и попытался выхватить ее из рук Фрэнни. Но та не выпустила ее, изо всех сил пихнула брата в грудь, заталкивая его назад, в холл. По лестнице уже спускалась миссис Каннингхэм, спрашивая, что там происходит, но Фрэнни предпочла не заметить ее и выскочила на снег, когда отец схватил Уилла, у которого, кажется, уже не осталось сил отступать. Его серое лицо было безвольным, тело не слушалось.
— Не смейте, — услышала Фрэнни голос Уилла, когда ее отец схватил его.
Но едва мистер Каннингхэм коснулся Уилла, ноги у мальчика подкосились, а глаза закатились под трепещущие веки.
Фрэнни не стала смотреть, что с ним. Она быстро прошла мимо отца, который подхватил безжизненное тело Уилла, стараясь не упасть вместе с ним, а потому не мог остановить ее. Она выскочила на середину улицы и подняла дневник высоко над головой, чтобы его мог видеть Стип.
— Вот что вам надо, — сказала она едва слышно. — Подойдите и возьмите.
Она круто развернулась, ожидая, что он даст знать о себе. На крыльце стояла мать, требуя, чтобы Фрэнни немедленно вернулась в дом. Соседка миссис Дейвис стояла у калитки, рядом тявкал ее терьер Бенни. Из своего фургона с недоуменным выражением на лице выходил молочник Артур Ратбон.
И тут, разворачиваясь в другую сторону, она увидела Стипа. Он приближался уверенным шагом, уже протягивая руку в перчатке, чтобы взять свою вещь. Фрэнни хотела, чтобы расстояние между врагом и крыльцом ее дома было как можно больше, а потому не стала ждать, когда он подойдет, а двинулась навстречу, к противоположной стороне улицы. Как ни странно, она ощущала лишь слабые уколы страха. Эта улица была частью ее мира: ворчащая мать, тявкающая собака, молочник… Здесь Стип бессилен, даже в темноте.
Их разделяли два-три ярда, и теперь она смогла разглядеть его лицо. Он был счастлив, а его взгляд — прикован к книге в ее руке.
— Хорошая девочка, — пробормотал он и выхватил книгу — она и глазом моргнуть не успела.
— Он не хотел ее брать, — крикнула она на тот случай, если Стип вынашивает планы относительно Шервуда. — Он не знал, что она такая важная.
Стип кивнул.
— А она ведь важная? — спросила она, надеясь и в то же время понимая всю тщетность этой надежды, что он даст ей хоть какое-то представление, пусть и самое туманное, относительно содержания книги.
Но если он и понял ее намерение, то не собирался выдавать никаких тайн.
— Скажи Уиллу, пусть поостережется Господина Лиса.
— Господина Лиса?
— Он поймет, — сказал. Стип. — Теперь он тоже часть этого безумия.
С этими словами он развернулся и двинулся по улице — мимо склада ее отца, мимо Артура Ратбона, который предусмотрительно посторонился, мимо почтового ящика на углу и исчез из вида.
— Фрэнни!
Голос матери.
— Ты вернешься в дом наконец?!
Даже теперь, когда Стипа уже не было видно, Фрэнни не могла отвернуться.
— Фрэнни! Что я тебе говорю?!
Она нехотя перевела взгляд на дом. Отцу удалось отчасти донести, отчасти волоком дотащить Уилла до крыльца, где стояла мать, обнимавшая Шервуда.
«Ну, сейчас начнется, — подумала Фрэнни. — Вопросы, вопросы, и ни малейшего шанса что-то утаить. Хотя после сегодняшнего это вряд ли имеет значение. Уилл вернулся, его приключения закончились, так и не начавшись, и больше нет нужды лгать во спасение. Остается только сказать правду, какой бы странной она ни была, и принять последствия».
С тяжелым сердцем и пустыми руками, она двинулась к крыльцу, где, уткнувшись в грудь матери, рыдал Шервуд — рыдал так, словно не собирался останавливаться.
XIV
Три часа спустя, когда занялся хмурый день и подошел второй фронт метели, Джекоб и Роза встретились на Скиптон-роуд, в нескольких милях к северу от долины. Они не назначали место встречи, но все же пришли сюда (Джекоб из долины, Роза с камня в холмах) с разницей в пять минут, словно условились о рандеву.
Роза всегда напускала тумана, когда заходила речь о том, что она сделала со своими преследователями, но все же выяснилось, что была настоящая погоня, в которой она знала толк.
— Один из них бежал и бежал, — сказала она. — И я была так зла, когда догнала его, что…
Она замолчала и нахмурилась.
— Я знала, что это ужасно, потому что он был как ребенок. Ну, ты знаешь, какими они бывают. — Она рассмеялась. — Мужчины как дети. Не все, конечно. К тебе это не относится, Джекоб.
Порыв ветра со снегом принес вой приближающихся полицейских сирен.
— Нужно двигаться, — сказал Джекоб, поглядев на дорогу сначала в одну, потом в другую сторону. — Ты куда хочешь?
— Туда, куда ты, — ответила она.
— Хочешь, чтоб мы шли вместе?
— А ты — нет?
Джекоб тыльной стороной руки в перчатке вытер нос: с него капало.
— Пожалуй, я не против. По крайней мере, пока они не прекратят погоню.
— Да пусть приходят, — сказала Роза с мрачной улыбкой. — Я не прочь порвать им глотки, им всем.
— Ну, всех не убьешь, — заметил Джекоб.
— Неужели? — спросила она с улыбкой, словно ребенок, выпрашивающий игрушку у взрослого.
Джекоб едва не рассмеялся против желания. Она всегда устраивала такие сценки, чтобы его развлечь: Роза-школьница, Роза-грубиянка, Роза-поэтесса. Теперь перед ним была Роза-живодер, настолько погрязшая в убийствах, что даже не помнит, что сделала и с кем. Если он не хочет путешествовать в одиночку, разве найдешь спутницу лучше, чем эта женщина, которая знает его так хорошо?
И только на следующий день, читая «Дейли телеграф» в кафе Абердина, они разобрались, что же натворила Роза, хотя в газете было как никогда мало подробностей. Два из четырех тел, найденных на холме, были расчленены, а некоторые части одного из них так и не были обнаружены. Джекоб не стал спрашивать, съела она их, закопала или разбросала по дороге, уходя, чтобы порадовать диких зверей. Он просто прочел заметку и передал газету Розе.
— У них есть хорошее описание нас обоих, — заметил он.
— Это детишки наболтали.
— Да.
— Нужно вернуться и прикончить их, — сказала она нараспев и добавила, брызгая слюной: — В их кроватях.
— Мы сами виноваты. Ну, да это не конец света. — Он усмехнулся в кружку с «Гиннесом». — А может, и конец.
— Я предлагаю двигаться на юг.
— Не возражаю.
— Сицилия.
— Есть какие-то конкретные причины?
Она пожала плечами.
— Вдовы. Пыль. Не знаю. Просто мне пришло в голову, что это хорошее место, где можно затаиться, если у тебя это на уме.
— Ненадолго, — сказал Джекоб, ставя на стол пустую кружку.
— У тебя предчувствие?
— У меня предчувствие.
Она рассмеялась.
— Ужасно люблю, когда у тебя предчувствие, — сказала она, накрывая его руки своими. — Я знаю, мы наговорили друг другу много жестоких слов в последние дни…
— Роза…
— Нет-нет, выслушай меня. Мы говорили жестокие слова, и говорили их от души. Давай будем честны: мы говорили их от души. Но… я тебя очень люблю.
— Я знаю.
— Я спрашиваю себя, знаешь ли ты, как сильно я тебя люблю, — сказала она, подаваясь к нему. — Потому что я ведь тебя не люблю.
Он недоуменно посмотрел на нее.
— То, что я чувствую к тебе, — очень глубоко во мне, очень далеко уходит в мою душу, в самую мою суть, Джекоб.
Она вперилась в него взглядом, и он тоже смотрел на нее не мигая.
— Ты понимаешь, о чем я говорю?
— То же самое чувствую и я…
— Не говори, если нет.
— Клянусь, что чувствую, — продолжал Джекоб. — Я понимаю это не больше, чем ты, но мы принадлежим друг другу. Я признаю это.
Он поцеловал ее ненакрашенные губы. У них был вкус джина. Но сквозь алкоголь чувствовался другой вкус, какого не было ни у каких других губ в мире — только у его Розы. Если бы кто-нибудь сказал ему сейчас, что она не само совершенство, он убил бы эту сволочь на месте. Она была настоящее чудо, когда он смотрел на нее вот так, незамутненным взором. А он — счастливейший из мужчин, потому что идет по земле бок о бок с нею. Ну и пусть на его работу уйдет еще столетие — ерунда. Рядом с ним Роза, непреходящий знак того, что ждет его в конце пути.