— Поехали вниз! — И, не посмотрев на гетеру, дал поводья своей лошади.
В боковом приделе шатра Александра горели неяркие светильники. Утомленный полководец лежал на широкой и жесткой постели, слушая Таис. Он призвал к себе гостью накануне выступления, после того как запретил ей танцевать для военачальников. Таис любовалась вспышками внезапного, стремительного любопытства в его глазах под массивным покатым лбом, когда он поднимал тяжёлую голову от подложенного под неё локтя.
Чёрный от времени щит Ахиллеса висел над его ложем. Александр не расставался с ним с тех пор, как взял его в храме на развалинх Трои и повесил вместо него свой. Тяжесть щита свидетельствовала о принадлежности могучему герою, образ которого с детства увлекал македонского царевича. Но Александр носил в своей душе обидное разочарование, испытанное им и многими до него на холме Илиона. Здесь сражались все герои Илиады. Это трудно было представить себе, стоя перед небольшим холмом. Конечно, прошло почти тысячелетие, однако гигантские храмы Египта, дворцы Крита и города Финикии ещё старше! Александр примирился с утратой детских фантазий о Трое, лишь когда понял, что с каждым столетием увеличивается число людей на лике Геи, ширятся просторы ойкумены и всё больших требуют свершений истинно величественные дела. Он исполнил мечту своего отца Филиппа и воинственные стремления Изократа[13] с лихвою. Теперь, если удастся полностью разгромить Дария и завоевать Персию…
Таис как будто угадала его мысли, спросив:
— А когда ты уничтожишь Дария и откроешь путь в Азию, что тогда?
— На восток, до океана! — ответил Александр, испытывавший необъяснимое доверие к афинской гетере.
— Далек ли путь?
— Имеешь ли ты понятие о диафрагме хребтов, разделяющих сушу?
— Немного знаю.
— Отсюда до восточной оконечности её — мыса Тамар на дальнем краю суши — тридцать тысяч стадий.
— Иохеэра (стрелометательница Артемис)! И это пройти непрерывно сражаясь?
— Не так уж много. Чтобы добраться сюда из Мемфиса, ты уже проехала больше четырех тысяч стадий. Я думаю, что после победы над Дарием там не останется большого войска. За год-полтора я дойду до берегов океана, где не был ещё ни один смертный и даже бессмертный… кроме Гелиоса…
Проницательный взгляд Александра не уловил в лице Таис ожидаемого восхищения. Гетера, казалось, впала в задумчивость.
— Это и есть твоя заветная мечта? — тихо спросила она, опустив голову.
— Да! С юности она преследует меня. Теперь я стою у порога её осуществления.
— А сколько тысяч человек погибнет, устилая твой путь трупами? Стоит ли того таинственный мыс? Наверное, голая скала на берегу мертвого океана?
Великий полководец расхохотался неожиданно и радостно.
— Женщина, даже самая умная, останется всегда короткомыслящей. Такова была и Аспазия у Перикла…
— Если бы он послушал ее, не кончил бы дни в позоре!
— Не будем вспоминать ошибки великих. Ты же считаешь только потоптанную траву, не видя табуна, на ней вырастающего!
— Мой ум действительно мал. Я не понимаю тебя, царь!
— Это так просто! Я убью лишь тех, кто противится продвижению моего войска. Оно пройдет, как борона, равняющая людей. Разве не говорила ты сама о том, что хорошие люди — повсюду похожи, разве не восхищалась моим противодействием учителю — Аристотелю. Я думаю, что умные люди всюду достойны и гомонойа — равенство в разуме — должно соединить Персию, Индию, Элладу и Египет, Италию и Финикию. Сделать это можно только военной силой…
— Почему?
— Потому что владыки и тираны, полководцы и архонты боятся потерять свои права в новом государстве, раствориться среди множества достойнейших. Они заставят свои народы сражаться. Принудить их к повиновению можно, только сломав их крепости, убив военачальников, забрав богатства.
— И ты в силах сделать это в громадной необъятности ойкумены?
— Только я. Боги сделали меня непобедимым до самой смерти, а ойкумена не столь уже необъятна, как я говорил тебе. Пройду к Парапамизу за крышу мира, до Инда и дальше на юг до океана, а Неарх обмерит берега от Вавилона до встречи со мною на краю земли.
— Слушая тебя, веришь учению еврейских мудрецов, — воскликнула Таис. — У них сефирот — разум, иначе Сердце — Бина — женское начало, мудрость, или Хокма, — мужское. С тобой я понимаю, что если женщины — это разумный порядок, то мудрость, его разрушающая, истинно мужская!
Философические рассуждения Таис были прерваны появлением Чёрного Клейта. Он оглянулся на афинянку, уловил едва заметный кивок полководца и сказал:
— Тебя домогается некий мудрец. Он говорит, что владеет важным аппаратом (под этим именем македонцы подразумевали боевые машины) и может рассказать о нем только тебе. А ты завтра покидаешь лагерь…
— Вот как! Они знают даже раньше меня! Пожалуй, это в самом деле мудрец или великий механик. Пусть войдет.
Полноватый человек небольшого роста, с быстрыми глазами вошел, низко кланяясь, настороженно осмотрел Таис, нашел, очевидно, что столь красивая женщина, несомненно, глупа, как беотийская овца, и опустился на колени перед Александром.
— Каков же твой аппарат и где он? — спросил царь.
— Пока только здесь, — пришелец показал на лоб и сердце.
— Как же ты смел…
— Не гневайся, о царь! Идея настолько проста, что создать аппарат — дело получаса и самых простых рук. — Изобретатель извлек из складок одежды массивный, очень острый и заершенный медный гвоздь в эпидаму длиной[14].
— Надо взять широкие кедровые доски и усеять их этими гвоздями. Сотня таких досок, разбросанных перед защищающимися, остановит любую самую бешеную атаку конницы, а ведь можно изготовить не одну, а многие сотни. Они легки для перевозки и просты в обращении. Представляешь, насколько действенна такая защита? Лошадь, наступившая на гвоздь, оторвет ногу, лишь оставив копыто, а наступив обеими ногами, упадет и сбросит своего всадника. А тот, если доски будут настелены достаточно хорошо, тоже упадет на гвозди — и конец, более уже не подымется с заершенных гвоздей, умирая страшной смертью. Твоим воинам останется лишь подобрать оружие и украшения… Очень простая и очень действенная защита.
Действительно, очень простая и действенная, — медленно сказал Александр, пристально оглядывая изобретателя. Уголком глаза царь увидел отвращение на лице Таис, которого афинянка не пыталась скрывать.
— Ты один придумал такое? Больше никто не знает?
— Нет, нет, великий победитель! Я — только тебе… думал, что только ты сможешь оценить всё значение придуманного мною! И — наградить…
— Да… наградить, — задумчиво и тихо сказал Александр, и вдруг глаза его загорелись гневом: — Есть вещи, которых не позволено переступать ни смертному, ни даже богам. Истинная судьба решается в честном бою лучших с лучшими… Клейтос! — крикнул он так, что поднявшийся было с колен изобретатель вновь упал перед царем.
Гигант вихрем ворвался в шатер.
— Возьми его и убей, заткнув рот, немедленно!
Вопли изобретателя за палаткой оборвались. В наступившем молчании Таис опустилась на ковер к ногам Александра, восхищенно глядя на него снизу и поглаживая ладонями глубокие шрамы на его обнаженных голенях. Александр положил руку на её затылок, под тяжёлый узел волос, и хотел приподнять афинянку для поцелуя. Снаружи шатра послышались веселые голоса, оклик Чёрного Клейта, смех Гефестиона. Вошли приближенные Александра, среди них и Пролемей.
Прибыл посланный от Лисимаха. Мост через Евфрат у Тхапсака готов. Передовой отряд агриан уже перешел на левый берег. Сведения от криптиев — тайноглядов путаны и противоречивы, поэтому переправа приостановлена…
— Зачем? — Александр поднялся во весь рост, забыв о Таис. Гетера выскользнула из палатки, сделала прощальный знак Чёрному Клейту, восседавшему подобно статуе на крепком сундуке в первом отделении царского шатра, и вышла под крупные звёзды сирийской ночи. Осторожно спускаясь но сыпкой щебнистой тропке к ручейку, у которого стояла её палатка, она услыхала взрыв могучего смеха, далеко разнесшегося в ночной тишине из палатки Александра.
Таис в задумчивости остановилась у входа. За-Ашт со своим шипящим акцентом звала её для вечернего омовения, Гетера отослала финикиянку спать и уселась на дамасской кожаной подушке слушать слабый плеск ручья и смотреть в небо. За последнее время ей редко удавались свидания с небом, необходимые для восстановления душевного мира. Колесница Ночи склонялась за холмы, когда на склоне посыпались камешки от твердых, тяжёлых шагов Птолемея.
— Я пришел проститься! — объявил македонец. — Завтра мы помчимся впереди всех на Дамаск и оттуда на север через Хамат на евфратскую переправу.
— Как далеко?
— Три тысячи стадий.
— Артемис агротера! — вырвалось у Таис. От неожиданности она всегда призывала Артемис.
— Пустяки, милая, в сравнении с тем, сколько ещё предстоит пройти. Тебя я поручаю начальнику отряда, назначенного охранять переправу. Ты переждешь решения судьбы…
— На реке, в воинском лагере?
— Нет. Сам Александр посоветовал… он почему-то заботится о тебе.
— Разве ты забыл, что он пригласил меня ещё в Афинах?
— Забыл! Он поступает, как будто ты…
— Может быть, я и хотела бы, но это не так. Что же советовал Александр?
— Триста стадий на север от переправы, на царской дороге из Эфеса в Сузу, в сосновых рощах на священных холмах, лежит Гиераполь с древними храмами Афродиты Милитис. Ты передашь главной жрице этот серебряный ларец с печатью Александра, и они примут тебя как посланницу бога.
— Кто не слыхал о гиерапольском святилище! Благодарю и завтра же тронусь в путь!
— До переправы тебе не нужно охраны, а потом — дело одноглазого Гигама — у него триста воинов. Но довольно о делах — всё решено. Ты подождешь меня или посланного за тобой или иного известия!
— Не хочу «иного известия», верю в победу! — Таис обняла Птолемея, привлекая к себе. — Потния Терон (владычица звер