Беранже отодвигается от трупа. Его лицо в поту кажется почти нормальным, если не считать блуждающего взгляда. Только одна мысль занимает его: убрать двух других.
— Пьер! Что происходит? — кричит мужчина, оставшийся возле лошадей. — Пьер, где ты? Ответь мне, Пьер!
Думая и ступая, словно дикая кошка, Беранже прислушивается и направляется мягкими прыжками на этот голос, начинающий изменяться из-за чрезвычайно острого чувства страха, охватившего говорящего.
— Пьер! Ради бога, скажи что-нибудь! Пьер! Пьер!..
Беранже мчится сквозь траву со странным чувством, что у его тела не осталось больше ничего человеческого. По пути он подбирает свой камень, и его рука становится похожей на тяжелую гирю.
Мужчина видит, как внезапно появляется какая-то черная тень и бежит к нему. Беспощадное лицо священника парализует его. Ему даже не хватает времени, чтобы прицелиться в эту мишень, которая стремительно увеличивается в размерах. Камень раздробляет его лоб, и он падает у ног лошадей.
Остается третий убийца. Беранже хватает ума подобрать револьвер поверженного человека. Он умеет им пользоваться. Это нисколько не отличается от ружей, а сам он хороший охотник. Однако он не может выстрелить, мужчина удирает в сторону скалы под названием Рок-д’ан-Кло.
Беранже опускает свою руку. Тихонько он падает на колени около стерегшего лошадей. Тот еще дышит. Беранже ощупывает его лоб. Рана не очень серьезная. Он вздыхает от облегчения.
— Господи, спасибо за то, что сохранил ему жизнь… Я никогда не хотел…
Мужчина открывает глаза. Он подносит свою руку к лицу, чтобы защититься и шепчет: «Пощадите!»
— Ничего не бойтесь… Я хочу вам помочь… Обопритесь о мою руку… У вас есть вода во флягах, висящих на седлах лошадей?
— Да, — отвечает мужчина чуть более уверенным тоном.
Беранже помогает ему сесть и опереться о скалу, отвязывает одну из фляг и кладет в руки незнакомца. Он хотел бы искупить свою ошибку. Он хотел бы превратиться в саму любовь. Лучше бы было ему погибнуть под камнями. Потемки, которые царят в его душе, закрыли от него Божий свет, и он убил… Убил!
— Извините, — шепчет он.
Другой не верит своим ушам. Даже если он и понимает, что ему больше ничего не грозит, эти просьбы о прощении скорее неприятны. Сидя в полном оцепенении, он похож на покойника, который пробуждается. Он пристально смотрит в это лицо, полное сочувствия, склонившееся над его лбом. Его сердце сильно стучит, может быть, из-за чувства стыда, может быть, из-за дурных предчувствий, которые закрадываются в его сердце, когда священник спрашивает у него:
— Кто вас послал?
— Я не знаю… Только Пьер мог бы это сказать… Он был старшим над нами…
— Твоего Пьера уже больше нет на этом свете. Ты найдешь его тело в ручье. Пусть Бог заберет к себе его душу!
— Это вы его?
— Да, это я убил его, — отвечает он с отчаянием, как если бы его душа отныне была уготована для огненной геенны в день Страшного Суда.
Секунды проходят. Мужчина больше не сопротивляется потоку доброты, который излучается священником. «Это не обычный человек», — думает он с почтением.
— Вы всего-навсего защищались, отец мой. Защищали себя! Это ли грех в глазах Церкви? И не прощен ли вам этот грех, так как вы кинулись мне на помощь?
— Может быть. Бог будет моим единственным судьей.
— Бог отправит в ад таких людей, как я и Пьер! Нам заплатили золотом, чтобы убить вас! И мы должны были еще получить золото, как только наше преступление было бы совершено.
— Где?
— В Каркассоне, но я не могу вам сказать, где точно, только Пьер должен был войти в контакт с заказчиком. Он нам никогда ничего не говорил по поводу их встречи.
— Вы уверены в этом? Подумайте… Речь идет о наших жизнях.
— Нет… Я ничего не знаю… Однако…
— Однако?
— Мы были в одном доме, вы знаете, эти дома для мужчин, где женщины торгуют своими прелестями… Пьер был пьян… Я вижу его снова с поднятым бокалом шампанского. Он тогда крикнул: «За здоровье человека с волчьей головой, нашего благодетеля».
— Человека с волчьей головой?
— Да, волчьей головой. Может быть, речь шла о каком-нибудь украшении? Или гербе?
— Вы не кажетесь мне злодеем, — говорит Беранже, — вы мне кажетесь даже достаточно образованным. Как вы до такого дошли?
— Неудачная учеба на врача, игорные долги и Париж, Париж, который разрушает человека за один сезон… Не беспокойтесь обо мне, отец мой, и о том, что лежит там. Я унесу его, и мы исчезнем.
— Но вам надо сначала оказать медицинскую помощь!
— Нет. Оставьте меня наедине с моей судьбой. Я жажду эмоций, и мне хочется помахать саблей.
Мужчина встает и направляется, волоча ноги, к ручью. Беранже идет следом.
— Тело здесь, — говорит священник, указывая на место, где трава примята. — Вы не унесете его с собой, а поможете мне донести его до одной пещеры недалеко отсюда. Там есть глубокая впадина…
Много позже Беранже добирается до фермы Вальдье. Поднимая теперь глаза к звездному небу, он испытывает нечто вроде мимолетного головокружения и в течение какого-то времени не может определить почему. Ощущает ли он присутствие Бога и тяжесть своих грехов? Не то ли это чувство, когда ощущаешь себя снова маленьким существом? Или же после того, как улетучилось чувство страха, это мучительное желание снова жить овладевает им? Собаки лают. Мазутная лампа пританцовывает в ночи. Теперь нужно будет лгать. С ним произошел несчастный случай. Глупый несчастный случай, когда он карабкался вверх к ручью Мертвого Человека.
Глава 11
Каркассона, 19 января 1893 года.
Вот эти самые пергаменты!
— Да, — отвечает Беранже, вручая их монсеньору Бийару.
Епископ быстро пробегает их глазами. Его полуприкрытые веки скрывают радость. Документы! Наконец-то они смогут использовать их. Орден пришел слишком поздно, но, может быть, у них были веские причины, чтобы отложить исполнение. Они гениально поступили, доверившись Соньеру. Аббат ничего не предпринял с момента их обнаружения даже после попытки иоаннитов убить его. Бравый Соньер, амбиции пожирают его, но он остается послушным.
— Ваш друг Будэ думает, что стоило бы попросить наших специалистов из Сен-Сюльпис сделать более грамотный перевод. Он не ошибается. Их содержание может нам раскрыть какой-нибудь секрет. Не было ли в ваших мечтах желания отделаться от них, обменяв на небольшое количество золота?
— Нет, монсеньор.
— Вы правильно поступили, секреты Церкви не должны попадать в руки республиканцев.
— Боже избавь нас от этого!
Епископ резко поднимает голову. В уличном свете рождается новое лицо: в гноящихся глазах сверкает злорадство, дряблые губы искажает жестокая гримаса.
— Это уж вы слишком, сын мой! Республика безразлична Богу. Речь идет о Церкви, о ее временной власти. В наши обязанности входит спасти творение Петра. Почему вы такой бледный? Я вас напугал до такой степени?
Беранже молчит. Призрак Сиона, кажется, бродит по библиотеке. Странное выражение лица епископа пробуждает в нем подозрение. Является ли он членом Приората? «Конечно же! — думает он. — Как я могу быть таким наивным! Ради Бога! Бийар, посвяти меня в свое звание! Раскройся. Будь немного скромнее, какое у тебя звание в Приорате: крестоносец Святого Иоанна? Принц ноахит? Подчиняешься ли ты Будэ?» Однако он произносит:
— Вы правы, монсеньор. Мы не должны прятаться за вечным, нашей задачей является протянуть руку помощи Церкви. Мы строители.
— Вот вы снова стали благоразумны, Соньер. Поговорим о вашем будущем, поговорим о вашем переводе в Париж.
— В Париж?!
Беранже кусает себе губы, по предпочитает замолчать.
Париж! Его самая дорогая мечта, большие бульвары, аромат женщин, театры, музеи… Париж, город, где все возможно.
— Только в Париже вы сможете сделать перевод этих манускриптов. Не бойтесь ничего, Соньер, вас познакомят с нужными людьми. Я все предусмотрел, вот два рекомендательных письма. Вы явитесь с первым к директору Сен-Сюльпис, аббату Биею, а со вторым к доктору Жерару Анкосу, по только в том случае, если аббат Бией не сможет вам помочь. Это понятно?
— Да, монсеньор. Однако…
— Однако?
— Мне нечем далее заплатить за свою поездку.
— Ха! Ха! Соньер, неужели я вас оставлял в нужде до сегодняшнего момента?
Епископ огибает свой письменный стол и открывает один из ящиков. Он вынимает оттуда конверт.
— Вот пятьсот франков в банкнотах, распорядитесь ими, как подобает.
— Но это даже слишком много, монсеньор.
— Примите это как подарок от епископства.
— Это еще не все, монсеньор.
— Что еще?
— Мэр пожаловал мне аванс в тысячу четыреста франков в счет продажи документов. Эта сумма позволила Мне устроить судьбу одной бедной семьи, семьи Денарно, и установить новую кафедру из резного дуба.
— Нам это все известно, Соньер. Жискар из Тулузы сделал вам даже скидку по дружбе, девятьсот пятнадцать франков, если меня не подводит память: семьсот пятьдесят за кафедру и сто пятьдесят за барельеф над входом. Я вам, конечно же, прощаю пятнадцать франков за покупку пары настенных светильников.
Беранже ошеломлен точностью цифр, названных Бийаром. Как такое может быть, что он знает величину его расходов?
— Мы вами очень интересуемся, сын мой. Не беспокойтесь об этих деньгах. Считайте, что эта сумма составляет выручку от продажи манускриптов. Вы получите свидетельство о продаже, составленное в должной форме, от одного парижского издательства. Ну а теперь возвращайтесь в Ренн, готовьте свой багаж и молитесь за меня, когда окажетесь в Сен-Сюльписе.
Епископ подносит для поцелуя свое кольцо. Беранже наклоняется и прикасается к темному камню кончиками губ. В тот момент, когда он покидает библиотеку, до него долетает голос Бийара:
— И спасибо за то, что выгравировали мою эмблему над входом в вашу церковь.
В поезде Беранже мечтает о том, что его ожидает в столице, в том мире, который он только представлял себе по модницам из Нарбонны, Каркассоны и Тулузы. На фоне пробегающего мимо пейзажа этот сверкающий снег кажется ему хрусталем люстр отеля «Терминус» или зимнего сада ресторана «Шампо». И когда закатное небо приобретает зеленоватый оттенок, который переходит в розовый цвет, это напоминает ему предстающее перед его глазами женское бальное платье. Он не слушает соседей, рассказывающих о своей реальной или вымышленной жизни, он не слышит, как пильщики поют «Chie-d’sus… Chie-d’sus… Chie-d’sus!», когда поезд замедляет ход, проезжая мимо участка, где укладывают новые шпалы. Он не видит ни этих «лисов» с красными глазами, красными из-за того, что в них попадают дубовые опилки, ни старых пропитчиков креозотом, которые ожидают смерти, харкая кусками своих легких. Он испытывает восторг оттого, что скоро увидит Париж.