принимал присягу, ходил на стрельбище, занимался строевой на плацу, разговаривал с кем-то о чём-то, его принимали за нормального – он же ничего из этого вспомнить не мог.
Теперь Пётр верил дядьке на все сто. Дядькина история повторилась почти в точности теперь уже с ним. Прошёл месяц – и словно не было месяца. Что-то припоминалось лишь отдельными фрагментами.
Более-менее отчётливо запечатлелось явление нового адвоката. Выходит, был и старый, которого заменили, но он стёрся из памяти полностью.
Новый адвокат начал со странной на первый взгляд фразы.
– Вы сделали всё правильно. Ваш выбор оценили. Вам просто не повезло, тот, кто стал причиной вашего невезения наказан, но последствия его ошибки не так легко исправить. Я думаю, вы понимаете, кто оплачивает мои услуги? Так вот что касается моих услуг. К сожалению, полного оправдания обещать не могу. Наша беда в том, что дело вышло довольно громкое. Если бы в качестве жертвы проходила менее заметная в городе персона… Так что уж теперь! А тут ещё проклятая ежегодная ведомственная отчётность. Высокие милицейские чины с разных трибун отрапортовали, что нашумевшее дело Казарновского раскрыто, украденные ценности, составляющие достояние республики, частично возвращены, ведётся следствие. Мол, обвинения, что органы плохо работают, беспочвенны и несостоятельны. К сожалению, нам не дадут вывести вас вчистую, это обернётся для людей в мундирах форменным позором. Но убийцу из вас мы сделать не дадим, это уж увольте. Прямых улик нет, а с косвенными мы управимся. Самое большее, на что они могут рассчитывать, – соучастие. А там уж приложим ваши положительные характеристики отовсюду, незапятнанную биографию, раскаянье. Ну думаю, в самом крайнем случае года два. Попробуем добиться условного. Эх, нам бы под амнистию попасть, но это уже чистой воды везение. Но я также уполномочен сказать, что даже при самом неблагоприятном развитии – вы понимаете о чём я? – вам помогут и там. Ладно, не будем о худшем, давайте мы с вами выработаем вашу новую линию защиты…
И всё. И снова провал в памяти. Словно ластиком кто стирал.
А окончательно Пётр пришёл в себя, как в своё время дядька от сержантского кулака, от приговора, зачитанного судьёй. Пять лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. И что странно – он не испытывал никаких эмоций. Будто давно знал, что это неизбежно…
– Всё, – Гриневский выдохся. – Честно, всё…
Потом Пугач появился на зоне, узнал меня. Подозвал, накормил-напоил, сказал, что добро помнит и за мои страдания, за ментовскую несправедливость готов расплатиться. Вот и предложил уйти с ним в соскок… Я что, должен был отказать – Пугачу?
Карташ малость поразмыслил. В словах Гриневского была, ох, была правда… По крайней мере, логика. Если он и врёт, то врёт очень уж умело.
Алексей помнил, по какой статье Таксист загремел в зону, знал он и то, что даже уголки относились к нему с долей уважения – как же, сам сел, подельников якобы по убийству Казарновского не сдал… Поколебавшись, он размотал проволоку. Сказал негромко:
– Ну смотри у меня, Гриня. Если что – пулю сразу получишь, ждать не буду…
Маша уже спала на лапнике, укрывшись Карташовским бушлатом, положив ветровку под голову.
Глава третья.Несчастливая, как и положено, или заходите к нам на огонёк…
28 июля 200* года, 21.53.
Для следующей ночёвки они выбрали распадок, по которому протекал ручей. Место привлекло ещё и тем, что здесь почти не было комарья и гнуса… Это одна из великих таёжных загадок – почему где-то клубятся комариные рои и гнус облепляет тело так, что живого места не остаётся (и потом, разуваясь, вытряхиваешь из сапог жутковатые комья слипшейся мошки), есть места, в которых хозяйничают исключительно одна из кровососущих популяций, другой туда по каким-то природным законам вход запрещён, но есть и участки тайги, где напрочь отсутствует одна и другая пакости. Им выпала удача набрести как раз на такой райский уголок.
И следовало этим воспользоваться.
За весь день никто не проронил ни слова. Сил на разговоры не осталось. Этот день вымотал их до донца. Две полосы бурелома, одна из которых тянулась не меньше километра, укатали их, что твой асфальтовый каток. Будь ты спортсмен, будь ты таёжник со стажем, но и тебе жизнь малиной не покажется, когда полдня полазаешь через лесину, покружишь, выбирая место, где ствол потоньше и сучков поменьше, понервничаешь, когда сучок хрустит под ногами, нога соскальзывает вниз и неизвестно, обойдётся всё или вдруг раздастся поганый хруст надорванных связок, – короче говоря, после таких аттракционов свалится и Дерсу Узала. Чего уж говорить про них, людей, в сущности, мало подготовленных к марш-броскам по тайге.
Карташ не считал себя слабаком, хотя спортом и не занимался, даже утренней гимнастики не делал. Но той выносливости, которой наградила его природа и родители, вполне хватало, чтобы выдерживать нагрузки, подобные нынешним. А вот Машка его удивляла. Девчонка не жаловалась, не стонала, не впадала в истерики и пёрла по тайге наравне с ними. Хотя видно было, что работает на пределе. Лишь иногда, когда уж совсем становилось невмоготу, просила: «Ребят, давайте передохнем чуток». И после двадцати-тридцати минут привала её не приходилось поднимать с земли силой и угрозами.
Пока не приходилось…
Ориентируясь по солнцу, по мху, Алексей очень надеялся, что ведёт отряд в нужном направлении. Он Таксисту не соврал – на самом деле ходил в походы по молодости лет и кое-что о лесе знал… Хотя, конечно, их маршрут ни в какое сравнение с теми походами не шёл. В тайге он не был ни разу…
Стрельбы слышно не было. И непонятно, то ли бунт уже подавлен, то ли урки успешно заняли населённый пункт Парма и празднуют победу, а доблестные войска ещё на марше…
Они допили кофе. Темнело. Как ни тяжело было отрывать задницу от ровной поверхности и переставлять ноющие ноги, а никуда не денешься – надо отрывать и переставлять. Им ещё требовалось наломать лапник, который послужит заменителем перины и прикроет их сверху шалашом.
– Пошли постель готовить, – первым поднялся Гриневский. – Не на голой же земле, как прошлую ночь, куковать.
– Погодь-ка. Снимай прохари.
– Это зачем это? – тут же напрягся Таксист.
– Ноги посмотреть надо, кретин. Если ты мозоль хоть одну в этих говнодавах натёр, то дело труба. Снимай, снимай…
Помявшись, Гриневский скинул древнюю, разношенную, но крепкую обувку.
Возможно, именно то обстоятельство, что он уже несколько лет носил именно эти, с позволенья сказать, ботиночки, и спасло ноги зэка.
Ни одного волдыря под – между прочим, новыми и прочными – носками Алексей не углядел.
– Твоё счастье, – буркнул он, бросая прохари обратно владельцу, и повернулся к Маше. – Теперь ты снимай.
– У меня всё нормально, – сказала та.
– Да хватит вам обоим кривляться, так вас перетак, – устало взмолился Карташ. – Вы добраться до людей хотите или подохнуть здесь, а?!
Как это ни удивительно, но и с ногами «хозяевой» дочурки тоже оказалось всё в порядке.
Правильные у неё сапоги. Если не развалятся по дороге… Он с кряхтеньем поднялся.
– А теперь можно и постельку стелить…
Карташ ломал лапник и думы думал ох какие сложные. Как Пугачу удалось спланировать и столь грамотно организовать бунт – и никто про это ни сном ни духом, ни опера, ни стукачки? А в том, что Гриневский не соврал и революция была спланирована именно Пугачом, Карташ отчего-то не сомневался нисколько. Вот только зачем вору это понадобилось – поднимать кипеж в зачуханной, спокойной зоне и уходить в рывок с такой поспешностью? Делами на свободе можно руководить и из лагеря – сие ни для кого не секрет. Если же в его империи случилось нечто экстраординарное, что потребовало его личного присутствия, то откуда взрывчатка на зоне? Значит, готовились загодя? Ни хрена не понятно…
В двадцати шагах от него трещали ветви, ломаемые Гриневским.
Алексей вспомнил донос Лупня – насчёт партии водки в ознаменование примирения Баркаса и Пугача. Так они что, вместо водки «коктейль Молотова» завезли? Если падла Лупень не солгал. Вот ведь гад какой…
Следующая ветвь хрустнула почему-то за спиной.
Не будь Карташ так измотан, он успел бы обернуться. Сначала сделал бы шаг в сторону, а потом бы уж обернулся. Но он опоздал всюду – чёртова полоса препятствий через бурелом притупила все рефлексы.
Сзади раздался чей-то резкий выдох: «Ха!», – и затылок взорвался ослепительной болью.
…Вынырнув из забытья, он расслышал невнятные голоса и смех. На пробуждение затылок тут же откликнулся тупой ноющей болью.
Карташ открыл глаза.
И обнаружил, что сидит, прислонённый спиной к стволу. Руки были заведены за дерево и связаны – совсем как давеча у Гриневского.
Причём верёвки на запястьях затянуты со всей возможной свирепостью и явным умыслом перекрыть доступ крови к кистям.
Так что, Гриня решил таки отомстить?..
Вокруг костра передвигались тёмные фигуры.
Показалось – много фигур, очень много.
В глазах плавала муть, вспыхивали искры. К горлу подкатила тошнота. Он снова сомкнул веки.
Но его шевеления не остались незамеченными.
– Гляди, очухался начальник! – радостно оповестил остальных чей-то хрипловатый голос.
– Молодец, быстро оклемался, – откликнулся другой. – А то бы такой сеанс пропустил…
Тошнота отступила, и Карташ снова открыл глаза.
Костёр полыхал ярко, освещая всю поляну вплоть до ручья. Возле огня сидел на корточках человек в серой зэковской телогрейке и подбрасывал в пламя валежник.
Гостей, считая кострового, было четверо. Не так много, как показалось. И всех их Карташ знал – всех в лицо, а одного даже по имени. Зэки из лагеря, которые после прорыва почему-то рванули не к посёлку и не в сторону железной дороги, а в самую что ни на есть глубь тайги.
Почему-то? А не о них ли говорил Таксист?