Эрис скоро утомилась, она еще не восстановила полностью свои силы. Таис и Леонтиск без конца ныряли, уходя в глубину, плавали и кувыркались, подражая дельфинам, носившимся бок о бок с ними, косясь маленькими дружелюбными глазками и выставляя улыбчивые бело-черные пасти.
Усталые, они наконец вылезли на гладь гранитных плит. Эрис окатила подругу пресной водой, смыла соль и помогла расчесать черные косы. Леонтиск, обсыхавший поодаль, застенчиво приблизился к матери и склонился к ее ногам, обняв сильные колени.
— Скажи правду, мама, ты богиня?
Встретив молящий взгляд ясных серых глаз, Таис отрицательно покачала головой.
— Но ты не простая смертная? Ты нереида или нимфа, снизошедшая к моему отцу. Я слышал, об этом шептались слуги во дворце. Не отвергай моей просьбы, мама, скажи! Я только хочу знать!
Мальчишеские руки, окрепшие в работе с веслом и парусом, туже сдавили колени матери. Горячая вера мальчика заставила сердце Таис дрогнуть. Она вспомнила об Александре. Один намек его матери дал ему необходимую веру в себя. И одновременно всегдашняя правдивость восставала против обмана.
— Ты прав, мальчик! — вдруг сказала стоявшая рядом Эрис. — Твоя мать не простая смертная, но она и не богиня.
— Я так и знал. Ты одна из дочерей Тетис от смертного мужа. И этот поясок со звездой на тебе — заклятье смертной жизни? Как пояс Ипполиты? Да?!
— Да!.. Я не бессмертна, не обладаю властью богини и не могу дать тебе чудесной силы или неуязвимости в бою, — поспешно добавила афинянка, — но я дала тебе любовь к морю. Тетис всегда будет милостива к тебе.
— Милая, милая мама! Вот почему ты так нечеловечески прекрасна. Это счастье — быть твоим сыном! Благодарю тебя, — Леонтиск осыпал поцелуями колени и пальцы Таис.
Она подняла сына, пригладила завитки его черных волос и сказала:
— Иди одевайся. Пора ехать!
Лицо мальчика преисполнилось печали.
— Ты не можешь взять меня с собой? Нам было бы хорошо вместе!
— Не могу, Леонтиск, — ответила Таис, чувствуя ком, сдавливающий горло, — тебе следует быть с отцом, а не с матерью. Ты мужчина, моряк. Побеждай море для радости людей, а не для избиения их. И мы вместе с Тетис всегда будем с тобою!
Леонтиск повернулся и пошел к своей одежде. И вовремя, иначе бы увидел слезы матери.
После морского купания Леонтиск словно вырос. На обратном пути он еще выше держал гордую голову с тонкими критскими чертами лица. Лодка приближалась к гавани, когда мальчик притронулся к матери и шепотом спросил, указывая на Эрис:
— Она тоже?
— Еще больше меня! — также шепотом ответила Таис.
Леонтиск вдруг взял руку черной жрицы, приложил ко лбу и щеке и поцеловал в ладонь. Несказанно изумленная Эрис поцеловала его в обе щеки — милость, никому до сей поры не оказанная. Таис подумала, как хорошо бы мальчику иметь такого друга рядом. Не будучи богиней, она не могла знать, что через пять лет в великом морском сражении у Саламина, в глубокой бухте Фамагусты, на восточном конце Кипра, Птолемей потерпит полное поражение, а Леонтиск будет взят в плен. Впрочем, благородный победитель, любимец афинян Деметрий Полиоркет, вскоре вернет сына Птолемею и сам будет разбит им. Памятник победы Деметрия — статуя крылатой Ники на острове Самотракии — будет тысячелетия восхищать людей всех народов и языков!..
Море, как бы приветствуя возвращение своей дочери, удивительно спокойно несло «Кирку», корабль Таис, на северо-восток от Александрии, к острову Кипру. Афинянка вспоминала о прежних плаваниях. Каждое отличалось очень хорошей погодой. Как тут не поверить в особую милость Тетис?
— Считают, до Патоса на Кипре пятьсот египетских схенов, — говорил Таис начальник корабля, сам опытный кормчий с Астипалайи, — а я намерил больше — две тысячи восемьсот стадий.
— Как можно мерить море? — спросила удивленная Эрис.
— Есть несколько способов, но я пользуюсь самым простым, — начальник корабля прищурился, глядя вдаль, — при такой хорошей погоде и малом волнении. Смотри сама!
По приказу начальника на палубу вышли два пожилых моряка, один с огромным луком и связкой тончайшей бечевки, другой с устойчивой на качке морской клепсидрой [27]. Подхваченный широким поясом, моряк с луком повис над водой, упираясь босыми ногами в борт корабля, и выпустил стрелу, потащившую бечевку с навязанными на нее раскрашенными рыбьими пузырями. Дважды бечевка ложилась неудачно, на третий пролетела прямой дорожкой. Едва нос корабля оказался у начала бечевы, кормчий ударил в медный диск, и второй моряк пустил клепсидру. Другой удар раздался, когда нос корабля прошел конец бечевы.
— Счет капель? — крикнул кормчий.
— Тридцать одна, — последовал ответ.
— Видишь, — пояснил Эрис начальник, — бечевка длиной в полстадии легла прямо, не искривилась волнами благодаря опытности моих моряков. Корабль прошел ее за тридцать один удар сердца или капель клепсидры. Надо поправить исчисление на волну и изгибы бечевы. Примерно скажу: наша «Кирка» делает около шестидесяти стадий в час — очень хороший ход под средним парусом, без весел. Считай, сколько понадобится времени дойти до Патоса, только про себя — не гневи Морского Старца! Чтобы измерить расстояние правильно, надо сделать на пути много промеров.
Кормчий выбрал время, когда этесии — летние ветры, дующие к Египту, — на короткое время сменяют свое направление и несут волны с северо-запада. Море потемнело, приняв цвет хиосского вина, и по его сумрачному простору неслись рядами белогривые кони Посейдона. Сильный ветер срывал пену с их гребней, сверкавшую на солнце под безоблачным небом. Такой вид моря привычен каждому эллину, а сила ветров не смущала мореходов — они знали, что к вечеру она ослабеет, и самого страшного — ночной бури — не будет.
Таис и Эрис, аккомпанируя себе на систре и китаре, распевали на носу корабля самые разные песни: эллинские — печальные и мелодичные: тягучие и заунывные персидские; отрывистые, резкие финикийские и египетские; пели песни либийских пиратов с дикими выкриками и присвистом, вызывая великий восторг моряков и беся кормчего, потому что мореходы становились невнимательными.
Таис уединялась для игр и разговоров с дочерью в укромном месте — между задней надстройкой и краем палубы, огороженным тростниковыми плетенками от ветра и брызг. В одну из таких задушевных бесед маленькая Ирана ошеломила Таис мечтой сделаться гетерой. С наивностью детства Ирана рассказывала о богатых подарках, которые получают гетеры, о пирах с музыкой и танцами, о поклонении мужчин, поверженных к ногам гетеры одним взглядом ее.
Чем больше хмурилась мать и шире улыбалась Эрис, тем красноречивее девочка старалась доказать свою правоту. Дошло до дифирамбов поцелуям и нежным объятиям мужчин.
Разгневанная Таис поняла, с чьих слов говорила девочка, но сдержалась и стала терпеливо объяснять дочери, что ей наговорили сказок: в жизни, чем бы ни занимался человек, а особенно женщина, все происходит не так легко и безоблачно.
— Нам, женам, не так много путей в жизни дано богами, — тихо говорила она дочери, гладя ее прямые каштановые волосы и заглядывая в серьезные карие глаза, — поэтому каждая дорога должна избираться тщательно. Необходимо знать и взвесить все способности, данные нам богами, и возможности их улучшения. Путь гетеры — один из самых трудных. Он подобен жизни художника, музыканта, архитектора. Кто из мужей будет настолько глуп, чтобы сделаться музыкантом, не имея слуха? А девушки часто думают, будто очарование юности, мелодичный смех и легкость походки — средства, уже достаточные для достижения успеха. Нет, неверно. Год, другой, а потом все кончается свинскою жизнью в попойках с грубыми, скотоподобными чужаками в портовых трущобах. Если даже ты обладаешь совершенным телом, красивым лицом, великолепными волосами, некоторыми способностями певицы и танцовщицы — всего этого достаточно лишь для подневольной актрисы, нередко награждаемой ударами руководителя труппы. Но чтобы стать хорошей гетерой, кроме внешности и грации, ты должна иметь выдающуюся память, читать на трех наречиях [28], любить и помнить историю, знать основы философских учений. Тогда ты будешь говорить с поэтами и философами как равная и возвысишься над мужами менее одаренными. И этого мало! Ты должна обладать непогрешимым вкусом в одеяниях, понимать искусство скульптуры, живописи, может быть, рисовать сама. Ты должна распознавать людей с первого взгляда, подчинять мужей, не насилуя их воли, быть хозяйкой на симпосионах. Еще ты должна увлекаться атлетикой, такой, в которой сможешь соперничать с мужами. Я, например, считаюсь хорошей.
— Не знаю, у кого будут слезы, — ответила Таис, дуя на пальцы, — такая крепкая девчонка! А теперь, моя милая Эрис, займемся тобой.
— Ты сегодня царствуешь, о львица, — пошутила Эрис, с некоторой опаской поглядывая на подругу.
— В львицу сейчас превратишься ты, — пообещала Таис и повела подругу в свою каморку, дверью выходившую на рулевой помост, а не в кормовое помещение, оборудованное на время плавания для женщин.
— Стань передо мной и держи зеркало. Нет, не так, поверни к себе! Закрой глаза!
Эрис повиновалась, зная любовь Таис к неожиданным и всегда занятным выходкам.
Таис достала тщательно запрятанную коробку чеканного серебра, извлекла диадему в виде двух змей, сплетенных из проволоки зеленого золота. Головы пресмыкающихся, расширенные, как у Нага в храме Эриду, расходились наперекрест, и каждая держала в разинутой пасти шарик сардоникса — полосатого, белого с черным агата. Афинянка надела украшение на голову Эрис. Оно пришлось впору — и не мудрено. Его сделали по заказу Таис лучшие мастера Александрии за три дня. У них вместо диадемы или стефане получилась корона некой эфиопской царевны.
— Теперь смотри!
Эрис не сдержала возгласа удивления.
— Я велела глаза сделать сапфировыми, в цвет твоих, а не из рубина, как на амулетах еврейских красавиц, — сказала довольная Таис.