— Я посижу здесь, — сказала она, будто старушка, которая не хочет быть обузой для компании. — Вы могли бы позавтракать.
Уилл спросил, не принести ли ей что-нибудь, но она сказала: не надо, обойдется. Они оставили ее в одиночестве (сначала совершив короткую прогулку на корму, чтобы посмотреть на уходящую вдаль гавань и город в лучах солнца), спустились в столовую и взяли овсянку, тосты и чай.
— Если я когда-нибудь вернусь в Сан-Франциско, меня там не узнают, — сказал Уилл. — Сметана, масло, овсянка… Можно не проверять сосуды — я прямо вижу, как они обрастают бляшками.
— А как люди развлекаются в Сан-Франциско?
— Ох, не спрашивай.
— Нет, я хочу знать заранее, прежде чем приеду к тебе погостить.
— Так ты собираешься ко мне приехать?
— Если не возражаешь. Может, на Рождество. Там тепло на Рождество?
— Теплее, чем здесь. Дожди, конечно, бывают. И туманы.
— Но тебе там нравится?
— Когда-то я думал, что это настоящий рай, — признался Уилл. — Конечно, город изменился за годы, что я там живу.
— Расскажи, — попросила Фрэнни.
Эта перспектива его не обрадовала.
— Не знаю, с чего начать.
— Расскажи о твоих друзьях. О твоих… любимых? — Она произнесла это слово нерешительно, словно не была уверена, что выбрала нужное. — Это все так не похоже на то, что я знаю.
И он за чаем и тостами устроил ей экскурсию по Бойз-тауну. Для начала краткая географическая справка; потом несколько слов о доме на Санчес-стрит, о людях из ближнего круга. Конечно, об Адрианне (с примечанием про Корнелиуса), Патрике и Рафаэле, Дрю, Джеке Фишере, он даже совершил короткую прогулку на другой берег, чтобы рассказать о Бетлинн.
— Ты вначале сказал, что город изменился, — напомнила Фрэнни.
— Да. Многие из тех, с кем я тогда познакомился, умерли. Люди моего возраста. И моложе. Много похорон. Многие в трауре. Такие вещи меняют взгляд на жизнь. Начинаешь думать: а может, все это не стоит выеденного яйца.
— Ты сам в это не веришь, — сказала Фрэнни.
— Я не знаю, во что верю. Моя вера не похожа на твою.
— Наверное, трудно, когда вокруг столько смертей. Это как вымирание вида.
— Мы никуда не придем, — сказал Уилл убежденно, — потому что ниоткуда не пришли. Мы случайные явления. Появляемся в обычных семьях. И будем появляться. Даже если чума убьет всех гомосексуалов на планете, это не будет вымиранием, потому что голубые младенцы рождаются каждую минуту. — Он усмехнулся. — Знаешь, это и есть магия.
— Боюсь, ты меня не так понял.
— Да я просто валяю дурака, — рассмеялся Уилл.
— А что тут смешного?
— Это, — сказал он, медленно раскидывая руки и обводя стол, Фрэнни и столовую. — Мы сидим здесь и разговариваем. Странная беседа за овсянкой. Роза там, наверху, прячет свое истинное «я». Я здесь, внизу, рассказываю о себе.
Он подался к ней.
— Не кажется ли тебе это немного смешным?
Фрэнни смотрела на него непонимающе.
— Извини. У меня крыша поехала.
Разговор прервал официант — человек с красным лицом, его произношение сначала показалось Уиллу неразборчивым. Официант спросил, можно ли убирать стол, и они пошли на палубу. За время завтрака ветер усилился, и серо-голубые воды пролива, хотя еще и не обросли бурунами, уже пенились. Слева были холмы острова Малл, красноватые от вереска, справа — склоны большой Шотландии, поросшие лесами погуще, здесь и там на более высоких холмах виднелись признаки человеческого жилья, в большинстве случаев — скромного, изредка — великолепного. За паромом следовал хвост из серебристых чаек, которые ныряли в море и поднимались на поверхность с кусочками пищи — кухонными отбросами. Насытившись, птицы расселись на спасательных шлюпках и ограждениях парома, их крики стихли, и теперь они глазками-бусинами разглядывали своих попутчиков-пассажиров.
— Легкая у них жизнь, — заметила Фрэнни, когда еще одна откормленная чайка уселась среди товарищей. — Успей на утренний паром, позавтракай и садись на обратный.
— Они такие проныры, эти чайки, — отозвался Уилл. — Все будут есть. Только посмотри на эту. Что у нее в клюве?
— Свернувшаяся овсянка.
— Правда? Вот черт, действительно.
Фрэнни не смотрела на чайку, она разглядывала Уилла.
— Это выражение на твоем лице… — сказала она.
— Что с ним?
— Я думала, ты уже устал от животных.
— Ничуть.
— Ты всегда был таким? Вряд ли.
— Не всегда. Этим я обязан Стипу. Конечно, у него были далеко идущие планы. Сначала видишь — потом убиваешь.
— А потом записываешь в дневник, — добавила Фрэнни. — Все чисто и аккуратно.
— И тихо.
— Разве тишина так уж важна?
— О да. Он считает, что так мы лучше слышим Бога.
Фрэнни задумалась.
— Думаешь, он родился сумасшедшим? — спросила она наконец.
Теперь задумался Уилл.
— Я не думаю, что он родился.
Паром приближался к Тобермори — первой и последней остановке перед выходом из пролива в открытое море. Они наблюдали за подходом с носа, где все еще сидела Роза. Тобермори был небольшой городок, почти целиком уместившийся на набережной. Паром простоял у причала не больше двадцати минут (достаточно, чтобы выгрузить три машины и сойти на берег трем пассажирам) и снова тронулся в путь. Когда они вышли за северную оконечность Малла, волнение стало заметнее, волны ощетинились белой пеной.
— Надеюсь, хуже не станет, — сказала Фрэнни. — А то у меня начнется морская болезнь.
— Мы в коварных водах, — заметила Роза.
Это были ее первые слова с той минуты, как Фрэнни и Уилл к ней присоединились.
— Проливы между Коллом и Тайри печально известны.
— Откуда ты знаешь?
— Да поговорила вон с тем молодым шотландцем — Хеймишем, — сказала она, показывая на моряка, который стоял, опершись о перила, в десяти ярдах от того места, где сидела Роза.
— Да он совсем мальчишка — еще и бриться не начал, — сказал Уилл.
— Ревнуешь? — усмехнулась Роза. — Не волнуйся. Я не буду его соблазнять. Не в теперешнем состоянии. Хотя видит бог — он красавчик. Ты так не думаешь?
— Для меня слишком юн.
— Такого понятия — слишком юн — не бывает, — сказала Роза. — Если член стоит — значит, уже не юн. Я всегда исходила из такого принципа.
Фрэнни покраснела от ярости и смущения.
— Ты отвратительна — ты это знаешь? — сказала она, отвернулась и пошла прочь по палубе.
Уилл отправился следом, чтобы ее успокоить, но она не хотела успокаиваться.
— Вот так она и Шервуда зацепила, — сказала Фрэнни. — Я это всегда подозревала. И вот, пожалуйста, еще и похваляется.
— Она не говорила о Шервуде.
— Да зачем ей об этом говорить? Боже, какая мерзкая. Сидит там и вожделеет пятнадцатилетнего мальчишку. Я больше не буду иметь с ней никаких дел.
— Потерпи еще несколько часов, — попросил Уилл. — Мы привязаны к ней, пока не найдем Рукенау.
— Она так же, как и мы, не знает, где его искать, — заметила Фрэнни.
Уилл ничего не сказал, но в душе готов был с ней согласиться. Он надеялся, что Роза сможет собраться с мыслями, а морской переход каким-то образом вызовет у нее воспоминания — подготовит к тому, что ждет их впереди. Но если она что-то и чувствовала, то умело это скрывала.
— Может, пришло время поговорить с ней по душам, — сказал Уилл.
— У нее нет души, — откликнулась Фрэнни. — Она просто грязная, старая… сам знаешь кто.
Она посмотрела на Уилла.
— Иди, поговори с ней. Ответов не получишь. Только ко мне пусть не подходит.
С этими словами Фрэнни пошла на корму. Уилл двинулся было за ней, чтобы попытаться успокоить, но передумал. Она имеет право испытывать отвращение. Сам он не испытывал негодования по отношению к Розе, хотя она и убила Хьюго. Он задумался над этим, возвращаясь на нос. Может быть, в его натуре какой-то изъян, который и гасит в нем отвращение?
Уилл остановился — его внимание привлекли две чайки, спикировавшие прямо перед ним и подравшиеся из-за хлебной корки, напитавшейся водой. Одна из птиц опорожнилась в полете. Это была злобная, шумная схватка, они клевали друг друга и били крыльями. Ответ пришел, пока он наблюдал. Он и на Розу смотрел так же, как на этих чаек. Да что там — точно так же за все прошедшие годы он смотрел на тысячи животных. Он не давал нравственных оценок действиям Розы, потому что к ней они неприменимы. Судить ее по человеческим законам бесполезно. Она принадлежит человеческому роду не больше, чем эти дерущиеся чайки. Возможно, в этом ее трагедия; но, как и у чаек, в этом ее красота.
— Я всего лишь пошутила, — сказала Роза, когда он вернулся и сел рядом. — У этой женщины нет чувства юмора.
«Клеймор» делал разворот, и им стал открываться вид на плоский остров.
— Хеймиш говорит, это Колл, — сказала Роза.
Она встала и облокотилась о перила.
Этот ничем не примечательный остров резко контрастировал с лесистыми зелеными склонами Малла.
— Ну, ты ничего не узнаешь? — спросил Уилл Розу.
— Нет. Но мы же не сюда собрались. Это соседний остров. Тайри гораздо плодороднее. Остров зерна — так его называли.
— И это тебе Хеймиш сказал? — Роза кивнула. — Полезный малый.
— Мужчины тоже могут быть полезными. Но знаешь, что я хочу сказать? — Она бросила на Уилла настороженный взгляд. — Ведь ты живешь в Сан-Франциско?
— Да.
— Я люблю этот город. Там на Кастро-стрит был бар трансвеститов, куда я частенько заходила, когда останавливалась в городе. Забыла его название, но когда-то он принадлежал очень милой пожилой королеве. Его звали Ленни или как-то так. Это тебе интересно?
— Пожалуй. Представляю тебя со Стипом в баре трансвеститов.
— Нет-нет, Стип никогда туда не ходил. Его бы наизнанку вывернуло. Но мне нравилось быть в обществе мужчин, которые изображают из себя женщин. Мой милый viados в Милане. Боже мой, некоторые из них были так красивы!
Уилл подумал, что если разговор за завтраком был странным, то этот — еще страннее. Меньше всего он ожидал, что Роза во время путешествия будет рассуждать о трансвеститах.