Но никто не захотел переселиться туда, в другую часть острова. Почему?
Потому, видите ли, что там места уже заняты. Кем же? Чертом Тугнагако.
Этот Тугнагако хитрый черт. Может, умилек помнит: некоторые эскимосы мазали лицо сажей, перед тем как садиться на корабль? Они хотели обмануть Тугнагако. Пусть он думает, что уезжают какие-то черные люди, а вовсе не эскимосы. Да разве его проведешь! Шаман Аналько сам видел Тугнагако там, где умилек хочет поселить людей. А с чертом шутки плохи! Он бы и в бухте Роджерса натворил бед, да, видно, побаивается большевика…
Ушаков убеждал, доказывал, высмеивал робких, пытался сыграть на самолюбии храброго Иерока — все тщетно. А показать пример, бросить надолго поселок и переселиться на новое место он не мог. Так победил черт Тугнагако…
Расплата за суеверия пришла в темную пору, когда лютовали шестидесятиградусные морозы, когда остров хлестали метели и об охоте нечего было и думать. Люди еще обходились без мяса, но собаки не ели вареный рис и дохли одна за другой.
Ушаков, Иерок, Павлов и молодой эскимос Таян погнали упряжки на север. Медвежьи следы неизменно приводили к опасно тонкой перемычке молодого льда, сильно подмываемой течением.
Так было раз, и два, и три. Наконец Ушаков рискнул — и тотчас провалился по плечи. Быстрое течение тянуло его под лед.
— Держись, умилек!
Таян бросился к нему, вытащил, но тут же провалился сам. Молниеносно выхватив нож, эскимос по рукоятку воткнул его в лед и держался, пока Ушаков полз к нему. Едва Таян оказался на льду, как снова провалился Ушаков. Выручая друг друга, оба проваливались снова и снова…
Ушаков слег с тяжелейшим воспалением почек. Именно от этой болезни погибли на острове два спутника капитана Бартлетта. В полубреду Ушаков слушал вой пурги. Ему мерещились зеленые дальневосточные дубняки и крик фазанов. Очнувшись, он видел лицо Иерока.
— Умилек, умирай не надо.
Ушаков вспоминал потом: привязанность к эскимосам, сознание, что нельзя их оставить на произвол судьбы, оторванными от мира, больше всего заставляли его цепляться за жизнь.
Испытания тяжелой зимы свалили с ног Иерока. Больной Ушаков приплелся в его юрту. Старик бредил, звал умилека на охоту, мешая русские и эскимосские слова:
— А, умилек… Компания… Таяна мы возьмем… Сыглагок… Сыглагок…
Сидя возле умирающего друга, Ушаков вспоминал, как в темную бурную ночь, заставшую его с Таяном в море, Иерок собрал людей на помощь. Сколько раз они вместе охотились, сколько долгих вечеров провели в разговорах возле чадной жировой лампы…
В полночь Иерок умер.
Черт свалил с ног большевика. Черт забрал Иерока. К Ушакову, у которого снова обострилась болезнь, пришел встревоженный Павлов: эскимосы хотят по льду уйти на материк, говорят, что на острове им не будет житья от злого Тугнагако.
Уйти, не зная дороги? Уйти почти на верную гибель?
Ушаков созвал охотников, уговаривал выйти на промысел. Эскимосы качали головой: черт не даст зверя.
Тогда Ушаков встал, пошатываясь, и велел запрягать собак.
— Поеду драться с Тугнагако. И привезу мясо. Вам будет стыдно, женщины станут смеяться над охотниками.
Он тронул упряжку, оглянулся, веря, что кто-нибудь, хоть один человек, пойдет за ним. Но люди стояли скованные страхом.
Через четыре часа мучительной езды, когда Ушаков едва не терял сознание от боли в пояснице, собаки вынесли упряжку на свежий медвежий след. Ушаков уложил зверя с первого выстрела. Он свежевал добычу, обливаясь холодным потом и падая в снег от головокружения. Уложив в санки часть мяса, больной пустил упряжку по старому следу.
Он очнулся на третий день у себя дома и не мог вспомнить, как добрался до поселка. У постели толпились эскимосы, и сколько радости, тепла, ласки было на их лицах, когда они увидели, что больной открыл глаза.
Умилек победил черта. Больной большевик оказался сильнее Тугнагако, отнял у него жирного, вкусного медведя. С этого дня тому, кто заикался о бегстве на материк, стали говорить, что он не умеет жить…
В ночь на 28 августа 1929 года ледорез «Литке» после многих попыток пробился к бухте Роджерс с помятым корпусом и изрядной течью. На борту была смена зимовщиков во главе с полярником Арефом Ивановичем Минеевым. Они с изумлением и интересом вглядывались в загорелые, здоровые лица старожилов, которые провели на острове Врангеля три года.
— Грех жаловаться, хотя временами было трудновато, — коротко ответил Ушаков на расспросы.
На палубу «Литке» поднялось всего шестеро. Ни один эскимос не захотел покинуть процветающую колонию, и, наверное, это было еще важнее, чем уточнение карты, чем дневники метеорологических наблюдений, чем отчеты о трехлетием изучении острова.
Может быть, читателю покажется, что в рассказе о черте Тугнагако, о суевериях эскимосов сгущены краски? Ведь в любой библиотеке можно взять сегодня книги писателя чукчи Юрия Рытхэу; эскимосский певец и танцор Нутетеин выступает в столичных концертах; на острове Врангеля богатый оленеводческий совхоз, неподалеку, на Чукотке, — атомная электростанция…
Но не потому ли все это и стало возможным, что люди, подобные Георгию Алексеевичу Ушакову, проникая в самые глухие места, были не только отважными путешественниками. Они думали не о славе, а о том, чтобы нелепости полудикой жизни отсталых народов канули в прошлое, чтобы люди стали добрее, смелее, счастливее.
На Северной Земле, там, где когда-то впервые высадилась экспедиция Ушакова, стоит гидрографический знак — усеченная пирамида из камня и бетона. Ее хорошо видно с кораблей, идущих полярной океанской дорогой. Но это не просто путевой знак для мореходов. Это памятник.
В нем замурована урна с прахом Георгия Алексеевича Ушакова. Друзья выполнили его последнюю волю. Он хотел остаться в Арктике, которой отдал жизнь.
Иностранец в Нью-Йорке
Конечно, Нью-Йорк — это не вся Америка, но трудно понять Америку, не зная ее самого большого города.
В этой части книги — рассказы о Нью-Йорке и нью-йорцах. О том, как они живут, как работают, что любят и что не любят, чем гордятся, над чем смеются…
Вы узнаете также о достопримечательностях Нью-Йорка. А потом об одной улице этого города. Об одной, но зато подробно: о ее магазинах, гостиницах, кафетериях, кинотеатрах, школах, об уличных нравах.
«Америка выбирает», «Америка убивает»…, Через эти главы книги проходит история президента Джона Кеннеди. Многие обстоятельства его убийства остаются загадкой до сих пор. Но особенности политической и общественной жизни Америки позволяют понять, почему там возможны чудовищные преступления и неслыханные аферы, почему в тени великолепных сверкающих небоскребов сохраняется нищета, почему насилие, расовое неравенство, духовное убожество остаются бедой и позором Америки.
Кто иностранец?
«Весь Нью-Йорк». — Спускаемся под землю. — Две статуи Свободы. — Улица стены. — Среди «быков» и «медведей». — «Черные понедельники», «черные пятницы». — Мистер Ричардс, «народный капиталист». — Со сто второго этажа. — Что же такое Манхэттен?
Незадолго до встречи нового, 1971 года мой давний знакомый журналист Олег Николаевич Прудков вернулся из Нью-Йорка. Он ездил туда на юбилейную сессию Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций.
Мне было интересно послушать заокеанские новости.
— Не знаю, с чего начать, — сказал Олег Николаевич. — Нью-Йорк кое-где меняется быстро, некоторые улицы трудно узнать. А на других все по-старому. Ну конечно, новые модели машин: меньше, но мощнее. Новые моды: длинные юбки вместо «мини». Новые цены — все дорожает год от года. Не помните, сколько вы платили за проезд в метро?
— Пятнадцать центов, если не ошибаюсь.
— Вот видите. А в семидесятом году повысили до тридцати. И так во всем. Что же касается главного… Парней по-прежнему гонят во Вьетнам. Как с преступностью, вы знаете из газет. Между прочим, меня самого обчистили дважды: фотоаппарат, потом разную мелочь из номера. Вы слышали, конечно, что у Софи Лорен отняли все драгоценности? Приехала в Нью-Йорк на премьеру своего фильма, остановилась в роскошной гостинице — и вот пожалуйста… Но вы все это знаете из газет — чего же рассказывать?
— Ладно, а какую визу дали вам американцы? Я ведь ездил с «Си-два».
— «Си-два»? И у меня была она же. Тут все по-старому.
— Ну, а Сорок вторая улица? Как отель «Тюдор»? Мне говорили, его вот-вот снесут.
— Стоит себе по-прежнему, только цены подскочили. И здорово подскочили, надо вам сказать. А Сорок вторая… Прибавилось домов и машин, слава прежняя.
Я расспрашивал своего друга долго и с пристрастием. Да, кое-что переменилось. Улицы стали красивее, нравы — хуже. Магазины — роскошнее, товары — дороже. Дома — всё выше, и квартирная плата — тоже. Есть, разумеется, и перемены к лучшему. Но все главные болезни, неурядицы, чудовищные контрасты огромного города углубляются, его жестокость и равнодушие растут.
Прожив некоторое время за океаном, я написал книгу «Иностранец в Нью-Йорке». Дополняю теперь отрывки из нее рассказами людей, только что вернувшихся из Америки, а также новыми фактами из американских газет и журналов.
Итак, об иностранце в Нью-Йорке.
Иностранец в Нью-Йорке — это я.
Три осени прожив здесь на одной и той же улице, в одной и той же гостинице, раскланиваюсь при встрече со знакомыми:
— Как поживаете?
— Превосходно, благодарю вас!
Американец ответит «превосходно» и улыбнется, даже если вы встретили его возвращающимся с кладбища. Так принято. Так все делают. Надо выглядеть бодрым и преуспевающим.
Я привык к Нью-Йорку. Вернее, приспособился к нему настолько, насколько это вообще возможно для иностранца, да еще не просто из другой страны, а из другого мира.
Мне позволяли приехать в Америку на то время, пока в Нью-Йорке работает Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций. Американское посольство в Москве ставило в моем заграничном паспорте штамп и печать с орлом.