Нет больше этого испытания, о котором я читал в старых книгах. Просвет между колоннами заделан камнем. Вряд ли об этом распорядились тощие…
Мечети украшает резьба, мозаика, ковры, изречения из Корана и лампы, свисающие с потолка на длинных металлических цепочках. Икон у мусульман нет. Религия запрещала изображение человека и вообще живых существ. Толкователи Корана грозили несчастьем художнику, нарушающему запрет. Ведь в день Страшного суда нарисованные люди сойдут с картин и потребуют: «Дай нам душу! Где наша душа?» А откуда взять художнику души для изображенных им людей? И бросят его в огонь, где он будет гореть вечно.
Но зато как преуспели арабские художники и скульпторы в изображении деревьев и цветов! Каких поразительных успехов добились в искусстве орнамента, образно называемого «музыкой для глаз»! Фантазия средневековых резчиков придавала камню легкость кружева, превращала каменные стены в узорчатые ковры, и тут я чувствую свое полное бессилие: это надо видеть.
Была пора нильских разливов. По утрам на небе белели хлопья облаков. Воздух повлажнел, и от этого жара переносилась еще хуже.
Иные годы Египет получает меньше воды, чем обычно. Бывают годы обильной воды и даже катастрофических наводнений. Но если бы Нил один год не разлился вовсе, плодородная нильская долина осталась бы без урожая.
Сведения об уровне Нила передают в последних известиях по радио раньше самых важных международных дел.
Как-то слышим: на ниломере двадцать четыре дираа девять киратов. А где он, этот знаменитый ниломер? Где именно египтяне
…отмечают след
Разлива на ступенях пирамиды,
Чтобы судить по высоте черты,
Что предстоит им, голод или сытость?
— Пирамида тут, по-видимому, ни при чем, — в раздумье замечает доктор, выслушав в моем исполнении отрывок из «Антония и Клеопатры», без которого не обходится ни одно популярное описание Нила. — Нил, если так-то уж говорить, никогда не заливал подножие пирамид. Что же имел в виду Шекспир?
Ниломер построен на окраине острова Роуда, Рода или Равда. Все эти названия правильны и звучат по-разному в зависимости от того, кто произносит их: араб, англичанин или русский.
Остров сигарой лежит в русле Нила. На конце сигары остроконечная башенка. Издали она, пожалуй, похожа на маленькую пирамиду — не тут ли разгадка шекспировских «ступеней пирамиды»?
Нил с неистовой силой бьет в каменный выступ, выдвинутый в русло. Отбойная мутная струя закручивается воронкой водоворота, но возле самой башенки вода спокойна.
Внутри — квадратный колодец размером с большую комнату. Стены выложены белым камнем. Посередине, в углубленном круглом бассейне, шестигранная колонна из желтоватого камня, покрытая насечками и арабскими куфическими письменами. Но где же вода?
— Почтеннейшие господа, уже более двух десятилетий ниломер не видит воды, — говорит служитель. — А приходила она вон там. Осторожнее, умоляю вас!
Спускаемся по стертым ступеням лестницы, вырубленной в одной из стен.
— Нил входил здесь!
В боковой тоннель можно проникнуть лишь пригнувшись. Там три отверстия на разном уровне. Теперь они закрыты. Представив бешеный напор воды снаружи, невольно делаю шаг назад.
Доктор рассматривает надписи на колонне и стенах. Крупные насечки обозначают дираа, мелкие — кираты. Сегодняшняя отметка — двадцать четыре дираа девять киратов — равна приблизительно восемнадцати метрам.
Смотритель говорит, что ниломер, или, как его называют арабы, макиас, построен в 716 году при халифе Сулеймане. Возможно, здесь же находился ниломер древних египтян.
— Макиас был заново переделан в восемьсот семьдесят третьем году, при Ахмеде ибн-Тулуне, построившем много новых каналов и великолепную мечеть. Надеюсь, ваши очи уже наслаждались ее видом? Он велел украсить макиас и во время прибыли воды каждый день оповещать жителей Каира о том, каков ее уровень. Глашатаи ходили по всем площадям и базарам, и один выкрикивал, каков сегодня Нил, тогда как другой прославлял аллаха за его щедроты. Когда вода поднималась до пятнадцати дираа шестнадцати киратов, достаточных для орошения полей нильской долины, начинался большой праздник.
Вернувшись в Москву, я нашел упоминание о том, что нильская вода все же могла доходить к подножию пирамид. Геродот, описывая строительство пирамиды Хеопса, замечает, что на том холме, где теперь стоит пирамида, фараон «сооружал подземные покои для себя, как усыпальницу, на острове, для чего провел канал из Нила».
Если бы нормальных, здоровых канадцев переселили в Каир, сказал как-то Том Аллен, то половина из них отдала бы богу душу к концу первой недели. Бедный Том постоянно был похож на человека, только что выскочившего из парной русской бани, где его, по обычаю, отхлестали березовым веником. Он уверял, что покидает гостиницу только в случае острой необходимости, связанной с нелегкими обязанностями журналиста.
И все же мы встретили Тома Аллена на Хан Халили. Даже он не выдержал и перед отъездом домой, в Канаду, соблазнился призывом путеводителя; «Пройдя несколько сот ярдов по улице Муски, турист как бы попадает в атмосферу сказок «Тысячи и одной ночи»: здесь ароматы восточных пряностей, роскошные ковры, золотых дел мастера, сверкающие драгоценности».
Так написано о знаменитом Хан Халили, оазисе чудес, или, проще говоря, о главном каирском базаре.
Улица Муски, или Мускусная, которая туда ведет, говорят, была первой широкой улицей в Каире. Но будь она втрое шире, на ней все равно было бы тесно. Тщетно наш таксист, не полагаясь на сигнал, высовывался из машины:
— Свет моих очей, разве ты хочешь умереть под колесами? Эй, горе своей матери, тебе надоело носить голову? Почтенный отец, открой шире глаза!
Доктор, сладко жмурясь, переводил мне эти выкрики.
— Какой язык, какое богатство! — шептал он.
Едва мы свернули с узкой боковой улочки в совсем уже тараканью щель, как черный нубиец, растопырив руки и дружелюбно сверкая синеватыми белками глаз, преградил нам путь.
Он был зазывалой. Каждый владелец магазинчика-мастерской держит одного-двух таких джентльменов. Они должны перехватывать покупателей у конкурента-соседа и заманивать их в свои сети.
В том магазине, куда завлек нас нубиец, было все, что угодно для туристской души. В полутьме тускло поблескивали тончайшие филигранные изделия из серебряной проволоки и сверкали ярко начищенной медью подносы с выбитыми на них пирамидами, сфинксами, верблюдами. Желтые кожаные сумки и диванные подушки были украшены аппликациями из разноцветной кожи. Бронзовые браслеты для рук и ног лежали грудой на лотке у окна. Тяжелые брелоки с пирамидами, профилем президента, головкой Нефертити и изречениями, написанными арабской вязью, раскачивались на тонких проволочках. Атмосферу сказочного Востока нарушало лишь равномерное гудение подвешенного под потолком электрического вентилятора с большими лопастями.
У меня разбежались глаза. Доктор смотрел на все прелести с совершенно безразличным видом. Хозяин — стреляный воробей — немедленно занялся им. Появились кофе и чай с перечной мятой. Доктору был подвинут мягкий кожаный пуф. По знаку хозяина мальчишка притащил большой кусок парчи.
— Ручная работа, только что получено из Дамаска, — сказал хозяин по-английски, а мальчишка проворно развернул кусок до самого окна.
— О, иес, — промямлил доктор совершенно в стиле Тома Аллена. — Сколько?
Хозяин назвал цену. Дороговато, конечно… Но ведь и парча хороша!
— Прикажете отрезать на платье?
— Я готов заплатить вам за ярд по… — К ужасу моему, доктор назвал едва пятую той цены, которую назначил хозяин.
Ну, быть скандалу! Хозяин схватился за голову.
— Господин шутит, — сказал он. — У господина есть дети?
Доктор подтвердил. Хозяин осведомился, кого послал доктору аллах — мальчика или девочку? Выяснив, что мальчика, которого назвали Тимуром, он изобразил борьбу противоречивых чувств и сказал, что для такого уважаемого покупателя готов сбросить треть цены. Доктор невозмутимо повторил свое предложение.
Я вертелся как на угольях. Хозяин предложил доктору еще чашечку кофе. Доктор отказался. Хозяин заметил, что в этом году в Каире не так жарко, как обычно, и осведомился, слушали ли мы пение госпожи Умм Кульсум, этого соловья Египта. Получив ответ, он сказал, что в виде исключения уступит отрез за полцены.
Не выдержав, я попросил доктора быстрее завершить сделку. Хозяин, к моему удивлению, уступил еще, и они сошлись на трети первоначально запрошенной цены! Я тоже достал бумажник: представится ли еще случай купить так дешево?
— Переплатили, — сухо сказал доктор, когда мы вышли из лавки с двумя свертками. — И давайте будем придерживаться местных обычаев. Если бы я сразу выложил столько, сколько запрошено, хозяин стал бы ломать голову, кто мы: сумасшедшие или фальшивомонетчики? На Хан Халили цены зависят от полета пышной восточной фантазии, уж если так-то говорить.
Нас зазывали со всех сторон, но доктор коротко бросал:
— Шукран! Спасибо!
Мы решили только смотреть.
С непривычки у меня слегка кружилась голова. Мы шли как бы сквозь плотные и тяжелые запахи лука, подгоревшего бараньего сала, рыбы и еще бог знает чего, но уж, во всяком случае, не мускуса и не сандалового дерева, обещанных путеводителем.
Тут-то из лавки, торгующей яркими тканями, и появился Том Аллен. Распаренный, красный, сердитый, он тащил большущий сверток. Не утерпел-таки! Я хотел было окликнуть канадца, но доктор удержал меня:
— Не будем смущать человека.
К выходу мы пробирались через «обжорные ряды».
Всюду жарили кукурузу, засовывая початки в раскаленные угли жаровни и медленно поворачивая их. От жаровен пахло свежеиспеченным хлебом. Шипела на огне куфта — каирский шашлык. Когда наружная часть нанизанной на железный стержень горы тонко нарезанных пластов мяса поджаривалась, ее срезали острым ножом. Я попробовал: вкусно!