А в зале, где король совещался с приближенными и дипломатами, — огромные буквы: «Смерть империализму!»
Но вернусь к событиям 14 июля.
В 6 часов утра тот, кто включил радио Багдада, услышал взволнованный голос:
— Благородный иракский народ! В тесном сотрудничестве героический народ и его доблестная армия освободили нашу дорогую родину от власти преступной клики, отдавшей страну и ее богатства в руки империалистов!
Через пять минут весь Багдад был на ногах.
— Братья! — продолжал тот же взволнованный голос. — Победа может быть полной только при поддержке народа!
Радио звало народ на улицы — защищать дело революции, обезвреживать ее врагов. И прежде всего люди задавали друг другу вопрос:
— Где Нури Саид! Где старый пес? Убит или за решеткой?
А он ускользнул! Один из тайных агентов успел по телефону предупредить злодея о странном передвижении войск. Нури Саид не знал, верить или не верить агенту.
Разговор оборвался на полуслове: к воротам подошли автомашины с солдатами. Но владелец успел покинуть дом. Утверждали, что Нури Саид воспользовался тайным ходом, пока восставшие перестреливались с часовыми и телохранителями.
Дом Нури Саида стоит среди финиковых пальм на самом берегу Тигра. На крыше башенка, с узким, напоминающим бойницу, окном. Там был пост охраны.
Снаружи дом пострадал меньше, чем королевский дворец. Даже деревянные жалюзи на окнах целы, а пули лишь повредили изразцы фасада и изрешетили двери.
Хожу по комнатам.
Колонны красноватого полированного мрамора подпирают потолки. Старинная мебель свалена по углам. Гардеробная способна вместить костюмерную небольшого театра.
На второй этаж хозяин поднимался в бесшумном большом лифте, какие ставят в дорогих гостиницах. В кабинете Нури Саида массивнейший стальной шкаф — не сейф, а именно шкаф. Его дверка разрезана, оплавлена. Многое хранил этот шкаф на своем веку — нити заговоров против арабских народов тянулись в особняк на берегу Тигра.
Но где подземный ход, которым воспользовался Нури Саид?
— Я думаю, его нет и не было, — говорит лейтенант. — У багдадцев живое воображение. Ну подумайте сами, зачем было рыть подземный ход к берегу, если до реки десяток шагов?
Лейтенант считает более вероятным, что Нури Саид выскочил к Тигру, нашел неподалеку рыбака и, угрожая оружием, заставил грести к другому берегу…
Ранним утром 15 июля из дома одного богача вышли три женщины в черных платьях. Их лица были скрыты чадрой. Они сели в машину и доехали до Южных ворот. Одна из них подошла к дому и позвонила. Дверь открылась, но сейчас же резко захлопнулась перед гостьей. Та, неуверенно покружив по улице, спросила у игравшего мальчугана, как пройти к дому известного феодала. Мальчик показал дорогу, но его удивило, что у незнакомки мужской голос. Он внимательно смотрел вслед «тете». Порывы ветра раздували полы ее платья. Мальчуган закричал на всю улицу:
— Смотрите, смотрите! Штаны!
Женщина бросилась бежать. Мелькали голубые в полоску брюки пижамы.
Когда толпа прижала Нури Саида к стене дома, он отстреливался из двух револьверов. Подоспели автоматчики.
— Не стреляйте, я старая больная женщина! — завопил Нури Саид, увидев, что дело плохо.
Труп диктатора сожгли в пылающей нефти…
— Да, «черный режим» был сметен за два часа, — говорит Альяс Дауд. — Но к ним надо прибавить еще четыре десятка лет. Так вернее.
Альясу Дауду лет тридцать, может, немного больше. Однако он прошел и через подполье и через эмиграцию. Вон сколько седины на висках.
— Я был совсем маленьким, когда отец стал брать меня в чайхану. Там играют в «шеш-беш» — у вас, я слышал, тоже есть эта игра, только ее называют «нарды», — но отец любил поговорить, поспорить о политике. Очень его уважали в чайхане. Его и еще одного медника. Тот дрался с колонизаторами в тысяча девятьсот двадцатом году; потерял три пальца на левой руке, и шрам у него был от брови до темени.
Да, так вы говорите: два часа. Нет, считать надо с семнадцатого года. Для вас он был годом освобождения, для нас — началом новой борьбы. Когда англичане пришли в Ирак, они говорили, что лишь помогут нам прогнать турок. Турок прогнали, англичане остались. Спустя несколько недель начались восстания феллахов. Потом англичанам пришлось усмирять курдов и бедуинов. Чтобы напугать народ, каратели сожгли все деревни по дороге на Мосул. У вас тогда тоже не было спокойно — я знаю, англичане расстреливали ваших комиссаров. А когда вы прогнали англичан, у нас поняли, что враг не так страшен. Началась наша бессмертная национальная революция тысяча девятьсот двадцатого года.
Альясу Дауду с детства запомнились рассказы человека со шрамом о том, как восемьдесят тысяч хорошо обученных английских солдат отступали перед вооруженной чем попало армией свободы. Отряды революции освободили большую часть страны, они почти окружили Багдад, когда феодалы и вожди племен, напуганные победами «черни», стали предавать крестьян — феллахов, переходя на сторону врага.
— Пять месяцев героической народной борьбы посеяли семена свободы. Мы подсчитали — с тех пор наши повстанцы сто шесть раз поднимались против угнетателей. И, наконец, революция четырнадцатого июля…
Альяс Дауд бережно достает из кармана фотографию:
— Снято в тюрьме. Видите, человек в ножных кандалах. Это товарищ Юсуф Сальман Фахед, Генеральный секретарь Коммунистической партии Ирака. Его повесили четырнадцатого февраля тысяча девятьсот сорок девятого года.
Альяс Дауд говорит спокойно, но возле глаза нервно подергивается кожа.
Юсуфа Фахеда два года держали в застенках. На суде он сказал: «Мы, коммунисты, являемся врагами империализма и будем бороться с ним». Его повесили в Багдаде вместе с ближайшими товарищами по партии. Когда Фахеду накинули петлю на шею, он успел крикнуть: «Коммунизм сильнее смерти!»
Партия боролась в подполье. Трусы и слабые духом в нее не шли: коммунист знал, что для него готова тюрьма или пуля.
— Народ нам верит, потому что наши люди шли за народ на казнь. — Альяс Дауд смотрит на фотографию человека в кандалах: — А он не дожил…
Меня удивляло в Багдаде обилие новых мостов. Как-то, переехав Тигр по одному из них, мы сразу попали в страшную тесноту переулка. Я спросил, почему к такому хорошему мосту не сделали приличного подъезда.
— Не заплатили, — кратко ответил спутник.
— Кому?
— Тому, кому следовало. Здешние мосты ведь «золотые»: стоят столько, будто их делали не из железобетона, а из золота, Даже цемент привозили из-за границы.
— Так зачем же было строить?
— Министр получил от иностранной фирмы, строившей этот мост, такой подарок, что мог бы уйти в отставку и жить на проценты с капитала.
Он добавил, что другие министры скупали земли в пустыне, а потом утверждали проекты их орошения за счет государства. Кроме «золотых» мостов, строили «золотые» плотины. Они задерживают воду при наводнениях, но эта вода не вращает ни одной турбины в стране, где во многих местах не видели электрического света.
Среди новых зданий Багдада выделялся огромный вокзал. Ему недоставало «пустяка»: настоящей железной дороги. Кто-то положил в карман круглую сумму, а под вокзальными сводами застучали машинки канцелярий.
Во многих кварталах Багдада нет водопровода и канализации, улицы окраин тесны и запущены, почти треть горожан нуждается в жилье. Но Фейсаду II казались тесными не хижины бедноты, а дворец Рихаб. Он строил новый, роскошный.
К этому дворцу меня повел мой новый багдадский знакомый, Он ассириец. В Ираке ассирийцы, армяне, турки, иранцы относятся к национальным меньшинствам.
Зовут моего знакомого Авдеем Ивановичем. Вернее, его зовут Авдышу, но он просил, чтобы я называл его тем именем, которое было у него очень давно, еще во времена нэпа, когда он жил в нашей стране.
Обычно наша память связывает ассирийцев с картинами учебников истории, с грозными воинами древности, с боевыми колесницами, с завоевательными походами.
Однако современные ассирийцы, или айсоры, — народ вполне мирный. Они обитают не только в Ираке, но и в других странах. У нас в Закавказье есть ассирийские колхозы; на ассирийском языке издаются книги. Авдей Иванович жалеет, что я не захватил с собой хотя бы самую тоненькую книжицу…
По стариковской привычке Авдей Иванович рассуждает вслух. «Отчего нельзя — можно», — к месту и не к месту вставляет он. Ему хочется, чтобы гостю было приятно. Он сначала переводил так, что получалось, будто все встречные ужасно однообразно и нудно изъясняются в давней и пылкой любви к русским. Только после моих просьб Авдей Иванович стал переводить точнее и лишь временами сбивался снова на приторную сладость.
Мы с Авдеем Ивановичем много ходили по городу. Обычно выйдя из гостиницы на улицу Рашида и величественным жестом отклонив услуги шоферов такси, углублялись в кварталы Багдада по следам Харун ар-Рашида.
На этот раз идем кривобоким переулком под выступами балконов. Где переулок пошире, там торговля. Товар лежит на разостланных в пыли циновках. Возле торговцев понурые ишаки.
Неожиданно выходим на уличный простор, редкий для городов старого Востока. Эту улицу проломали в бестолковщине и тесноте старой глиняной застройки. Ее покрыли асфальтом, но на ней самые что ни на есть неприглядные домишки. Раньше они прятались внутри кварталов. Некоторые были обломаны наполовину при прокладке улицы. Так и стоят.
— Нури Саид и король ехали вместе, я видел, — бормочет Авдей Иванович. — Король разрезал ленточку, ножницы золотые… Музыка тоже была, без музыки нельзя.
Нури Саид вознамерился увековечить себя в названии этой улицы. Теперь с домов-калек содраны старые таблички с его именем. Отныне это улица Свободы.
Снова углубляемся в лабиринт замусоренных переулков. Сколько мух — и какие! Наши мухи — образец деликатности в сравнении с багдадскими. Эти прямо-таки липнут к тебе, будто тебя намазали смесью клея с медом.