— Как камень, как гора, — что-то зашевелилось под серой шкурой, — я не вижу и не слышу.
Антон подумал, что шаманка должно быть услыхала их разговор только что, ведь они упоминали гору, но, проведя в тайге восемьдесят лет, он точно знал, что не для всех звуков нужны уши. Порой вполне можно обойтись и без них.
— Айаана, мы принесли тебе дар. — Туяра опускается на колени, чтобы стать вровень с лежащей на настиле шкурой, и протягивает руку.
Антон удивлен. Он ничего не брал для шаманки, а вот на ладони Туяры блестит лунный камень.
Волчья шкура шевелится, спина выгибается, плоская выпотрошенная голова с дырками глазниц, аккуратно обрамленными железными кольцами, приподнимается. Глаза у шаманки еще закрыты, кожа морщинистая, мягкая и тонкая, и когда она говорит, морщины движутся по лицу, складываясь в замысловатые узоры.
— Лунный камень мне нравится, дочка. — По-русски шаманка говорит с трудом. В ее голосе чувствуется покой, будто она проспала под этой шкурой десятки лет прежде, чем в ее домик снова наведались гости.
Снаружи гремит гром, тайга шелестит, вспугнутые животные разбегаются, грызуны прячутся в норы, птицы таятся в гнездах, грибы накрываются широкими листами, а спелые ягоды, которым некуда деваться от дождя, обреченно висят на своих ветках. Только ручей, что сбегает с вершины до самого подножия, весело подпевает грому. Или это водное божество Боллох Тойон, настроение у которого перед дождем лучше некуда.
Туяра помогает шаманке встать. Старуха поднимается с трудом, расправляет платье, и Антон чувствует разнесшийся по домику смолисто-дымчатый аромат можжевельника — так пахнет ткань, так пахнет эта женщина.
— Помоги мне, дочка, — просит шаманка.
Антон выходит, оставляет их вдвоем. На улице беснуется ветер. Отсюда не видно города, горизонт закрывают сползающие вниз по склону высокие лиственницы.
Антон стоит, поеживаясь от холода. Зачем Туяра привела его сюда? Это был ее мир. Ее сновидения — как она говорила — часто были такими странными, запутанными, со звуками бубна и варгана, с шелестом леса и протяжными песнями на якутском.
Дверь за его спиной отворяется, петли скрипят. Шаманка, одетая в шкуры, рыжие лисьи и серые волчьи, проворно взбирается на пригорок. Ее черные глаза теперь открыты и блестят, а движения стали быстрыми. Туяра подает ей бубен.
Айаана кажется совсем маленькой по сравнению с бубном. На туго натянутой пожелтевшей оленьей коже прожилками синеют какие-то знаки, понятные только его хозяйке.
— Ты — сын тайги. — Она кланяется Антону, колокольчик на ее шапке звенит, а лисий хвост на одной из шкур касается земли. — Твоя женщина просит провести обряд с духами верхнего мира. — Она снова кланяется Антону.
— Что за обряд? — он подходит к шаманке, берет ее за локоть. Ему неловко, он боится, что Айаане тяжело кланяться ему. Но когда Антон ее коснулся, ладонь будто обожгло огнем. Он одернул руку.
Айаана удовлетворенно смеется.
— Что, не ожидал такой мощи? Думал, я уже все, ссохлась, как забытая над печью медвежья шкура? Не тут-то было.
Антон улыбается ей. Энергия Айааны курсирует мощным потоком по всему его телу, словно влетевшая в форточку шаровая молния мечется по дому, гонимая сквозняком.
Как часто мы чувствуем себя одинокими. Как часто нам кажется, что мы отделены от мира, будто засохший ломоть пирога, забытый после праздника на тарелке.
Но сейчас, в тайге, на вершине горы в городе Алдан, для Антона Лебедева наконец все встает на свои места. Со звуками бубна — бом, бом, бом, все быстрее и быстрее, все глубже и глубже, — он чувствует, что уже неделим, целостен с этим миром. Он теряет границы, тело его словно размывает водой, весело журчащей в ручье неподалеку. Тело его разносит ветром, бушующим в ветвях деревьев. Тело его срастается с землей под его ногами.
Шаманка поет глубоким, протяжным голосом, поет великую песню якутских просторов. Туяра с закрытыми глазами потихоньку кружится рядом. Она знает эти обряды и танцы с детства. Она привела того, кого любит, в свой мир. Взяв Антона за руку, она помогла ему подняться на вершину горы, вдоль тросов забытого фуникулера, по заросшим тропам, чтобы он стал частью ее самой, ее вселенной, от которой так мало осталось в две тысячи семидесятых годах. И пускай лишь горстка людей хранит древние традиции Севера, их достаточно, чтобы тот, кто ищет истины, мог наконец обрести ее.
Они оставили в самолете свои гаджеты, потому что здесь в них нет смысла. Смысл есть только в ветре и воде, в земле и деревьях, в звуках бубна и духах, что спускаются к ним с неба, завороженные голосом старой шаманки. Запах шкур лис и волков, травяной, пряный аромат сушеного медвежьего помета и запах горящего можжевельника, пучок которого кружится в руках Туяры вместе с ней. Вот единственное, что имеет значение в этот миг.
«Сколько у них божеств!?» Антон с удивлением наблюдает, как все новые и новые бесплотные, едва различимые духи спускаются к ним с небес. Может это всего лишь рассеянный ветром дым? А может быть и нет.
Он не знает, о чем хочет спросить у шаманки Туяра. Любит ли он ее? Такое ведь никак не докажешь словами, и даже поступками. Любовь нельзя доказать, в нее можно только верить. Как в Бога. Потому что Бог и есть любовь.
Теперь Туяра тоже поет. Они с Айааной кружатся в унисон. В костре горит что-то пахучее, оно потрескивает под толстыми древесными прутьями, оно выглядывает языками пламени, дразнит, и прячется снова. Это божество огня. Оно нравится Антону, и Антон кланяется ему. Над ними в небе собирается дождь. Грозовая туча набухает серым — еще один бог готовится явить себя во всей красе. Антон сливается с миром, растворяется в нем.
Он это Айаана. Он чувствует, как болят ее ноги после долгого танца, но также, как и она, не обращает на боль никакого внимания. Он чувствует то же, что и старая шаманка. Он слышит, как сам по себе, будто сердце, бьется в руках бубен среднего мира, и он содрогается всем телом от каждого его удара.
Он это Туяра. Он ощущает, как на лицо спадает черная прядь гладких волос, но оправить ее нет ни сил, ни надобности. Как и Туяра, Антон чувствует, что любит. Любит все вокруг, и это хорошо и правильно. Он несется вместе с ручьем вниз с горы, он летит вместе с ветром, оцарапанный острыми иглами сосен, он взмывает ввысь вместе с птицами, он готовится разразиться грозой вместе с небом. Наверное, так же чувствовал себя Бог, когда творил мир. Он просто разбивал самого себя на осколки, отделяя явления и предметы друг от друга, но сохраняя их целостность. Можно быть и всем, и ничем одновременно.
О чем спрашивает шаманку Туяра? Этот вопрос на секунду другую возвращает его к реальности, но потом бубен снова забирает его с собой, а ответ так и не находится.
И ягода, и гриб, и папоротник, и мох, и шишка, и почка. Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец. Перед Антоном проносятся образа с икон в его доме в поселении. Они смотрели на него, но не видели его. Так ему казалось. Теперь он знал, что они видели его настоящего — необъятного, всего целиком, непостижимого, вместе с душой и телом.
Он и плачет, и смеется. Все трое они кружатся под начавшимся дождем. Защищенный толстыми ветками, огонь в костре радуется вместе с ними, вознося к небесам дым, как приветствие своим братьям-духам, неистово кружащимся в общем танце.
Наконец туча набралась решимости и разразился ливень. Он размывает почву, барабанит по крыше крохотного домика шаманки, руками ветра раскачивает ее дверь на скрипучих петлях. Он разрушает и оживляет одновременно. Лесные цветы прячут маленькие головки от его неистовых ударов, но их корни жадно пьют его живительную влагу.
О чем просит Туяра старую шаманку? Антон знает ответ: она просит показать Антону свой мир, таким, какой он есть, с его мудростью и тайнами, мир не просто религии, но Веры. Мир, где все существует в гармонии. Чтобы Антон наконец узнал саму Туяру такой, какая она есть на самом деле. Ведь без этого любовь невозможна.
Они кружатся все трое, вымокшие до нитки. Вода стекает с лисьего хвоста на шкуре шаманки, капли помогают ей барабанить в бубен, все хлюпает, плещется, булькает и бурлит. Наконец огонь в костре гаснет, потому что так устроено — вода всегда будет сильнее. И никто из них не возражает. Духи разлетаются, бесплотные тела исчезают, возвращаются в небо. А может их и не было никогда.
Антон кружится с Туярой под дождем, они держатся за руки, они остались вдвоем. Шаманка ушла в дом, оставив их наслаждаться друг другом. Через маленькое окошко она смотрит на счастливых влюбленных, вымокших насквозь.
И когда на небе сверкнула молния, морщины на лице шаманки сложились в новый узор — улыбку.
Царство Севера
— Товарищ адмирал, — Антон приложил руку ко лбу.
— Товарищ генерал. — Адмирал Унаров в черной форме и черном пальто едва перекрикивал шум волн. — Рад тебя видеть, Антон. — Тимур Унаров обнял друга.
Лебедев был одет в парку с меховым капюшоном. Здесь, в Тикси, все еще царила зима. Не такая снежная и звенящая, как до глобальной катастрофы, но все же промозглая, отлакированная мощным ветром, дующим с моря Лаптевых. Новые военные судовые верфи были в паре километров впереди, на глубине. Здесь же у берега курсировали лодки и катера, лавируя между торчащими куполами затопленной церкви, над погребенными под водой крышами домов, и над ржавыми останками ледоколов, пригнанных когда-то умирать у берегов залива Буор-Хая.
Катер, на котором плыли Лебедев и Унаров, качало на высоких волнах. Антон посмотрел вниз. Под ними лежала детская площадка: покосившаяся горка, турники с облупленной краской и песочница, содержимое которой давно смыло в море. Город перенесли вглубь суши, куда еще не добралась вода, вместо стационарных домов поставили передвижные «избушки», предоставленные военными. Такие же теперь появились по всей республике. Жилые блоки лежали на длинных стальных ногах в ожидании красных сигналов маяков. Тогда они просто поднимутся и не спеша отойдут вглубь суши, а город Тикси переместится на пару километров на всех картах мира.